Звонок всеобщего аврала прервал собрание. На горизонте показался "Гринвич". Патрульное судно, прибавив ход, быстро подходило к английскому транспорту. На палубе "Гринвича" стояли два паровоза. Один из них был сорван взрывом и застрял колесами в грузовом люке трюма. В левом борту транспорта зияла рваная пробоина. В ней виднелись изогнутые взрывом шпангоуты, похожие на высохшие ребра гигантского животного.
Едва только "Аскольд" поравнялся с кормою "Гринвича", как на палубу сразу же посыпались чемоданы, саквояжи и какие-то картонные ящики. Английские матросы лезли по трапам на патрульное судно, а некоторые просто прыгали на его ростры, весело крича обычную в таких случаях фразу:
- У короля много!.. У короля много!..
Разбирая на палубе буксирные тросы, Мацута задрал голову кверху, крикнул на мостик командиру:
- Ну, видите? Как крысы побежали… А что я вам говорил?
На корме транспорта стоял высокий худощавый офицер. Пеклеванный всмотрелся в него и тронул Рябинина за рукав:
- Прохор Николаевич, да ведь это капитан "Грейса" Тепрель Мюр!..
Мюр грозил кому-то кулаком и сбрасывал на "Аскольд" тяжелые связки книг. На палубе два кают-компанейских стюарда подхватывали их и кидали в коридор полуюта.
Весь проход был завален библиями. Маленькие, затянутые в бархат, и тяжелые, в медных переплетах, книги перелетали с борта на борт, шелестя пожелтевшими страницами. По ним бесцеремонно ступали матросские ноги, жирные, смазанные тавотом тросы волочились по ним…
Мацута взбежал на мостик, скалывая с поручней трапа большие ледяные сосульки.
- На борт принято сорок восемь человек! - крикнул он.
Рябинин спросил:
- Боцман, как у тебя с буксирами?
- Все в порядке, товарищ командир. "Аскольд" готов к буксировке транспорта.
- Добро!..
Рябинин осмотрелся. Англичане уже покинули свой корабль. Один только капитан еще продолжал перекидывать на "Аскольд" толстые связки библий.
- А ну-ка, помощник, окликни его!
Пеклеванный перегнулся через поручни, приложил к губам мегафон и крикнул по-английски:
- Капитану "Гринвича" - на мостик!..
Тепрель Мюр был одет в меховое платье, плотно застегнутое на горле. Из-под реглана торчала резиновая трубка надувного спасательного жилета. Мех капюшона заиндевел около рта, и от этого казалось, что у капитана выросли седые блестящие усы.
Мюр подошел к Пеклеванному так близко, что тот почувствовал запах рома.
- Мне везет, - бодро сказал он. - Это уже второй корабль, с которого я ухожу, даже не замочив ног.
- Помощник, - вмешался Рябинин, - спросил бы, куда у него "Грейс" делся?
Пеклеванный спросил.
- О, "Грейс" наскочил на мину около Глазго!
- Жаль! Целых десять тысяч тонн.
- Раббиш! - отмахнулся Мюр. - У короля много!.. Советую вам дать залп под мостик "Гринвича". Там есть пробоина, и конец наступит скорее.
- Помощник, передай ему, пожалуйста, что мы не собираемся топить транспорт, - заявил Рябинин.
И пока Мюр спускался по трапу в отведенную ему каюту, три аскольдовца уже влезли на высокую корму транспорта. В одном из них Рябинин узнал Григория Платова. Старшина, ухватив конец буксирного троса, протянул его в клюз транспорта и закрепил за массивный гак у основания фок-мачты.
Теперь "Аскольд" был надежно скреплен с "Гринвичем".
Под палубой патрульного судна глухо прошумели машины. Корабль вздрогнул. Тросы, дрожа от напряжения, натянулись над волнами, рванули транспорт вперед. Некоторое время "Гринвич" стоял неподвижно, потом медленно пошел за "Аскольдом", глубоко зарываясь форштевнем в воду, и волны вкатывались в его пробоину.
Три матроса стояли на самом носу транспорта и махали руками - все в порядке!..
Темнело. Над океаном загорались звезды. Пеклеванный получил приказание проверить состояние буксирных концов. Он шел по палубе. Ветер прижимал его к борту. Штормовой леер, скользящий по тросику наподобие висячей ручки в трамвае, леденил руку. На корме Артем остановился. К нему подошла Китежева.
- Варенька, - сказал он, - шла бы в каюту, а то холодно. Она улыбнулась, блеснув в темноте зубами.
- Ничего. Я сейчас пойду в лазарет, согреюсь.
Буксирные тросы ерзали возле их ног, вытягиваясь над пенной струей и уходя дальше - прямо к высокому остову транспорта. "Гринвич" проступал во тьме черным силуэтом, и на фоне серого неба четко обрисовывались его склоненные мачты. Мертвый и отяжелевший, без единого огонька, транспорт чем-то страшил и настораживал.
- Как-то они там? - тревожно спросила Варенька, и Артем понял, что она беспокоится за трех матросов, оставленных на "Гринвиче".
Мимо прошли англичане. Они держали в руках большие зубные щетки - шли чистить зубы после ужина. Один из них остановился, отстав от своих товарищей:
- Британец Хиггинс рад приветствовать вас!
В лицо Артему пахнуло водкой и крепкой индийской махоркой. На плечах матроса висела неразлучная куртка шерстью наружу.
- А как здоровье моего приятеля Стерлинга, мисс доктор?
Ответив матросу, Варенька пояснила Артему:
- Стирлинг - это тот самый сигнальщик, который был у нас на борту во время боя с немецкими миноносцами. Помнишь?.. У него задета рука, я делала ему перевязку…
Хиггинс кивнул в темноту, где плавно раскачивалась тень транспорта.
- Очевидно, мы так и не расстанемся с этой ржавой калошей, - развязно сказал он. - Но зато придется расстаться со страховой премией. И не только таким, как я, и мне подобным, но даже кое-кому из тех, кто живет не в кубриках, а в салонах. Тут уже пахнет тысячами фунтов. Такие запахи, как известно, в матросских карманах не водятся…
И, усмехнувшись, Хиггинс пошел вслед за матросами той особенной развинченной походкой, которая как-то очень легко позволяла ему находить равновесие при качке.
- Ленд-лиз! - печально вздохнул Пеклеванный. - Если бы кто знал, сколько крови и сколько золота!.. Страшно подумать.
- Я пойду. Ты заходи ко мне в лазарет, - сказала Варенька и, зябко поежившись, спустилась через люк с палубы…
Враги
Вот уже несколько дней над горизонтом высились три тонкие черточки - три мачты шхуны, и Вахтанг, глядя на них в бинокль, каждый раз мысленно переносился туда, в маленькую каюту, где жила Рябинина. Хорошо бы сейчас посидеть рядом с ней за чашкой домашнего чая, поговорить о том, о сем… "Да, - часто думал старший лейтенант, - дать бы ход узлов на двадцать - через полчаса бы уже и беседовали, но нельзя…"
Над океаном гулял хлесткий, обжигающий ветер. Шеренги водяных валов шли с севера непрерывным гудящим строем, отряхивая с высоких перевитых гребней лохматую мыльную пену. Волны ошалело кидались на палубу МО-216, свиваясь возле шпигатов в кипящие водовороты.
Старший лейтенант стоял на мостике и жадно прихлебывал из кружки крепкий горячий кофе. Внизу ныряло в волнах острие носовой палубы, и вахтенные комендоры - в поисках равновесия - ловко балансировали телами. Моторы работали ровно, точно пульс здорового человека, и за кормой МО-216 оставался широкий шлейф светло-изумрудной пены.
Вахтанг допил кофе, похлопал себя по карманам, спросил мичмана:
- Ну-ка, помощник, дай папиросу.
Назаров, повернувшись спиной к летящим по ветру брызгам, протянул командиру портсигар и, взглянув на корму, вдруг резко захлопнул его.
- Сигнальщики! - зло крикнул он. - Курсовой сто пятнадцать…
И его голос совпал с голосом матроса, который скороговоркой докладывал:
- Правый борт, дистанция восемь кабельтовых - два "охотника" океанского типа!..
Вахтанг вскинул бинокль, всмотрелся. Вдоль рыхлых полос тумана быстро двигались прижатые к воде две узкие черточки.
- Мичман, - сказал он, - бой!
Зазвенели "колокола громкого боя". Матросы, натягивая бушлаты, вылетали на палубу с такой быстротой, точно их выбрасывала из люков могучая пружина. Сразу же чавкнули смазанные замки пушек, звонко ударились латунные стаканы, и боцман Чугунов уже развернул пулемет для стрельбы.
- Идти на сближение! - скомандовал Вахтанг. - Орудия - товсь!
Фашистские катера, идя на перехват советской экспедиции, не надеялись встретить конвой. Уйдя в туман, они дали себе возможность оправиться от неожиданности и теперь снова вышли на сближение. Это были крупные, типа "Альбатрос", "охотники" с тремя орудиями на каждом.
И, глядя на их палубы, где суетились немецкие матросы, старший лейтенант опустил бинокль и крикнул:
- Огонь!
Противники обменялись пристрелочными выстрелами, не причинившими им никакого вреда, и продолжали сходиться на контркурсах, целя один другому в лоб. Немцы шли уверенным, точным строем, одним своим видом показывая, что исход боя будет решен в их пользу.
- Перенести огонь на головной катер!..
Воздух гудит от залпа, и в этот же момент МО-216 встряхивает от близкого разрыва. Три гремящих водяных столба встают за кормой катера, плавно оседая книзу, словно быстро тающие сугробы.
- Ничего, ничего, - говорит мичман, видя, что каскады рушатся на ют, сбивая с ног прислугу кормового орудия.
Вражеские катера подходят ближе. Из-за застекленных рубок торчат круглые, как мячи, головы немецких командиров. На мачтах хищно извиваются длинные языки вымпелов.
- А ну, боцман, ударь из пулемета! Короткими!..
Внизу, на мокрой прыгающей палубе, работают у орудия матросы. Залп раздается за залпом. Кажется, что мускулы людей слились воедино со сталью пушек, образовав сверхсовершенный механизм, не знающий ни страха, ни усталости.
Удар! И вместе с ним из носового люка выползают тягучие хлопья дыма.
- Попадание в форпик! - докладывает мичман.
- Вижу, - отвечает Вахтанг. - Усилить огонь! Рулевой, лево на борт, срезай им курс!..
Второй снаряд, пролетая над мостиком, сбивает блок на мачте - сигнальные фалы запутываются вокруг шеи старшего лейтенанта.
Всхлипывая от ярости, грохочет пулемет Чугунова. У боцмана сильно припарен левый глаз и на лбу, в такт коротким очередям, подпрыгивает курчавый залихватский чуб.
- Ни тебе! На тебе! - приговаривает старшина.
Опять удар! Трещит дерево, летит срываемая пулями щепа досок, звенят какие-то стекла.
- Попадание в вашу каюту!
И сразу:
- Поражение!..
Головной катер вздымается на дыбы, обнажая черное смоляное днище, и, сбавив ход, отходит в сторону, волоча за собой темно-бордовый хвост дыма. Видно, как на его палубе рвутся снаряды, в дымном облаке мечутся матросы со шлангами. Потом немецкий "охотник" взрывается, и над местом его гибели встает черно-красный султан пламени.
Другой катер врага проносится совсем рядом с МО-216. Рев двух моторов, глухое биение орудий, дробь автоматов, крики и стоны раненых сливаются в один сплошной грохот.
Все это длится доли секунд, и враги, выпустив друг в друга десятки килограммов горячего металла, расходятся, показывая один другому приседающие к воде кормы.
У мичмана на лбу кровавый рубец, губы прыгают от тряски всего катерного корпуса:
- Товарищ командир! Второе орудие выведено из строя.
Вахтанг оборачивается. Кормовая пушка разбита снарядом: ее развалило на две ровные половинки, словно раскрыли футляр от скрипки.
- Ах, сволочи! - кричит старший лейтенант. - Ну ладно: я их сейчас заставлю думать о своих ногах гораздо больше, чем о точной стрельбе!..
И он ставит свой МО-216 на такой курс, что немецкий "охотник", развернувшись для боя, вынужден лечь как раз лагом к воде. Теперь "немец" начинает осатанело мотаться с одного борта на другой, черпая воду низкой палубой. Видно, как гитлеровские матросы, чтобы не свалиться за борт, цепляются за развешанные штормовые сетки; точность стрельбы сразу падает.
Несколько минут длится артиллерийская дуэль между катерами. Потом немецкий командир, чтобы забрать инициативу обратно в свои руки, снова решает вырваться вперед. Все его три орудия бьют по МО-216, который огрызается огнем из своей единственной маленькой пушки. На палубе, уцепившись за леера, лежат раненые. Расстрелянные гильзы перекатываются на качке с борта на борт. Но орудие, раскаленное до такой степени, что на его стволе начинает пузыриться краска, продолжает стрелять безостановочно.
Каскад воды обрушивается на мостик. Вахтанг от удара падает. Катер кренится на левый борт. Неожиданно смолкают моторы. На мостик взбегает мокрый старшина мотористов.
- Двигатель разбит и затоплен! - кричит он, держась за окровавленное колено. - Вода продолжает прибывать!.. Все уже ранены. Что делать?..
- Это что за вопрос на моем катеррре?! - рычит Вахтанг. - Зззаделать пррробоину!.
Старшина слезает с мостика, как акробат, на одних руках (трап уже сорван) и скрывается в люке, откуда доносится шум падающей на моторы воды.
С протяжным звоном лопнул на палубе зажигательный снаряд, и парализованный катер, погружаясь в воду, стал гореть. Помпы не работали, из разбитых огнетушителей бесцельно вытекала содовая пена.
Повернув к мичману черное от копоти потное лицо с горящими белками глаз, Вахтанг сказал в перерывах между выстрелами орудия:
- Ползи по палубе… Скажи матросам, пусть готовятся к схватке… огонь прекратить… Пусть лежат как убитые и ждут моей команды… Иди!..
Назаров ушел, а старший лейтенант ничком лег на крыло мостика и в узкую щель между палубой и парусиновым обвесом стал следить за немецким "охотником".
"Альбатрос" дал еще несколько залпов и стал медленно приближаться. Переваливаясь на гребнях волн, он шел короткими рывками, то замирая на месте, то снова продвигаясь вперед.
Но, как видно, охваченный огнем катер, раскиданные по палубе безжизненные тела матросов рассеяли все опасения немцев. Круто маневрируя, чтобы подойти вплотную, вражеский "охотник" решительно направился к МО-216.
Но едва только вражеское судно коснулось своим бортом борта катера, как Вахтанг прыжком вскочил на ноги и, не целясь, выпустил в гитлеровцев всю обойму из пистолета.
- Смелее, ребята! - зычно крикнул он.
Матросы бросились на палубу противника. Вахтанг видел, как немецкий офицер, поняв свою ошибку, навалился на рукоять телеграфа, давая полный ход. Но было уже поздно. Крепкие швартовы соединяли два враждебных корабля, и немецкий "охотник", дернувшись вперед, потянул за собой и горящий МО-216.
А на палубе уже ворочался живой клубок человеческих тел, сцепившихся в рукопашной схватке. В воздух, сверкая голубой сталью, взлетали короткие ножи. Трещали гулкие матросские карабины. А боцман Чугунов, прижатый к самой корме, бил врагов по головам пудовой железной вымбовкой.
С высоты мостика Вахтанг увидел офицерскую фуражку мичмана: Назаров прорвался к рубочному трапу и, отшвырнув в сторону немецкого матроса, захватил рулевое управление.
Перепрыгнув на немецкий катер, Вахтанг крикнул:
- Руби швартовы! Отталкивайся!
Покинутый МО-216 долго плыл на поверхности моря, потом медленно, как бы нехотя, затонул, оставив после себя глубокую воронку…
На новом "охотнике" долго не заводился дизель. Пришлось вызвать немецкого моториста. Назаров улыбался:
- Сами себя в плен везут, пускай!..
- Где командир? - спросил Вахтанг.
- В каюте. Сопротивления не оказал, - отрапортовал Назаров.
Вахтанг Беридзе прошел в нос катера и толкнул дверь рубки. Перешагнув бронированный комингс, остановился. Вся каюта была выкрашена матовой эмалью под цвет слоновой кости. Французский гобелен покрывал палубу. В маленькой раскладной качалке сидел гладко выбритый немецкий офицер. На вид ему можно было дать всего года двадцать три. Но, несмотря на кажущуюся молодость, немец был уже немного плешив, под его кителем обрисовывался солидный животик. Сложив на коленях пухлые женственные ручки с агатовым перстнем на мизинце, офицер даже не посмотрел на вошедшего Вахтанга и продолжал спокойно попыхивать душистой сигареткой.
- Надеюсь, будем говорить по-английски? - спросил старший лейтенант.
Немец впервые тускло поглядел в сторону Вахтанга и, немного грассируя, точно любуюсь своим неокрепшим тенорком, ответил:
- Я не желаю говорить с вами по-английски.
- Почему? - сдерживая гнев, снова спросил его Вахтанг.
- У вас неправильное произношение. Какой-то странный акцент.
- А ну, встань!..
Немец оторопело вскочил. Голосом уже спокойным Вахтанг добавил:
- Мне, откровенно говоря, плевать на произношение. Я и по-русски-то говорю с кавказским акцентом…
Немец вдруг заговорил возбужденно и торопливо:
- Я никогда не думал, что вы возьмете меня на абордаж. Это варварский метод борьбы, это, если хотите, некультурная партизанщина, на которую способны только лишь одни русские! Эпоха, когда корабли сваливались бортами, чтобы драться интерпелями и эспантонами, отошла в область преданий. Сейчас век, когда корабли дерутся на дальней дистанции, не видя лица противника!..
- Ну, а я захотел посмотреть на ваше лицо поближе.
- Что ж, - криво усмехнулся гитлеровец, - я тоже впервые вижу коммуниста на таком расстоянии.
- Это потому, что они раньше вас близко к себе не подпускали.
- Все равно, - выкрикнул немец, - это не благородная война! И, оскорбляя сейчас меня как военнопленного, вы нарушаете Женевскую конвенцию…
Вахтанг, не отвечая, рванул один ящик стола, другой, третий. Немец, наблюдая за его поспешностью, вдруг рассмеялся.
- Те шифровки, - сказал он, - которые вас интересуют, находятся вот в этой шкатулке.
Вахтанг открыл шкатулку: на дне ее лежал один только рыхлый пепел, и в этом пепле еще хранился недавний жар.
- Ловко, - заметил он, - только в штабе все равно расскажете, что тут было.
- Конечно, - пытаясь казаться равнодушным, ответил пленный, - если загнать под ноготь иголочку, то, может, и расскажу что-нибудь. Например, о том, какой крепости я люблю кофе…
- Хватит болтать, - остановил его Вахтанг и сорвал с переборки портрет какого-то офицера. - Беру себе, - сказал он. - А вот это…
Он осторожно снял второй портрет - портрет молодой женщины в купальном костюме; на обороте было написано: "Любимый, идите на восток и не забывайте меня!"
- А вот это, - повторил Вахтанг, - возвращаю вам. Она у вас умная женщина. Знала, что писала. Вы действительно пойдете на восток. Пойдете в плен!
Он показал ему рукой на дверь:
- Идите, да, кстати, уж заодно положите на стол ваш кортик, который вы так усердно прячете под кителем. А то карандаш затачивать станете и палец порезать можете. Зачем же это? Я Женевскую конвенцию не нарушу - сдам вас в плен под расписку. В полной сохранности…
Немец, вспыхнув, бросил на стол золоченый кортик и, направившись к двери, неожиданно остановился.
- Вы отправите меня в лагерь для военнопленных? - спросил он.
- Да.
- Простите, но там из меня сделают… мыло?
Вахтанг щелкнул пальцем по фашистскому значку на груди пленного и успокоил его:
- Что вы, что вы! У нас мыло из животных делают, а вы ведь еще на четвереньках не бегаете.
Гитлеровец вышел, и рядом с ним качнулся штык боцманского карабина.
…Катер, набирая скорость, с ревом взбирался на крутую океанскую волну.
Святые дела
Их было всего трое: Григорий Платов, Ваня Ставриди и Василий Хмыров.