Ближе к полудню из-за островка недалеко от берега вдруг вывернулась набитая воинами лодка. Кто-то из глазастых алеутов приметил на ней одного из главарей ситхинцев тоена Котлеяна.
- Взять бы его живым, - загорелся такой возможностью Лисянский. - Тогда, глядишь, и без лишних жертв дело завершили бы.
Лисянский направил к лодке вооружённый баркас. При его приближении колоши открыли частый ружейный огонь. Тогда и с баркаса ответили тем же. С палубы "Невы" было видно, как двое колошей спрыгнули в воду и быстро поплыли к берегу. Между тем оставшиеся в лодке отстреливались всё ожесточённей, и Лисянский, пока они не переранили матросов, приказал дать по ним залп из корабельных пушек. Одно из ядер угодило в цель, и лодка неожиданно для всех взорвалась: должно быть, на ней подвозили к туземной крепости порох. Баркас подобрал плававших в воде шестерых воинов и доставил на корабль. Большинство имело по нескольку пулевых ран. Котлеяна среди пленных не было: вероятно, успел вплавь добраться до берега.
- Да как же могли они ещё грести и сражаться! - поразился Лисянский. - И откуда у них в лодке порох?
Арбузов протянул ему подзорную трубу. Милях в двух от них при всех парусах уходил в море корабль О'Кейна. На сей раз навсегда.
- Американец хочет, чтобы здесь пролилась большая кровь, - мрачно откомментировал Баранов. - Не быть по его.
Вечером он прибыл на "Неву", куда вскоре пожаловали парламентёры. Баранов объявил: если они искренне и чистосердечно хотят мира, то он готов вести переговоры. Русские не желают пролития крови, но об условиях мира говорить он будет лишь с местными тоенами. Без предоставления аманатов никакого мирного соглашения заключено не будет, твёрдо заявил Баранов.
На следующий день в знак начала переговоров и на русском укреплении на берегу, и на крепости ситхинцев были подняты белые флаги. Колоши прислали одного аманата. Баранов, расспросив его с помощью толмача, выяснил, что он простой воин и не находится ни в каком родстве с местными тоенами. Баранов одарил его торбаганьей паркой и отослал обратно, просив сказать Скаутлелту и другим вождям, что без их присутствия переговоры вести не намерен.
Ближе к вечеру к лагерю Баранова подошли берегом несколько десятков колошей. Баранов передал им, что готов забыть причинённое русским зло, если будут возвращены все находящиеся у них пленные кадьякцы и он получит несколько аманатов тоенской крови. Посовещавшись, колоши ответили через переводчика, что это требование выполнить невозможно.
- Что ж, тогда мы будем брать вашу крепость силой, - решительно заявил Баранов.
Парламентёры реагировали на его заявление дружным трёхкратным уханьем. Толмач пояснил: это значит, что они не боятся угроз и прерывают переговоры.
Утром после короткого совещания Баранов с Лисянским приняли решение штурмовать укрепление, лежавшее близ устья реки, в полутора вёрстах от каменного мыса, на котором был устроен русский лагерь. Капитан "Невы" дал в помощь отряд матросов во главе с лейтенантами Арбузовым и Повалишиным.
К полудню выступили по направлению к неприятельской крепости. Матросы с "Невы", взяв с собой одну из корабельных пушек, подошли к берегу на шлюпках и тотчас, выкатив пушку, стали вести обстрел лежавших на берегу лодок, чтобы лишить колошей возможности бегства по воде.
Баранов двигался со своим отрядом из сорока русских и свыше полусотни алеутов, возглавляемых их тоеном, вдоль кромки леса. Они тоже тащили с собой несколько пушек.
Несмотря на уговоры Лисянского не лезть в пекло и поручить командование отрядом кому-либо из помощников, Баранов решительно ответил, что не в его привычках отсиживаться за спинами других. Он верит в силу личного примера.
Был обычный осенний день. С хмурого неба продолжал сыпать, закрывая серой пеленой горизонт, мелкий, пронизывающий до костей дождь. Попрятались на деревьях многочисленные здесь полчища ворон. В молчании крепости на реке, к которой медленно приближались вооружённые промышленники, было что-то зловещее.
Как всегда в опасных ситуациях, Баранов надел под рубаху прочную стальную кольчугу, не раз выручавшую его в стычках с колошами. Её короткие, чуть ниже плеч, рукава не стесняли движений.
Молчавшая крепость вдруг ожила частым ружейным огнём, но матросы "Невы" уже успели переправить через реку свою лёгкую пушку и на стрельбу из крепости тоже ответили выстрелами.
На подступах к крепости Баранов приказал дать одновременный залп из всех пушек, которые его отряд тащил с собой. Он полагался на эффект устрашения, понимая, что рукопашная схватка, если дело дойдёт до этого, едва ли принесёт успех: алеуты не отличались особым мужеством. Едва прозвучал дружный залп, из крепости тоже раздался пушечный выстрел. Ядро вспахало землю чуть впереди наступавшей цепи людей, осыпав их градом мелких каменьев.
Баранов дал приказ остановиться и дождаться наступления сумерек. Ему было жалко подставлять незащищённых людей под прямой огонь бивших из крепости орудий.
На приступ пошли незадолго до захода солнца.
- Не робей! Смелее, братцы! - воодушевляюще кричал Баранов, размахивая поднятой вверх саблей.
Уже были отчётливо видны толстые брёвна, составлявшие высокий частокол вокруг крепости. Но вот выстрелы оттуда усилились. Несколько десятков колошей в деревянных масках, с длинными копьями выскочили из-за стен. Они с диким воплем бросились навстречу наступавшим. Алеуты вдруг оставили орудия и побежали назад.
- Стоять! - в бешенстве закричал Баранов.
Но алеуты улепётывали во все лопатки. Бегство возглавлял их тоен Нанкок.
Баранов видел, как воины в масках окружили кого-то из отряда лейтенанта Арбузова. Вот они расступились, образовав конус из поднятых вверх копий. На остриях корчилось тело кричавшего от боли матроса.
- Отбейте его! - крикнул Баранов державшимся рядом с ним русским промышленникам, но тут вдруг ощутил боль в правой руке, чуть выше локтя. В глазах закружилось от внезапной слабости.
Его подхватили под мышки, кто-то крикнул:
- Прикройте нас! Правителя ранило!
И сразу за этим раздался звонкий крик лейтенанта Арбузова:
- Отходим - к шлюпкам!
Неудачный штурм глубоко обескуражил Баранова. Да ещё и это ранение. Пуля прошла навылет, но задела кость.
В ту ночь у лекарей "Невы" оказалось много работы. Помимо Баранова, ранен был лейтенант Арбузов и ещё свыше двадцати человек. Убито более десятка русских промышленников и алеутов.
Баранов, оставшись на берегу, запиской известил Лисянского, что из-за недомогания не сможет возглавлять кампанию по взятию крепости и поручает командование операцией капитану "Невы".
Чтобы не подвергать людей излишнему риску и показать всю серьёзность намерений русских, Лисянский дал приказ непрестанно вести огонь по крепости и прилегающей к ней местности. Это возымело необходимый эффект. На "Неву" явился после полудня парламентёр. Лисянский сказал ему, что мира не будет, пока ситхинцы не пришлют всех пленных кадьякцев и аманатов, находящихся в родстве с тоенами. В тот день на корабль прислали аманатом внука одного из тоенов.
Тем не менее Лисянский подозревал, что колоши ведут с ними двойную игру. Неспроста, вывесив белый флаг, они в то же время посылали из крепости своих воинов собирать лежавшие поблизости пушечные ядра, выпущенные с "Невы". Одна из освобождённых колошами кадьякских женщин сообщила, что ситхинцы отправили лесом гонцов к жителям селений по Хуцновскому проливу с просьбой о подкреплении.
Обо всём этом Лисянский проинформировал приехавшего к нему на корабль Баранова. Правитель был бледен и держал руку на перевязи. Настроен же он был ещё решительнее, чем прежде.
- Аманаты - это хорошо, - жёстко сказал Баранов, - но при нынешних обстоятельствах полагаю, что условием мира будет лишь безоговорочная сдача крепости колошами.
Это требование через толмача передали ситхинским тоенам, а сами между тем предприняли новые действия для взятия крепости в случае отказа колошей добровольно сдать её. На срочно сбитых плотах подвезли на берег корабельные орудия. В тот же день, к вечеру, ситхинцы ответили, что к сдаче готовы.
Утром на "Неве" ждали, когда же колоши начнут покидать крепость. Но оттуда никто не появлялся. Жизнь в осаждённом селении, казалось, замерла. Лишь огромное множество ворон поднялось и с громким карканьем кружилось над крепостью.
Похоже, что-то вспугнуло их, разглядывая птиц и вымершее селение в зрительную трубу, сделал вывод Лисянский. Он распорядился направить к крепости дозорных с толмачом для выяснения обстановки. Вернувшись, те сообщили, что, за исключением нескольких древних старух, крепость пуста.
Лисянский с Барановым подъехали на шлюпке к брошенной крепости. Осмотр её показал, что колоши соорудили своё укрепление по всем законам фортификации. Его защищал частокол из толстых брёвен, уложенных в два и три ряда, и этот палисад был настолько прочен, что ядра корабельных пушек не могли пробить его. С обращённой к морю стороны в ограждении были сделаны амбразуры. Повсюду виднелись следы поспешного бегства. Колоши оставили две лёгкие пушки, солидные запасы вяленой рыбы и солёной лососёвой икры. В домах, тесно стоявших внутри ограждения, было найдено много посуды и иных предметов утвари.
- Должно быть, отсюда и скрылись ночью, - заключил Баранов, рассматривая следы на земле у выходящих к лесу крепостных ворот.
На берегу колоши бросили почти тридцать превосходных лодок-долблёнок.
Но самое страшное открылось в одном из пустых домов крепости. Там обнаружили трупы пяти младенцев, зарезанных ножом.
- Почему они сделали это?! - с отчаянием вскричал Лисянский. - Неужели думали, что мы убьём их, и потому предпочли сделать это сами?
- Нет, - возразил Баранов. - Они боялись, что младенцы своим плачем выдадут их при поспешном бегстве. Потому и убили.
- Какое варварство! - не сдержался Лисянский.
А Баранов в это время угрюмо думал о том, что ему никогда не удастся привести к покорности людей, которые ради сохранения свободы готовы пожертвовать даже собственными детьми.
Из крепости вывезли некоторые вещи и обнаруженные там ядра корабельных пушек, после чего селение колошей по решению Баранова предали огню. С залива было видно, как разлеталось от жаркого пламени воронье.
Через несколько дней Лисянский, считая свою задачу выполненной, повёл "Неву" на Кадьяк, пообещав к лету, на пути в Макао, навестить Баранова и взять груз мехов для продажи в Китае.
Зимовать на Ситхе остались чуть более сотни промышленников и почти семь сотен алеутов. Предстояло отстраивать крепость заново. По праву победителя правитель Аляски решил воздвигнуть её на облюбованном высоком каменном мысу, с которого открывался прекрасный обзор всего залива.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Батавия,
5 апреля 1819 года
Ночь Баранов провёл беспокойно, знобило. Под утро приснился нехороший сон. Будто стоит где-то у подножия ледяных гор - не в заливе ли Якутат? - группа людей: бородатые промышленники, два молоденьких офицера, монах в чёрной рясе, двое или трое английских и американских капитанов, ещё кто-то. Поодаль - царедворец в пышном мундире. Морской прибой яростно бьёт в берег, докатываясь до их ног.
А он приближается к ним на однолючной байдарке, осторожно лавируя меж плавающих в воде льдин. Выходит на берег в стороне - они машут рукой: "Иди к нам!" Осторожно подходит, всматривается. Вот так дела! Этот, чернобородый в рясе, - отец Иосаф. Среди промышленных - Лукин, Василий Медведников. С ними рядом плотный, сановитого вида купец - Григорий Шелихов, а вокруг Шелихова толпятся ветераны компании, штурманы Бочаров, Измайлов, Прибылов. Там и двое, не доплывших до Аляски, - Кох и Борноволоков. Как он ждал их, своих сменщиков! Не дождался. А вот американец О’Кейн обнимает за плечи мрачно ухмыляющегося Генри Барбера. Молоденькие флотские лейтенанты - конечно же, неразлучные друзья Хвостов и Давыдов. А стоящий отдельно от других, как бы соблюдая дистанцию, неужто Николай Петрович Резанов? Точно - он. Какие они все бледные, невесёлые.
Подходит ближе. Резанов протягивает ему руку. Холодна как лёд рука действительного статского советника и камергера. Тот внимательно смотрит, говорит: "Задержался ты, Александр Андреевич. Мы уж давно здесь, а ты всё ещё там. Пора быть вместе. Скучаем без тебя". И, держа за руку, ведёт к остальным...
Баранов проснулся в холодном поту. Нет, всё по-прежнему, рассвет чуть пробивается в комнату сквозь задёрнутые шторы. За окном монотонно шумит дождь. Но увиденное во сне не отпускало. Пресвятая Богородица, пощади грешного, среди покойников оказался! Уснуть уже не мог, вспоминал всех...
Красноречив был богатый иркутский купец Григорий Шелихов, золотые горы сулил, расписывая богатства Америки и уговаривая ехать туда, взять там в руки бразды правления делами своей компании. Лишь со второго раза уговорил, когда оказался Баранов у разбитого корыта, потеряв все товары, разграбленные местными жителями на его фактории в далёком Анадыре. И ведь это милейший Кох скрепил тогда их договор своей подписью, да ещё и пошутил: "Ежели и вправду Григорий Иванович не обманывает насчёт молочных рек и кисельных берегов, и я в Америку приплыву". Как ждал его тогда, получив весть, что Кох сменит на многотрудном-то посту! Тщетно. Скончался Иван Гаврилович, успев добраться лишь до Камчатки. А Шелихов ушёл в мир иной ещё раньше, в родном Иркутске...
С опытным Бочаровым плыл он в Америку в далёком семьсот девяностом году, провёл суровую зиму на Уналашке, где разбился их корабль. Тогда, долгими зимними вечерами, Бочаров занимал его рассказами о своих похождениях в компании дерзкого авантюриста Августа Беньовского, ссыльного поляка, захватившего на Камчатке корабль и под страхом смерти заставившего Измайлова и Бочарова плыть с ним в Европу. И надо же такому случиться, что подобные же ссыльные смутьяны вдохновились кровавой авантюрой Беньовского и решили повторить его опыт в Америке - захватить силой судно и, перебив начальство, уплыть на нём в южные моря. Миновал нас сей жребий. А ежели б удалось у них, сколько б крови было пролито!
Не любил он отца Иосафа, прибывшего на Кадьяк во главе духовной миссии. Вместо того чтоб усердно обращать диких в православную веру и внушать им понятия о христианской нравственности, святой отец интригами занялся, доносы на него в Петербург строчил. Но когда известно стало, что, возвращаясь из России, где возведён был в сан епископа, утонул отец Иосаф в морской пучине вместе со всей командой и пассажирами "Феникса", горько скорбел он о потере этой и простил мёртвому всё, что испытал от него. Несколько месяцев выбрасывали волны по островам обломки "Феникса", и воистину чудодейственно спаслась тогда икона Архистратига Михаила, ставшая для них величайшей святыней.
И Терентий Степанович Борноволоков, второй не доплывший до цели сменщик, нашёл последний приют в холодных водах Америки, недалеко от мыса Эчкомб, где разбилась "Нева", уже после того как Гагемейстера на ней сменил Подушкин.
Старовояжные Лукин и Медведников - оба погибли, зарезанные колошами, один в Ситхе, другой тремя годами позже - в Якутате.
Бостонца О'Кейна он считал честным и надёжным партнёром. Ведь это О’Кейн первым подал идею о совместном промысле морских бобров у калифорнийских берегов: корабль мой, охотники ваши, добычу - пополам. Он послал с ним Тимофея Тараканова, чтоб отвлёкся промышленник в плавании от своих тяжких дум и скорби по погибшей на Ситхе жене. О'Кейн всегда возил с собой пухленькую подружку, которая полюбилась ему на Сандвичевых островах. С ней и погиб у берегов Уналашки, когда судно его затёрли льды. Хитроумен был, сам рисковать не хотел: послал первыми русских, чтоб проверили, можно ли по льду на берег выйти. Они-то прошли, а вот он со своей весёлой сандвичанкой и двумя матросами-американцами под воду и льды ушёл. Не за то ли и был наказан, что хитрил, обмануть хотел Баранова в сделках, тайком собственный карман набивал, утаивая истинные размеры меховой добычи, да в конце концов ещё замечен был в снабжении колошей против русских запретными боеприпасами.
И Генри Барбера, как и было ему предсказано, покарал Господь за грехи. Продал компании судно "Мирт" на Кадьяке с грузом из Индии, сам со всеми мехами на Камчатку отправился на компанейском корабле, да там, на реке Камчатке, и разбились. Не выдержал, корыстолюбец, потери сокровищ своих, пулю в лоб пустил. А судно его, названное "Кадьяк", из-за ветхости своей немало бед бравому доктору Шефферу на Сандвичевых причинило.
Хвостов и Давыдов, отважные молодые мореходцы на службе компании... Как любил он Давыдова! И мичман отвечал ему тем же, истинной преданностью. С Хвостовым всё было сложнее - буян, забияка, пьяница. Но при всём том превосходный моряк. Резанов высоко оценил его искусство во время плавания в Калифорнию. Сам же Николай Петрович, помнится, и сманил их обоих на компанейскую службу в Америку. Вместе жили и погибли вместе, совсем ещё юными, в порыве безумного лихачества. Да разве нормальному человеку пришло бы в голову пытаться в прыжке достичь другого конца разводимого на Неве моста? Столько опасностей избежали они на Аляске и во время плавания в Калифорнию, а могилу в родной и близкой Неве нашли...
Тяжелее всего было думать о Резанове. Как близок оказался ему этот человек своими прозорливыми взглядами, как верно и глубоко умел он заглянуть в будущее. Сколько б сделали они вместе с Резановым, не постигни того безвременная кончина!..
Остров Ситха,
август 1805 года
Когда летом "Нева" вновь бросила якорь в Ситхинском заливе, Лисянский был поражён, как много успел сделать Баранов за какие-то полгода. Новая крепость на острове обрела уже вполне законченный вид. Помимо почти десятка жилых строений, на её территории виднелись разбитые огороды, загоны для скота. Всё на берегу было в движении: бородатые мужики, оседлав срубы, азартно махали топорами, слышался визг пил, глухие стоны падавших к земле елей.
Тот же деловой настрой исходил от облика главного правителя. Казалось, даже тело Баранова пропахло дымом костров и запахом свежеструганого дерева. Лицо его от работы на свежем воздухе загорело, он был весел и бодр и с задорным прищуром в голубоватых глазах выслушал искренние комплименты Лисянского по поводу впечатляющих свидетельств проделанной на Ситхе работы.
- Пришлось, конечно, попотеть, на боку лежать недосуг было, - задорно ответил Баранов на похвалы. - Теперь уж самое тяжкое позади. Зиму пережили, а к весне сельдь и звери морские нас выручили. Хоть и лапы частенько, как топтыгины, от голодухи сосали, но я строго распорядился, чтоб скотина у нас всегда сытой была. Глядишь, через несколько лет доброе животноводческое хозяйство здесь будет.
По предложению Баранова Лисянский вместе с правителем и офицерами "Невы" съездил на место разорённого колошами первого селения русских, которое Баранов называл теперь "Старой артелью". Лишь обугленные развалины, меж которых густо поднялись трава и кусты таёжной ягоды, напоминали о том, что когда-то здесь было жильё человека. Моряки положили цветы у подножия потемневшего креста, поставленного на общей могиле, помянули павших промышленников чаркой водки.
Выпив, Баранов размяк, хрипловатым голосом затянул сочинённую им песню об Америке. Лисянский с волнением смотрел на него, думая о том, как много пережил занесённый сюда прихотью судьбы уроженец архангельской земли.