Юные лейтенанты поднимали своих солдат в атаки:
- Вперед! За Родину… за Сталина… у-ррра-а!
Битва под Москвой и битва за Москву имеет множество летописцев и борзописцев, но мне, автору, выразительнее всех книг кажется лишь одна фраза, рожденная за мгновение до смерти:
- Эх, широка мать-Россия, да отступать больше некуда - за нами Москва!
* * *
Гитлер отправил под Москву громадный эшелон с вином из Франции, дабы воодушевить войска, но лучше бы это вино во Франции и осталось: когда вагоны открыли, там лежали осколки лопнувших бутылок и комки розового льда, - начинались морозы…
Дивизии пополнения прибывали тоже из Франции - в длинных брюках, в шнурованных ботинках, а Ганс Фриче вещал по радио о меховых куртках и солдатских джемперах; Геббельс был честнее и на пресс-конференции рассуждал о преимуществе русских портянок перед европейскими носками. Франц Гальдер в ОКХ сумрачно нахваливал русские валенки:
- Фюрер объявил в Германии кампанию по сбору зимних вещей. Уверен, что джемпера и меховые жилетки найдутся, но, скажите, где у наших немцев завалялись лишние валенки?..
В канун генерального наступления на Москву по радио долго переговаривались два фельдмаршала - фон Лееб ("Север") и фон Рундштедт ("Юг"), а смысл их переговоров был таков, что вермахту пора убираться на старые польские границы, и в этом случае Сталин, возможно, согласится на компромиссные решения:
- Мы откусили гораздо больше, нежели способны проглотить. Все эти дурацкие разговоры о продвижений к Вологде и Ярославлю после взятия Москвы свидетельствуют о хорошем аппетите, но еще никто не подумал о расстройстве пищеварения…
12 ноября Франц Гальдер поездом выехал в Оршу, расположил свою ставку фельдмаршал фон Бок, войска которого были нацелены точно в московском направлении. Перед гостем из Цоссена фон Бок заговорил совсем иное, нежели говорил ранее:
- Не скрою, что я честолюбив. Я брал Париж, берусь взять и русскую столицу. Вы же меня знаете! Если меня останется хоть последний велосипед, я буду крутить педали до полного изнурения, пока не свалюсь на панель перед мавзолеем на Красной площади. А потом можете тащить меня в госпиталь.
- Вы хотя бы окружите Москву, - отвечал ему Гальдер, - и постарайтесь вырваться к Ярославлю и Рыбинску…
Все разногласия среди генералов устранялись на совещании в Орше. Явные стремления к обороне чередовались с их острым желанием захватить Москву, чтобы поставить в конце войны жирный восклицательный знак. Фельдмаршал фон Клюге, вечно хмурый и малообщительный, приковывал к себе внимание орденом Гогенцоллернов, полученным еще за подвиги в эпоху "Вильгельм-цайт".
- Я не смею думать о наступлении с далеко идущими целями, - сказал он, косо поглядывая на ершистого фон Бока. - Наступление грозит обернуться для нас потерей инициативы.
Перед танками уже забрезжило тульское направление.
- Я вошел в страну русских, имея тысячу машин, - сообщил Гудериан. - В ходе боев получил еще полтораста. А на сегодня имею сто сорок "роликов"… остальные выбиты! Если я врежусь в улицы Тулы, местные фурии закидают меня из окон бутылками с "молотовским коктейлем". Уже известно, что рабочие Тулы поголовно вступили в ополчение, они будут драться на этот раз за свои квартиры и кухни, за свои иконы и самовары, и мы в результате получим второй Верден!
Танковый Эрих Гепнер тоже сомневался в успехе:
- Сейчас не май месяц, а мы не в Европе. Разговоры о выходе на Волгу к автозаводам Горького не стоят. Теперь и кружки прокисшего пива. Я хотел бы знать, когда придет эшелон с теплым бельем? Вчера мы вскрыли прибывший из Германии вагон, но в нем оказались шорты для Роммеля в Африке. Кто издевается над нами? Интенданты? Или железнодорожники?
- А что у вас под брюками, Гепнер? - разозлился Гальдер.
- Байковые кальсоны. Даже со вшами.
- Так чего же вы тут нам плачетесь?
- Но эти кальсоны я содрал с пленного. А чтобы он не околел, я подарил ему шорты африканского корпуса Роммеля…
Выслушав оправдания снабженцев, Гальдер резюмировал:
- Мне понятны ваши опасения, господа, но в ОКХ не желали бы связывать инициативу фельдмаршала фон Бока, если он чувствует в себе достаточно сил и энергии для развития нашего успеха. На войне (и вы знаете это) существует элемент счастья … Фюрер велел мне передать вам, что успех под Москвой должен повлиять и на внутриполитическое положение в Италии, которым дуче сейчас не мог бы похвалиться. Сразу после падения Москвы можно взяться за освоение германских колоний в Африке…
Они наступали! Браухич, уже дрожавший за свою карьеру, издалека подгонял генералов - вперед, ибо любая задержка в наступлении грозила ему неприятностями от фюрера. Москва стала прифронтовым городом.
Рокоссовский вспоминал: "Мы вынуждены были пятиться. За три дня непрерывного боя части армии отошли на 5 - 8 км".
Наши войска оставили Клин и Тверь (Калинин), вермахт с ожесточенным упрямством продвигался к столице. Маскхалаты немецких солдат уже замелькали среди деревьев дачных пригородов столицы. Наконец, возле Николиной Горы, где проживал нарком вооружения Д. Ф. Устинов, однажды всю ночь бродили немецкие лыжники-диверсанты. Берия запретил Сталину выезжать на дачу.
- В чем дело? - возмутился тот сначала.
- Ваша дача заминирована на случай… сами понимаете…
21 ноября фон Боку было доложено, что воздушная разведка засекла скопление русских возле Тамбова, замечено активное передвижение воинских эшелонов у Рязани.
- Что это? - удивился Бок. - Или сталинские резервы или подготовка к эвакуации? Я уже расшатал этот зуб. Мне осталось только вырвать его. Он уже не способен врасти в десны… Не сегодня, так завтра я буду в Москве!
Первые сомнения в успехе выражали солдаты:
- Наполеон доковылял до Москвы раньше, чем нам "далось доехать на "роликах". Вся разница только в том, что этот паршивый корсиканец все-таки выдрыхся в покоях Кремля, а нам пока предоставлены одни снежные сугробы…
Немцы мерзли. Встретив русского в деревне, они первым делом смотрели, не что он несет в руках, а озирали его ноги. Женщины из подмосковных селений обертывали валенки всяким грязным тряпьем. Если же немцы замечали под ним валенки, тогда дело плохо:
- Эй, матка! Мне гут ва-ле-нок… шнель, шнель!
Офицеры вермахта были приучены спокойно оценивать самую паршивую обстановку. Погрязшие в снегах, небритые и страшные, они еще рассуждали: "Допустим, у нас дела идут не так как надо, но ведь у русских-то еще хуже! Не они подошли к Берлину, а мы наблюдаем разрывы зенитных снарядов над московскими крышами…" Наконец, немцы оседлали автостраду Москва - Ленинград, выбрались на пригородное шоссе, где под снежными шапками притихли подмосковные дачи. Их вынесло прямо к автобусной остановке, верстовой указатель показывал, что до Москвы оставалось 38 км . Немцы вынули губные гармошки, стали дурачиться, танцуя.
- Ну где же автобус? - хохотали они. - Почему он опаздывает? Мы въедем в Москву на русском автобусе…
Разведка докладывала фон Боку, что в рядах Красной Армии отсутствует тяга к отступлению, русские уверены в том, что сумеют отстоять столицу. Звонок от Клюге:
- Я получил приказ для пятнадцатой дивизии! Теперь этой дивизии можно приказывать что угодно, ибо ее больше не существует: в полном составе она отправилась в рай
Фон Бок связался с Гудерианом.
- Где вы сейчас? - спросил фельдмаршал.
- Сижу в кабинете Льва Толстого, в Ясной Поляне.
- Надеюсь, вы возьмете Тулу?
- Мне было бы легче написать "Войну и мир"…
29 ноября Г. К. Жуков позвонил Сталину с фронта и уверенно сообщил, что противник выдохся, настает момент, когда его можно гнать обратно. Сталин очень экономно использовал резервы Ставки, которые собрал в условиях строжайшей секретности, и маршалу Шапошникову он сказал, что тратить их в обороне нет смысла.
- Они понадобятся нам для прыжка вперед …
Одновременно с жесткой обороной столицы Красная Армия накосила удары в районе Тихвина и Ростова, чтобы группы фон Лееба и фон Рундштедта не могли оказать поддержку войскам "Центра", собранным под жезлом фельдмаршала фон Бока.
В этой обстановке, когда все было накалено до предела, в кабинетах Генштаба даже странно было слышать архивежливые распоряжения маршала Шапошникова:
- Я прошу вас, голубчик… Надеюсь, я в вас не ошибся, голубчик… Что же вы, голубчик, подвели меня, старика?
<blockquote>Примечание. Когда во главе разведки Генштаба стоял генерал Ф. И. Голиков, на сообщениях Рихарда Зорге из Японии им ставились резолюции: "Провокационная дезинформация!" Теперь Голиков был отстранен и Рихарду Зорге поверили, когда он предупредил, что сейчас Япония будет занимать выжидательное положение. Потому можно без боязни снимать с Дальнего Востока дивизии, что стояли, выставив штыки, против Мукденской армии. Началась срочная переброска войск на Запад; для перевозки каждая дивизия требовала до сорока составов; эшелоны почти впритык один к другому, и - только по ночам, почему и не были обнаружены германской авиаразведкой. Немцы видели на фронте полураздетых и неподготовленных ополченцев, взятых прямо от станка, и думали, что, если русские посылают в бой рабочих, значит, они "выдохлись". Однако из глубин Сибири на них уже накатывалась гроза свежих мощных дивизий…</blockquote>
* * *
- Измена ! - услышали от Гитлера. - Нас предали…
Франц Гальдер в своем дневнике от 30 ноября дописывал аккордную фразу:
"Очевидно, в ОКБ не имеют никакого представления о состоянии наших войск я носятся со своими идеями в безвоздушном пространстве".
На крики фюрера об измене Гальдер не реагировал, чтобы с этим делом разбирались другие, и в покои "Вольфшанце" уже спешил адъютант фюрера - Рудольф Шмундт:
- Мой фюрер, где измена? Кто нас предал?
- Рундштедт! Самолет - на заправку. Летим в Полтаву.
В самолете Гитлер уже не сдерживал ярости:
- Кто бы мог подумать? Тимошенко вышиб танки Клейста из Ростова, а Рундштедт отводит войска за реку Миус.
Миус, начинаясь с Донбасса, впадала в Азовское море.
- Ответственный рубеж, - сказал Шмундт.
- Да! Рундштедта сразу арестуем… Вот когда в трибунале его поставят к стенке, тогда он задумается!
Радиостанция самолета передала в Полтаву, что фельдмаршал Гердт фон Рундштедт приказом, отданным под облаками, отставлен от службы. Рундштедт, которому терять уже было нечего, сам же и встречал Гитлера на полтавском аэродроме. Но уже с новым вариантом стратегии:
- Не за Миус, - рявкнул он, когда фюрер появился на трапе самолета. - Не за Миус, а лучше сразу за Днепр отвести наши войска, пока еще не поздно, и убраться в Польшу, где нас так любят…
Гитлер уже протянул пальцы, чтобы рвать с фельдмаршала Рыцарский крест, но Рундштедт, сделав шаг назад, мужественно загородил свои ордена ладонью:
- Э-э. Прошу помнить, что я аристократ! А для получения пощечин у вас, фюрер, всегда найдутся другие люди, которые не стыдятся доедать за вами картофельные оладьи. Скоро исполняется девятьсот лет, почти тысячелетие, с той поры, как мои предки занимались только военным ремеслом, а это что-нибудь да значит!
Гитлер убедился, что "оппозицией" в ставке Рундштедта и не пахнет: просто старик выбился из сил. Фельдмаршал логично доказывал фюреру, что всякое продвижение невозможно:
- Нужна оперативная пауза, чтобы наложить бинты на свежие раны. Наш отход оправдан тактическими соображениями.
- Но… Клейст, Клейст, Клейст! - изнывал фюрер. - Как он мог позволить себе оставить Ростов?
Геббельс с 21 ноября трубил по радио, что ростовчане встречали танки Клейста цветами. Теперь решили дать сообщение, что Ростов сдали не Красной Армии, а… гражданскому населению. В сводке ОКБ было сказано:
"Большевики, возможно, выпустят теперь сообщение, что они обратно отвоевали Ростов, но об этом не может быть и речи…"
Абсурд немыслимый! Но умнее ничего не придумали.
В снегах под Москвой и на юге России складывалась та самая обстановка, когда одни сейчас с грохотом будут рушиться с пьедестала былой власти, а другие взлетят выше…
Среди взлетевших окажется и генерал-лейтенант Паулюс!
4. Предел
В конце ноября Паулюса навестил Фриц Фромм, командующий резервами вермахта, много знавший и немало понимавший.
- Я в прострации! - сказал он. - Фюрер трясет меня, чтобы срочно выискивал новые источники для пополнений А я уже и так набрал для вермахта всякой сволочи… под мобилизацию попали даже педерасты, а теперь, думаю, не пора ли выставить из тюрем наших уголовников? Летняя кампания ничего не решила, - заявил Фромм, - а если войну продолжать, от Германии останутся одни дыры.
- Принимайте первитин, - посоветовал Паулюс. - Говорят, он вреден, но если в меру… от тика я избавился!
Его расстроило письмо Рейхенау, подтверждающего именно то, что сейчас высказал генерал Фромм: "Достигнута та граница, когда тетива лука натянута до предела…" Это письмо Паулюс показал жене, и Елена-Констанция сказала:
- За шестой армией тянется очень дурная слава.
- Где? - не сразу понял ее Паулюс.
- Там, где эта армия воюет, - в России!
Боевая слава 6-й армии была как раз очень хорошая, а дурная слава тащилась за Рейхенау, командовавшим этой армией. В вермахте многих коробило от болтовня Рейхенау, у которого получалось так: "Я и фюрер, фюрер и я, фюрер сказал, но я добавил… фюрер согласился".
Гитлер был извещен о партийном фанфаронства Рейхенау, но многое извинял ему, видя в нем убежденного национал-социалиста. Паулюс знал, что Рейхенау точно исполнял знаменитый "приказ о комиссарах", расстреливая пленных коммунистов, наконец, буквально на днях (10 октября 1941 года) Рейхенау издал бесчеловечный "приказ на твердость".
- От тебя, Коко, у меня нет секретов… прочти.
Жена прочла лишь одну фразу: "Мой солдат должен вполне отдавать отчет о необходимости сурового, но справедливого искупления грехов низшей расы…"
Елена-Констанция молча вернула мужу листок с приказом
- Коко, - обиделся Паулюс, - ты молчишь, будто я в чем-то провинился. Не понимаю, отчего испортилось твое настроение? В конце-то концов, - сказал он жене - Шестая армия остается при Рейхенау, а я здесь, я с тобой, любимейшая!
* * *
3 декабря Гитлер вызвал в Полтаву верного Рейхенау, вручив ему всю группу армий, которой прежде командовал устраненный в отставку Рундштедт.
- А кому мне сдавать шестую армию?
- Командуя группой южного направления, вы, Рейхенау, остаетесь по-прежнему и командующим шестой армией, от которой я, - сказал Гитлер, - ожидаю невероятных успехов… В этом году, - продолжал он, - я сам вижу это, нам не выбраться к нефтяным вышкам Майкопа, не выйти и к Астрахани. Но я верю, что силы русских уже на исходе… будем же терпеливы! Помните одно, Рейхенау: что бы ни случилось - ни шагу назад!
- Яволь, мой фюрер. Служу великой Германии…
После этого Рейхенау продолжил отступление за реку Миус, начатое Рундштендтом, о чем и доложил фюреру, вдруг нагрянув в Полтаву - прямо к обеденному столу. Гитлер как раз уминал пшенную кашу.
- Рейхенау! - заорал он. - Я ведь не за тем дал по шее Рундштедту, чтобы ты продолжал то, что он сделал. Чей приказ ты исполнил - мой или этого Рундштедта?
Рейхенау повел себя так, будто ничего не случилось?
- Я отвел войска за Миус, как того желал Рундштедт, но об этом же мне говорил и мой фюрер.
- Я говорил? - ошалел фюрер. - Когда?
- Когда вы ставили меня на место Рундштедта…
Гитлер не понимал, кто в этом разговоре очень умный, а кто остался в дураках. Но Рейхенау так преданно смотрел на своего фюрера, что Гитлер стал доедать кашу, заговорив совсем о другом. Гитлер все неудачи под Москвой сваливал на… климат:
"Сначала грязь, потом эти проклятые морозы. Поверьте, таких холодов Россия не знала уже полтора столетия, от стужи там скорчились даже русские. Паровозы замерзали на рельсах, оружие отказывало в стрельбе, танкисты разводили костры под танками, чтобы спасти окоченевшие моторы…"
Никто не смел ему возражать (хотя метеосводки показывали температуру нормальной русской зимы, а сильные морозы начались лишь в конце ноября). Все возрастающее сопротивление Красной Армии еще не оформилось в четкий порыв контрнаступления, когда германский фронт под Москвой уже начал расползаться, как дряблая промокашка… 3 декабря фон Клюге связался с фон Боком и почти равнодушно сообщил, что начинает отход.
- Закрепитесь. Надо держаться, - отвечал фон Бок.
- Без резервов не удержимся.
- Резервов нет, - сознался фон Бок. - Правда, на тыловых станциях ждут паровозов отпускники, отъезжающие в Германию. Я пошлю полевую жандармерию, чтобы она гнала их к вам. Ничего не случится, если переспят с женами неделей позже…
Клюге швырнул трубку. Распорядился:
- Продолжать отход. Мы лучше знаем, что надо. А уж если отпускники вознамерились переспать с женами, так в этом случае никакой жандарм не загонит их обратно в окопы…
Все эти дни фон Бок держал устойчивую связь с ОКХ. - Гальдером, Паулюсом, Хойзингером; с их же согласия он 5 декабря принял окончательное решение)
- Атакам пришел конец! Армии занять оборону…
Советские войска еще не перешли в активное наступление, когда немцы сами отшатнулись от бастионов столицы. Впервые за всю войну войска вермахта впали в состояние, близкое к паническому. Их приводили в ужас русские дивизии, еще вчера погребенные в сводках ОКХ и ОКБ, давно отпетые по радио Геббельсом и Фриче, а сегодня снова вырастающие из-за лесов, словно ожившие призраки. При таком драпе по сугробам да еще с обильной вшивостью - ну, совсем хорошо! Одни топали пешком, другие катились в санях. Иные героически увлекали за собой на веревках полудохлых коров или овец. Советская авиация - впервые за всю войну! - господствовала в воздухе, не давая отступавшим немцам покоя. Все деревни в полосе фронта были выжжены еще раньше, потому гитлеровцы бывали рады-радешеньки крыше над колхозным свинарником или копне сена в чистом поле. В ночь с 5 на 6 декабря фон Бок проверил связь с Гудерианом, безнадежно застрявшим под неприступной Тулой.
- Вы еще гостите у графа Льва Толстого? - спросил он.
- Да. В обороне. Но долго не удержусь…
Изгадив все в Ясной Поляне, "быстроходный Гейнц" покатился назад, оставляя в сугробах свои последние танки. 6 декабря Красная Армия заканчивала разгром его международного авторитета, устроив ему хороший котел, но Гудериан из окружения все-таки выкрутился. Опомнясь, Гудериан обратился к своим войскам с призывом: "Мои боевые товарищи! Чем сильнее угрожают нам войска противника и сильные морозы, тем крепче сплотим свои железные ряды…"
После этого он осыпал упреками фельдмаршала фон Бока за его неумение вести крупномасштабные операции, а фон Бок, посинев от ярости, кричал ему по радио из Орши - открытым текстом в эфир, чтобы слышали все (даже русские)?
- Прекратите, Гейнц! Где ваша былая воля к победе?