Они сидели в просторной рубке "Гринвича" на деревянном диване и тихо разговаривали. Если кто-нибудь начинал говорить громко, то по всему транспорту сразу раздавалось гулкое эхо. С непривычки становилось жутко. На несколько тысяч тонн металлического гиганта приходилось всего три маленьких человека.
Освещение на транспорте не работало. Пришлось включить аккумуляторные фонари. Три тонких луча, скользя по переборкам, перекрещивались в темноте, словно прожекторы. Лица аскольдовцев казались зеленоватыми, и при малейшем движении за их спинами вырастали большие угловатые тени. Изредка один из матросов выходил на палубу и шел в нос корабля, на бак - проверить состояние буксирных концов.
- Сейчас на "Аскольде" чай пьют, - говорил Ставриди. - В кубрике тепло, кружки звенят. Ребята рукавицы и шапки сушат…
Хмыров, поджав под себя ноги и сложив на груди руки, сидел окаменев, точно Будда.
Сказал, не пошевелившись, тихо:
- Холодно, братцы.
Платов встал, молча вышел из рубки. Освещая фонарем длинный темный коридор, он осторожно двигался вдоль ряда дубовых дверей. Где-то глубоко внизу плескалась вода.
Едва только он вошел в салон, как сразу же остановился, пораженный. Кто-то сказал ему в самое ухо:
- Джиги!.. Джиги!..
- Кто здесь? - крикнул Платов. - Отвечай!
Лучом фонаря провел по каюте. Вот портреты Черчилля, какой-то узколицей женщины, сгорбленного старика. А над головой старшины - бамбуковая клетка. В ней сидел нахохлившийся от холода черный мадагаскарский попугай. "Джиги, джиги!" - кричал он, подпрыгивая в своем кольце.
Платов шумно вздохнул.
- Ну и напугал же ты меня, - сказал он, снимая клетку с потолка. - Что же тебя хозяин не взял вместе с книгами? А, зверь божий? Молчишь…
В одном из ящиков буфета старшина нашел сыр и пачку морских галет в красивой упаковке, на которой был нарисован румяный матрос флота его величества.
- Ну вот мы и подзакусим. Пойдем, птица, к нам!..
Вернувшись в рубку, Платов отсвистел флотскую обеденную мелодию и скомандовал, как командовал каждый день на "Аскольде":
- Команде пить чай!
Ставриди и Хмыров вскочили с дивана:
- Вот это дело!
Они открыли клетку, рассматривая диковинную птицу, но Платов сказал:
- Кто-нибудь из вас сбегайте сначала к буксиру, посмотрите, что там делается.
Хмыров ушел и вернулся через несколько минут, стряхивая с плаща снег:
- Все в порядке. Чтобы тросы не терлись на качке, я подложил под них пять матросских подушек. Все равно валяются без дела.
- Ну, тогда давайте выпьем, а то и впрямь холодно. Вот сыр, вот галеты, пьем по очереди…
Они выпили по пять глотков ледяного, захватывающего дух рому и разговорились.
- Эх, жизнь морская! - вздохнул Хмыров. - Я вот девять лет плаваю, а все не могу к морю привыкнуть. Я береговой человек, крестьянин. Сплю и вижу: солнце встает, роса на листьях, а я выхожу в поле с косою… Хорошо!
- Брось, не скули, - оборвал его Платов. - Это ты сейчас говоришь. А вернешься на берег, и тебя так потянет в море - только держись! Такое и со мной иногда бывает.
- Куда же это я попал? Ну и общество! - рассмеялся Ставриди. - Один я тут настоящий. Я балаклавский рыбак; про нас писатель Куприн даже повесть написал. Называется - "Листригоны". А то еще в театре, я слышал, пели… Хотите? - спросил матрос и вдруг запел глуховатым вибрирующим тенорком:
Балаклава, Балаклава,
Черноморские края,
Там живет цыганка Клава,
То знакомая моя…
- Тише, - сказал Платов.
- Да ну тебя! Ты слушай, - отмахнулся Ставриди и продолжал песню:
Как добудем мы победу,
Я на родину вернусь.
В Балаклаву я приеду
И на Клаве той же…
- Перестань! - оборвал его на полуслове Платов. - Вроде кто-то прошел по палубе. С носа на корму… Притихли. Шумело море. Гудел ветер.
- Эх, зря песню оборвал, - сказал Хмыров.
- Ну ладно, черт с ним. Наверное, послышалось… - Платов задумался и вдруг тревожно оглядел друзей. - У вас спасательные жилеты воздухом надуты?..
- Да ты что, старшина? - накинулся на него Ставриди. - Умирать собрался?
- Нет, ребята, это я просто так. На всякий случай. - Платов слабо улыбнулся. - Пой, Ваня.
- И петь охота пропала.
- Ну, не сердись! На сердце у меня что-то тоскливо сделалось.
- Мало выпил - вот и тоскливо. - Ставриди потянулся к фляге и вдруг крикнул: - Тонем! Черт возьми, тонем!..
Платов подскочил к кренометру. Стрелка ползла в сторону, переваливая за десять градусов. Под ногами медленно оседала палуба.
"Гринвич" тонул.
Схватив фонарь, старшина крикнул:
- Живо на полубак, к буксирам. Сигнализируйте на "Аскольд"!
А сам выскочил из рубки и побежал к корме. Люк машинного отделения был почему-то открыт. Нащупав ногой трап, Платов стал осторожно спускаться вниз.
На площадке остановился и замер, сдерживая дыхание: в темной глубине корабельного днища блуждал холодный и острый луч чужого фонаря. Блеклые отсветы падали на лицо неизвестного человека, освещая нависшие на лоб мокрые пряди волос. Не замечая Платова, он висел на рукоятках громадного штурвала, и тяжелое колесо вращалось, скрипя ржавыми шестернями.
"Открывает другой кингстон", - пронеслось в голове старшины, и сразу где-то за переборкой загудело, зашлепало. Транспорт еще больше накренился на борт. Человек подошел к другому штурвалу, спокойно поставил фонарь на палубу и…
- Стой! - закричал старшина и, грохоча по железным ступеням трапа, сбежал вниз.
Человек скрылся за паровую турбину, тяжело дышал там, в темноте. Но старшина уже вцепился в штурвальное колесо и, переступая ногами по рукоятям, стал закрывать кингстон…
Рев воды за переборкой уже стихал, меньше кренился на борт тонущий транспорт, когда большой гаечный ключ, резанув воздух, разбил фонарь. Стало темно, как в могиле. Платов бросился вперед, но человек, лязгнув клинкетом, исчез в бортовом бункере. Было слышно, как он закрывается изнутри.
Платов, выпятив руки вперед, на ощупь пошел к выходу и сразу же уткнулся в переборку. "Черт, куда я иду? Неужели запутался?" Холодный озноб опоясал спину. Сплошная темнота трюма обступила его плотным немым кольцом.
Корабль продолжал погружаться.
Палуба уже стояла наклонно, ноги скользили по ней, срываясь вниз, в какую-то бездонную пропасть. Было обидно - до слез обидно! - умирать здесь, в этом громадном железном гробу, среди голых бездушных машин. Хотя бы умереть на виду у людей под яркими родными звездами!..
Внезапно наверху выросла узкая щель голубого света, - его друзья, он понял это, стреляли ракетами в небо. Ударяясь об острые углы механизмов, Платов пошел по направлению освещенного люка. Внизу что-то рухнуло. Днище, вставая на дыбы, тяжко покатилось в сторону, и в лицо вдруг освежающе ударило солеными брызгами. Еще мгновение - и Платов наконец перевесился наружу. Верхняя палуба стояла почти вертикальной стеной, и он выглядывал из люка, как в чердачное окно гигантского рушащегося дома.
Мордвинов подошел к Пеклеванному, смотревшему в ночной океан.
- Товарищ лейтенант, матрос из команды "Гринвича" просится на мостик.
- Что ему?
- Не знаю. Поговорить, наверное.
- Разбудите заместителя командира по политчасти. Он спит в штурманской рубке…
Самаров после тяжелого сна долго не мог понять, о каком матросе идет речь. Наконец понял и велел позвать англичанина к себе. Тот явился, осторожно держа перед собой забинтованную руку.
Это был Томми Стерлинг.
- Я вас слушаю, - сказал Самаров, предлагая матросу сесть рядом с ним.
- Господин сублейтенант, - начал говорить Стирлинг, поглядев на погоны Самарова, - для того чтобы вам было понятно все, позвольте я раскрою перед вами нехитрую механику этого последнего рейса "Гринвича"… Во-первых, пароходные компании: в случае потопления транспорта они получают крупный страховой куш. Во-вторых, вернувшись к земле без своего корабля, команда вознаграждается за риск. В-третьих, матросы просто врут чиновникам о своих погибших богатствах. У меня, может, была всего одна куртка, а я скажу, что имел два чемодана белья, золотые часы и прочее, . и все это будет оплачено мне с процентами… Теперь вам, наверное, понятно, почему мы привыкли покидать корабли даже с ничтожными пробоинами.
- Мне это было понятно давно, - ответил Самаров, протягивая матросу портсигар.
- Не знаю, - пожал плечами Стирлинг, - может, я напрасно рассказываю вам это, но однажды я имел честь участвовать в бою с немецкими миноносцами на доблестной палубе вашего корабля. Я видел смелость ваших матросов и слишком уважаю вас, чтобы позволить себе скрыть свои подозрения…
- Что вы можете сообщить?
- Я хочу сказать, что "Гринвич", несмотря на повреждение, может затонуть только в одном случае…
- А именно? - насторожился Самаров.
- Если… открыть кингстоны.
- Говорите все. И быстрее.
- Я ничего не знаю, но один из сорока восьми матросов - матрос Хиггинс - пропал с корабля…
- Последний раз вы его видели где?
- В кубрике. В кубрик пришел мистер Мюр и долго уговаривал о чем-то Хиггинса…
Рванув дверь, Самаров выскочил из рубки. Перескакивая через три ступеньки, взбежал на мостик.
- С транспорта ракета! - неожиданно закричал Мордвинов.
Длинная лента огня прорезала темноту, вытягиваясь узким рыжим пламенем. Описав траекторию, повисла над мачтами и рухнула прямо на мостик, рассыпавшись яркими брызгами. Матросы бросились в разные стороны, потом снова сошлись и, как по команде, стали затаптывать ракету ногами.
- Помощник, остаться здесь! - крикнул Рябинин, бросаясь к трапу.
Тревога пронзила "Аскольд" сверху донизу, от киля до клотика. Когда Прохор Николаевич прибежал на корму, там уже собралось человек десять матросов во главе с боцманом.
Транспорт погружался в воду носом, медленно задирая в небо корму.
Назревала катастрофа…
Неожиданно внутри "Гринвича" раздался оглушительный треск и грохот. Это от железобетонного фундамента оторвались паровые котлы и полетели вниз, разрывая стальные переборки, как тонкую бумагу. "Гринвич" на глазах у людей раскололся пополам.
Кормовая часть его, почти не поврежденная, гулко шлепнулась днищем об воду и тут же быстро выровнялась, обратив к "Аскольду" белую водонепроницаемую переборку. А носовая, постояв с полминуты вертикально, с шумом и свистом пошла под воду.
Алеша Найденов сильным взмахом топора перерубил последний, толщиной с руку, буксирный трос, и "Аскольд" облегченно вздрогнул.
И не успели матросы опомниться, как Рябинин уже скомандовал:
- Боцман, готовить новые буксиры!.. Подвахтенные - на лебедку, спустить шлюпку…
Шлюпка подвалила к борту "Аскольда", с трудом сдерживаемая на волнах. Варенька Китежева, перегнувшись через поручни, всматривалась в расплывчатые силуэты гребцов, пытаясь разглядеть среди них матросов авральной группы.
- Все живы? - крикнула она.
И голос Платова, веселый и хриплый, ответил из-за борта:
- А что с нами станется?.. Живы еще!.. Через полчаса патрульное судно "Аскольд" снова пошло вперед, волоча за собой кормовую половину транспорта.
Тепрель Мюр проснулся в полночь. Крадучись, он вышел из каюты и всмотрелся в темь. Повернутый вперед кормою, "Гринвич" шел по-прежнему за "Аскольдом". В кубрике Мюра встретил транспортный боцман с большим сизым носом, к которому бы так здорово подошло кольцо из ноздрей вождя какого-нибудь дикарского племени в Африке.
Увидев капитана, он стал бить спящих матросов цепочкой от дудки, приговаривая:
- Эй, джентльмены и милорды, вставайте!..
Но Мюр сказал:
- Не будить, - и отвел боцмана в угол. - Хиггинс где? - спросил он тихо.
- Хиггинс не вернулся.
- Так. А те трое?
- Хм… С теми все в порядке. Вот передают вам. Говорят, забыли…
Боцман вынул из рундука клетку с попугаем, подал ее капитану. Тепрель Мюр машинально взял клетку и поднялся на палубу.
- Джиги, джиги, - сказал ему попугай из-под, крыла, куда он спрятал от холода свою клювастую голову.
И это ругательство, которому Тепрель Мюр сам же и научил попугая и которое когда-то забавляло его, вдруг показалось ему издевкой. Он поднял клетку над головой и, размахнувшись, забросил ее далеко в волны океана.
И в беспросветной полярной ночи жалобно вскрикнула диковинная заморская птица.
В штабе
- Вопрос. Вы не можете объяснить, чем вызвано снятие адмирала X. с поста командующего Северной флотилией? Я говорю о группировке "Норд", базирующейся на Финмаркене.
Контр-адмирал Сайманов улыбнулся:
- Выходит, что вам тоже помешала гидрометеорология?
Но, как видите, нашу встречу предсказали не прогнозы синоптиков.
Военнопленный угрюмо промолчал, размяв в пепельнице окурок сигареты. Это был командир немецкого "охотника", взятого на абордаж катером старшего лейтенанта Вахтанга Беридзе. За последние дни этот лысеющий мальчик как-то заметно полинял, в нем уже не было прежнего высокомерия, и, выслушивая вопросы, он тупо смотрел в одну точку, сосредоточенно морща низкий лоб.
Отвечал же он на каждый вопрос точно и обстоятельно…
Разобравшись в пачке бумаг, доставленных в штаб командиром МО-216, Сайманов отложила сторону фотографию немецкого морского офицера. Судя по этому портрету, гитлеровец был уже немолод, лицо - угловатое, губы жестко сведены в ниточку, один глаз его закрывала черная повязка.
Приглядевшись через очки к знакам отличия офицера на фотографии, контр-адмирал спросил военнопленного:
- Вы не скажете, кто этот корветтен-капитан?
- Это командир подводной лодки Ганс Вальтер Швигер.
- Что вы можете сообщить о нем?
- Гросс-адмирал Дениц назвал его национальным героем. Это настоящий ас, которого Геринг сравнивал даже со своим любимцем Мельдерсом, погибшим в начале войны на Восточном фронте. Только Швигер - ас подводный, а не воздушный.
Раскрыв портсигар, Сайманов сказал:
Военнопленный попросил папиросу и, закурив, ответил:
- Нет, герр контр-адмирал, по-моему, однофамилец.
- А похож, - коротко заметил Сайманов, пряча фотографию в стол. - Вопрос, - сказал он, щелкнув ключом ящика. - Что значит появление на севере подводной лодки Швигера?
- Швигер появляется всегда там, где предстоит усиленная подводная война. Последнее время он действовал на английских коммуникациях между Мальтой и Гибралтаром, теперь переброшен сюда. Швигер - опытный и сильный противник. На его счету сто четырнадцать потопленных кораблей…
- Погодите! - перебил немца контр-адмирал. - Ведь англичане еще в прошлом году сообщили о его гибели, и кто-то получил за потопление его субмарины крупную сумму.
- Неправда! - ответил военнопленный. - Это была очередная уловка морского министра. Швигер действительно в прошлом году здорово насолил им в Ла-Манше, но его не так-то легко потопить: в воде он неуловим и скользок, как угорь.
- Значит, ваш флот решил бороться за талассократию на океане посредством неограниченной подводной войны?
- Герр контр-адмирал, я не могу ответить на ваш вопрос точно. Прямых указаний на это не имеется, но Швигер послан на север самим гросс-адмиралом Деницем, любимцем которого он является. Точно так же, как в свое время его однофамилец был одним из приближенных Тирпица. Следовательно, все это проводится с согласия адмиральской квартиры в Берлине…
Допрос продолжался долго Сайманов выяснил подробности о перебазировании немецких миноносцев из Алтен-фиорда в Тана-фиорд - ближе к основным коммуникациям; военнопленный сам проговорился о моральном состоянии офицеров северной флотилии.
- На одном дивизионе подводных лодок, - словоохотливо рассказывал он, - недавно вспыхнул бунт. Дело в том, что на субмарине номер сто восемьдесят семь однажды смыло за борт штурмана. В следующем походе сигнальщики якобы видели ночью, как из одной волны, схлынувшей с палубы, появился этот штурман и снова исчез в море вместе с другой волной. Команда отказалась продолжать операцию. Когда же субмарина снялась с позиции и вернулась в Петсамо, отказались выходить в море команды еще двух подлодок. Вы, герр контр-адмирал, можете не верить в привидения, но вы сами на одном этом факте можете понять, как расшатались нервы у наших подводников. Вполне возможно, что командование, посылая на север субмарину Швигера, экипаж которой состоит исключительно из добровольцев, рассчитывало повысить боевой дух наших матросов. И корветтен-капитан действительно сразу отличился: он торпедировал английский транспорт "Гринвич", потопил эскадренный миноносец "Харди" у острова Медвежьего, недавно удачно атаковал ваш траулер "Абрек"…
Когда военнопленного увели, Игнат Тимофеевич подошел к окну и отдернул штору. Хмурый свет заструился в комнату. До слуха донеслись мелодичные, как игра на ксилофоне, удары склянок с кораблей, стоящих на ветреном рейде.
Контр-адмирал проверил по ним свои ручные часы и, точно отвечая каким-то своим мыслям, тихо сказал про себя:
- Морская война будет не в Ла-Манше и не в Баб-эль-Мандебе, а здесь - у нас… Война жестокая и трудная!
Усталыми шагами он прошелся вдоль стены. Около отдельного стола в углу кабинета остановился. На столе лежала, разбитая на боевые квадраты, карта северного морского театра, и всюду - по голубому полю океана - были расставлены крохотные модели миноносцев, тральщиков, сторожевиков и "охотников".
Сайманов отыскал глазами модель "Аскольда", штормовавшего сейчас около Иоканьги, и вдруг вспомнил: "Рябинин!.. Ведь его сын вызван на сегодня к моему заместителю…"
Когда контр-адмирал вошел в кабинет начальника политотдела, Сережка Рябинин, строгий и немного побледневший, стоял возле стола по стойке "смирно". Капитан второго ранга Петров, держа рапорт молодого Рябинина перед собой, говорил:
- Служба на флоте - дело трудное.
- Трудное, - отвечал Сережка и, приветствуя вошедшего Сайманова, уверенно повторил: - Очень трудное. Я это уже знаю.
- От кого? От отца?
- И от отца тоже.
- Не укачиваешься?
- Нет.
Петров переглянулся с контр-адмиралом. Тот сел в кресло и, веселыми глазами оглядев юношу, вдруг спросил:
- Кто же, товарищ Рябинин, твой любимый герой?
- У меня их много.
- Ну, а все-таки?
И, загибая пальцы, юноша в ответ перечислил скороговоркой:
- Котовский, Лазо, Павлин Виноградов, Гастелло, Гарибальди, Георгий Седов, лейтенант Шмидт, матрос Железняк, Зоя Космодемьянская, Эрнст Тельман, вице-адмирал Дрозд, Феликс Дзержинский…
- Действительно много, - улыбнулся Сайманов. - Ну вот, например, чему ты учишься у Котовского?
- Смелости и находчивости.
- А у Георгия Седова? - спросил Петров.
- Вере в конечную цель.
- А у Дзержинского?
- Силе воли и преданности партии.
- Итак, - спросил начполит, - ты от каждого берешь что-то свое, наиболее характерное, и пытаешься перенести на себя?
- Да.
- Ведь ты еще очень молод, не успел закалить себя, а море требует сильных, мужественных людей.
- Знаю.
- Обожди! А если тебе придется ночами стоять на вахте, не имея даже возможности согреться, ты выдержишь?
- Выдержу.