- Об этом не беспокойтесь. Мы два года держали позицию в таких болотах, где ползают одни гадюки да квакают лягушки. Вы же знаете, что почти все население репатриировано в глубь Финляндии!
Немцы посовещались, и старший егерь достал из кармана какую-то машинку-щипцы - вроде контрольных. Он подсунул документы восьмой диверсионной роты под зубья машинки и трижды щелкнул ими, прокалывая бумаги.
- Мы пропускаем вас, - сказал он, возвращая документы. - Но лишь в том случае, если ваши солдаты не будут посещать наших публичных домов. Нам совсем не хочется везти заразу в прекрасную Швабскую землю!
Рикко Суттинен быстро вспылил:
- Однако же, сатана-перкеле… Простите, не разобрал вашего звания?
- Фельдфебель, - гордо вытянулся в седле немец и звякнул каблуками по стременам.
- Ах, только и всего! - нервно рассмеялся лейтенант. - Ну, в таком случае - проваливайте ко всем чертям. А я-то думал, что сам генерал Рандулич интересуется моим застарелым триппером!..
Он со злостью хлопнул дверцей перед самой лошадиной мордой и велел капралу гнать машину, не останавливаясь. "Вот сволочи, - думал он, раскуривая мятую сигарету. - В сорок первом они были куда как ласковей!.."
Капрал, видно, думал о том же.
- Херра луутнанти, - сказал он задумчиво, - у моей тетки Илмари было шестьдесят две коровы, а сейчас осталось только четыре. Они сожрали все наше масло, они рубят наш лес и еще требуют справку… И потом еще говорят: "Вы - наши братья!.."
- Осторожнее, - предупредил лейтенант, - здесь чинят дорогу!..
Русские военнопленные копались у обочин шоссе, засыпая выбоины и сравнивая бугры. Возле костра грелись трое егерей-автоматчиков. Теппо Ориккайнен медленно повел машину вдоль ряда измученных людей, как бы невзначай выкинул в окно только что закуренную сигарету.
- Напрасно, - заметил Суттинен. - Москалей жалеть ни к чему. От них в мире только одни неприятности.
- У меня, - не сразу отозвался капрал, - двоюродный брат в плену у них. Может, вот так же…
Он замолчал и до самого Петсамо не проронил больше ни единого слова. Его могучие руки, красные от холода, с большими, почти квадратными ногтями, все время лежали на руле перед глазами лейтенанта, и Суттинен почти любовался ими: ведь после войны эти руки снова будут валить сосновые деревья на его лесных вырубках "Вяррио".
После прорыва блокады под Ленинградом финны окончательно разочаровались в могуществе Германии, а немцы, почуяв недостаток доверия к своим особам, стали более настороженно относиться к "курносым", как они называли финнов. И теперь курносые солдаты мечтали об одном - как бы получше выпутаться из этой дурацкой войны, а немцы, наоборот, прилагали все старания к тому, чтобы не выпустить "страну Суоми" из лагеря своих "братьев по оружию".
Но в печать уже просочились первые, еще неуверенные слухи о "петиции 34-х" крупных магнатов Финляндии, которые обратились к правительству с предложением начать переговоры с Москвой. "С возвратом мира, - заявлял один из них, некий Хейкки Хухтамякки, - и условий мирного времени необходимо восстановить наши старые культурные и экономические связи с Советским Союзом, которые должны рассматриваться не как случайность, вызванная специальными условиями, а как естественная необходимость. Эти связи должны быть поставлены на настоящую и прочную основу…" Итак, сепаратный мир - вот к чему стремилась сейчас истомленная войной Финляндия, и честный патриот Паасикиви, невзирая на свой почтенный возраст, мужественно возглавил эту борьбу за мир.
Но немцы уже пронюхали кое-что об этих мирных намерениях и решили ответить страшным контрударом. В этот тяжкий для финского народа период, когда вся страна бредила мечтою о мире, Риббентроп выдвинул для Финляндии программу нового военно-экономического содружества. И на фронте стали уже поговаривать, что Рюти и Таннер эту программу приняли. "В эти трудные дни, - сказал Таннер, - будет испытана немецко-финская дружба, и никаких разговоров о сепаратном мире быть не может!"
- Что ж, - говорил генерал Рандулич, когда фон Герделер представлялся ему, - надеюсь, вам все ясно? Одного узла, конечно, мало. Рюти желает, чтобы мы скрутили курносых вторым узлом. Пожалуйста!.. Ведь мы не приказываем, мы лишь договариваемся. И дело не в авиационной фанере. Даже не в целлюлозе. Финны скоро поймут сами, что перед ними стоит неразрешимая дилемма: или честно воевать вместе с нами, или погибнуть вместе с нами. Третьего выхода быть не может. И пусть они не рассчитывают, что отделаются за блокаду Ленинграда выплатой репараций, - нет, надо внушить им, что азиатское учение задушит финскую цивилизацию… Вы никогда не читали Юхани Ахо? Неплохой писатель…
- Признаться - нет, - ответил фон Герделер.
- Советую. Они носятся с его идеей на почве объединения всех финно-угорских народностей. Об этом нам не надо забывать, когда мы имеем дело с финнами. А сейчас наша главная задача: разжижить финскую армию среди немецких соединений и придать финнам, под видом наблюдателей, наших военных советников! Так будет спокойнее…
Хорст фон Герделер хорошо понимал все это, но при встрече с лейтенантом Рикко Суттиненом он сказал другое:
- Поверьте, что мы, немцы, испытываем к вам, финнам, чувства более искренние, нежели принято думать. Заверения в нашем единстве почти неуместны, если вы вспомните, что Германия не претендует на территории, отвоеванные ею в Ингерманландии. Это - ваше: можете сажать картошку или же разводить тюльпаны. И мы, как вы догадываетесь, находимся здесь, на самом краю Европы, не столько для себя, сколько для того, чтобы облегчить вашу благородную борьбу с азиатским учением большевизма…
Разговор происходил в казарменной пристройке тылового форта, носившего странное название "Бочка с салом". За мутным окном синели вдалеке горы Тунтури, за оранжевым штакетником забора петляли на снегу заячьи следы. Мимо форта лопари гнали куда-то стадо оленей.
А из трубы дезинфекционного барака вылетал жирный черный дым, - это сжигали истлевшее в болотах, грязное и вшивое белье солдат восьмой роты.
- У меня вопрос! - сухо заметил Рикко Суттинен и скрипнул сафьяновыми сапожками.
- Я вас слушаю, - с готовностью отозвался фон Герделер и тут же подумал: "Сейчас, наверное, спросит о программе Риббентропа…"
- Почему, - сказал финский офицер, - мои солдаты опять получили хлебный паек галетами? Я сам видел, как в ваших егерских столовых полным-полно свежего печеного хлеба.
Фон Герделер в кажущемся удивлении вздернул твердый выхоленный подбородок.
Подумал с неприязнью: "Я ему - о тюльпанах, а он мне - о сухарях!"
- Извините, - сказал оберст и, посмотрев на часы, стал натягивать узкие замшевые перчатки нежно-бронзового оттенка. - Однако, насколько мне известно, обеспечение про довольствием финской армии не входит в обязанности немецкого командования. Ваша страна воюет хотя и заодно с нами, но за свои интересы. А следовательно…
- …Вы не будете препятствовать, - подхватил Суттинен, - если мои солдаты сделают на своих ремнях еще по одной дырке. Я, кажется, правильно вас понял?
Фон Герделер, пожав плечами, рассмеялся почти весело.
- Кстати, - быстро перепорхнул он с этой рискованной темы на другую, - я недавно летел сюда из Нарвика вместе с госпожой Суттинен. Не может ли она быть вашей родственницей? Весьма и весьма занятная дама…
- Не знаю, - нахмурился лейтенант. - У меня, правда, есть сестра, но мы… я и мой отец… Впрочем, - со вздохом облегчения закончил он, - это навряд ли она!
Желая как-то сгладить углы в отношениях, оберст на прощание положил руку на плечо финского офицера:
- Черт возьми, как я завидовал вам в тридцать девятом году. Я тогда торчал в Париже… Весь мир был восхищен вашей доблестью! Сардины, мед и кофе! Вы их получите завтра, завтра!..
Ни сардин, ни меда, ни кофе, конечно, финны не получили. Но зато солдатам выдали новое нижнее белье, густо пересыпанное порошком от паразитов, рота получила по пятьсот патронов на каждого человека. К оружию была выдана особая смазка, чтобы затворы автоматов не застывали при сильном морозе. Чувствовалась близость отправки на передовую линию фронта.
В один из дней Рикко Суттинен надел мундир поновее и отправился в Парккина-отель поужинать. Съев кусок поджаренной оленины, который запивался шведским пивом, он неожиданно решил, что если его сестра здесь, в Петсамо, то неплохо было бы и отыскать ее. Все-таки что ни говори, а ведь не виделись они очень долго. Кайса давно отошла от семьи, и он слышал о ней много дурного, но… сестра есть сестра!
Майор Френк, комендант гавани Лиинахамари, к которому обратился Суттинен, проверил списки финского гарнизона.
- Эти проклятые финские имена, - бурчал он себе под нос, копаясь в списках. - Вот скажите мне, под какой фамилией мне ее искать… Суттинен - это что? А тогда что же Кайса и Хууванха?
- Хууванха - это по мужу, - пояснил лейтенант. - Ищите ее по девичьей фамилии - Суттинен.
- Нашел, - сказал комендант гавани. - Действительно, такая была… Кайса Суттинен-Хууванха. Но ее уже нет в Петсамо. Мы выслали эту особу!
- За что? - испуганно спросил лейтенант.
Майор Френк снял очки и спокойно ответил:
- Удалена по пункту "Д"… За то, что она подрывала в разговорах престиж немецкого командования. Мы не могли держать ее здесь и отправили ее на юг. Вот и все!..
Рикко Суттинен вышел из комендатуры и только на улице подумал, что Петсамо - город финский, и его сестра, Кайса, женщина финская, и она удалена из финского же города. Но удалена не финнами, а немцами…
Тогда он огляделся по сторонам и увидел, что кругом маршируют немецкие солдаты, немецкие подлодки стоят у пирсов гавани, ветер мочалит на заборах обрывки немецких приказов, и тут за его спиной что-то сухо щелкнуло. Рикко Суттинен быстро обернулся - немецкий матрос, пряча фотоаппарат в футляр, сказал ему:
- Чудесный снимок! Я пошлю его своей невесте, пусть она знает, как далеко я забрался!..
Позиция восьмой роты примыкала на правом фланге к позициям немецкого батальона, которым командовал обер-лейтенант Вульцергубер. Со стороны озера, мимо блиндажей зенитчиков, тянулся в тыл армии снежный туннель - вдоль туннеля, невидимые для русских, днем и ночью шли груженые автомобили. По направлению к реке, за которой раскинулся фронт русской армии, стояли воткнутые в сугробы фанерные щиты с энергичными надписями: "Стой! Мины!" или: "Дальше не ходи - пропадешь!" В землянках немецкого батальона Вульцергубера работал даже водопровод. Капрал Теппо Ориккайнен провел электричество до своих позиций, и финские солдаты читали по вечерам газеты и книги. Это был фронт, хорошо подготовленный немцами для "зитцкрига" - для "сидячей войны".
Рикко Суттинен, накинув на плечи маскировочный балахон, вышел из землянки. Черная ворона сидела на снегу и смотрела на него, скособочив голову. Тропинка до немецких позиций шла берегом озера, и только в одном месте, где стоял указатель: "Ложись! Снайпер!", его обстреляли.
Обер-лейтенант Вульцергубер оказался еще молодым человеком. Он был одет в хороший норвежский свитер, расшитый оленями, на ногах его были новенькие русские валенки.
- Рад вас видеть, коллега, - сказал он приветливо. - Вы как раз к ужину…
Вышколенный денщик быстро собрал на стол консервированный хлеб, болгарские томаты, итальянские маслины, голландский сыр и бутылку русской водки, запотевшую с мороза.
- Где достали? - спросил Рикко Суттинен, пощелкав пальцем по водочной этикетке. - Наверное, судьба этой бутылки так же запутанна, как и судьба человеческая!
- О нет, - ответил командир немецкого батальона. - Это еще из старых запасов. В сорок первом году моим егерям достался целехоньким русский склад.
- И до сих пор эта водка сохранилась?
- Но ведь это же - русская водка. Одну такую бутылку можно пить целую неделю и быть пьяным…
Решив сразу же выбить из головы немца подобное заблуждение, Суттинен подсел к столу. Вульцергубер включил радиоприемник. - Берлин транслировал вагнеровскую музыку.
- Только бы не помешали полярные сияния, - сказал обер-лейтенант, шлифуя верньером чистоту звучания музыки. - Это, кажется, из "Лоэнгрина"? Вагнер - настоящий немецкий композитор. Согласитесь, что в его музыке есть что-то достойное человека!.. Впрочем, - добавил он, - я очень люблю Чайковского, и мне нравится ваш Сибелиус.
- Я поставлю два пулемета за егерским кладбищем, - ответил Суттинен. - Мне нужно лишь быть точно уверенным, что ваши солдаты не полезут под наш огонь. Предупредите их!
- Хорошо. Мы завтра созвонимся по телефону…
Вульцергубер налил себе водки в стопку-наперсток, Суттинен опорожнил сразу половину бутылки в раздвижной бумажный стакан. Тост был произнесен обычный - фронтовой:
- За то, чтобы я похоронил вас, - пожелал финну немец. - Выпейте, пожалуйста, до дна, дорогой коллега.
- Я выпью до дна за то, чтобы от вас даже не осталось того, что принято опускать в землю. Я выпью за то, чтобы вас разнесло по ветру, а ветер - бессмертен…
Прожевав сардинку, Вульцергубер, однако, заметил:
- Я не советовал бы вам, коллега, ставить пулеметы. Оборона здесь и без того достаточно эластичная и крепкая. Русским же ваша удачная инициатива может не понравиться… Мы, горные егеря, высидим здесь хоть сотню лет. На смену нам придут сыновья, сыновей сменят внуки. Русские никогда не прорвут нашу оборону. Это им не Украина и не "дуга" под Курском. Здесь - любимые войска фюрера. Но раздражать русских по пустякам тоже не следует. Был "блицкриг" - не удался. Теперь наступил "зитцкриг" - и с этим надо мириться. К чему лишние жертвы?
Суттинен допил водку до конца и побледнел.
- Вы просто боитесь, - тихо, но внятно сказал он. - А вот я… вернее, мы, финны, ни черта уже не боимся. Потеряв все, мы не потеряем одного - национальной чести! И что не нравится москалям, то нравится мне… Завтра же пулеметы будут стоять там, где нужно, и вы еще посмотрите, как на русском берегу негде будет присесть, чтобы справить нужду! Вот так…
- Тогда мой тост окажется пророческим, - согласился Вульцергубер и выключил радиоприемник.
Стало тихо. Где-то далеко-далеко настойчиво трудился русский "максим", словно швейная машина торопливо дошивала длинную строчку. Ветер с шуршанием переметал за дверью блиндажа сыпучие тундровые снега.
- Ладно, - Вульцергубер повертел пустую бутылку. - А не хотите ли вы сыграть в кости? Мои егеря изобрели чертовски интересную игру. Вроде бильярда. Это очень просто. Нас двое. Значит, берется восемь костей…
Обер-лейтенант Вульцергубер выкинул на стол восемь костей, перевязанных цветными нитками. Суттинен присмотрелся к ним и не сразу понял, что это фаланги человеческих пальцев.
- Нет, - сразу протрезвел он, вставая из-за стола. - Я благодарен вам и так. Но мне никогда не нравилось играть со скелетами!..
В ротной землянке его встретил пожилой немецкий офицер в поношенной армейской шинели. Туповатое лицо его выражало какое-то застенчивое добродушие, а глаза глядели почти с нежностью, как у доверчивой собаки.
- Извините, что не явился к сроку, - сказал офицер, жалобно моргая. - Дорога была очень длинная. Поездом, морем и по воздуху. Потом вот здесь уже, в Петсамо…
- А вы, простите, кто такой?
- Обер-лейтенант Штумпф. Придан вашей роте в качестве наблюдателя. Вроде военного советника.
- Зачем?
- Не знаю…
Суттинен расхохотался:
- Ну, и что же вы мне посоветуете для начала?
Штумпф дружески подмигнул, разводя большими руками.
- Мисся войси рююпятя? - сказал он, намекая на выпивку. - Халуайсин суурести юода паловиина!
И хотя это желание опохмелиться было высказано через пень в колоду, но все же понятно для любого финна.
- Откуда вы знаете мой язык?
- Да, черт возьми, я уже служил советником. Летом меня подшибла русская "кукушка". Пуля содрала кору с дерева и залупила эту кору мне под шкуру. Я чуть не сдох от гангрены. После госпиталя меня хотели оставить в Германии, но я сам попросился на фронт.
- Почему?
- Да потому, армасустявя, что в Германии сейчас хуже, чем на фронте. И жрать нечего. И бомбы. И глупости. И молчат все. И вообще - пошло все в такапуоли!
Этот немец чем-то сразу понравился лейтенанту. Суттинен вызвал своего капрала Ориккайнена и сказал ему:
- Слушай, Теппо, где хочешь, а достань спирту нам. И завтра утром не буди нас. Мы сами проснемся…
Потом повернулся к обер-лейтенанту Штумпфу:
- А где ваши вещи? Раскладывайтесь.
Штумпф раскрыл перед ним чемодан - он был пуст.
- Все? - спросил лейтенант.
- Еще вот только то, что на мне, - ответил Штумпф. - А остальное все осталось по дороге. Городов-то по пути много. И в каждом городе необходимо выпить.
- У меня в роте есть лишний миномет, - доверительно сообщил Суттинен. - Мы его отправим куда надо. Бочки самогона нам хватит надолго.
- Хватит! - убежденно заверил Штумпф. В этот вечер они подружились.
Погоня за человеком
Одинокой женщине трудно. Еще труднее с ребенком. И совсем плохо в чужом городе. Ни единой родной души… "
Начальник военкомата, пожилой человек, уже отвоевавший свое в полную меру, проходил однажды по коридору. Протез его гулко скрипел в пустом коридоре, и на этот, очевидно, скрип обернулась сидевшая на диване женщина. Полковник заметил ее заплаканное лицо и прошел дальше. Мало ли он видел женских слез на свете! Но что-то заставило его обернуться, и женщина тоже встала ему навстречу.
- Может, вы мне поможете? - спросила она.
- Чем могу быть полезен? - с услужливостью интеллигента осведомился полковник.
- Вы знаете, я вот уж какой день… Все хожу сюда. И никакого толку. А мне хоть что-нибудь, хоть что-нибудь… О нем бы узнать мне!
- Буду рад услужить вам. Пройдемте ко мне и поговорим…
Аглая Никонова прошла за полковником в кабинет. Взволнованно и сбивчиво женщина поведала этому человеку горестную историю поисков своего мужа.
- Мне бы хоть один след от него! Хоть что-нибудь…
- А вы обращались к товарищу Потулову? Что же он ответил вам? Ничего не ответил? Странно… А товарищ Степанов? Тоже не знает… А как же?
- Помогите мне, - умоляла Аглая. - Мне бы хоть след!..
- А я вот тоже своих ищу, - сказал полковник. - Тоже коренной ленинградец. Вы на какой улице жили?
- На Международном. Около Фрунзенского универмага.
- Ну, нет. Я на Васильевеком острове. Хоть самому поезжай. Никаких следов… Ну, мать-то - старушка, навряд ли выжила. А жена - не знаю. Не пишет. Аттестат послал ей - никакого ответа. Что делать? А вашего мужа мы найдем…
Он не поленился подняться с нею на третий этаж, заставил сотрудников перерыть архивы сорок первого года.
- Мобилизация-то ведь, сами знаете, проходила в спешном порядке. Раз-два, винтовку на плечо - и пошел солдат! Тут не до канцелярщины было! Однако найдем…
Работники военкомата с добросовестностью подчиненных, за спиной которых стоит начальник, перерыли содержимое трех громадных шкафов, но ничего не нашли.
- Может, он не в нашем городе призывался?
- Да он совсем не призывался, - снова заплакала Аглая. - Он добровольцем пошел…