- Моя воля, - огрызался Гудериан, - прямо пропорциональна количеству танков, а их осталось у меня… Догадайтесь!
Эфир, растревоженный круглосуточной работой немецких радиостанций, напоминал в эти дни "шумовую оркестровку": его пронзали вопли преследуемых, крики отчаяния, призывы о помощи… В эту какофонию прорвался вопрос фон Бока:
- Так сколько, Гейнц, у вас "роликов"?
- Около тридцати! Пришлите мне хотя бы "красноголовых" (кумулятивных) снарядов, чтобы я мог отхаркиваться от лезущих на меня русских "тридцатьчетверок".
- "Красноголовые", - отвечал фон Бок, - фюрер отпускает по личному разрешению, как ценное лекарство и нам важно, чтобы его рецептура не попала в руки противника…
Гудериан писал: "У меня остались, собственно, еще только вооруженные шайки, которые медленно бредут назад". Он ехал в T-IV с радиостанцией, к пушке его танка был привязан мешок, в котором бултыхалась, оглашая лес нестерпимым визгом, большая колхозная свиноматка - это на ужин!
Между тем фон Бок с трудом вышел прямо на OKB:
- Кейтель, можете закрывать мой служебный формуляр отметкой о поражении.
Кейтель из "Вольфшанце", затихшего в прусских лесах, пытался убедить его в слабости русских.
- Но я слабости не замечаю, - отвечал фон Бок, - Если мы видим русский KB, мы еще способны продырявить его болванкой. Но когда мои ребята видят даже одну "тридцатьчетверку", то они… молятся. Да, да! Вермахт стал испытывать танкобоязнь, какую раньше внушал другим. Кейтель, не отходите от аппарата.
- Не отхожу. Что передать фюреру?
- Известите его, что у меня неблагополучно с почками и я стал нуждаться в срочном лечении на курортах Земмеринге…
Чтобы хоть как-то гальванизировать вермахт, застывающий в снегах Подмосковья, Браухич 13 декабря вылетел в Смоленск, где фельдмаршал фон Бок сознался, что войска "Центра" уже на пределе изношенности. Гитлер, не доверяя генералам, прислал в Смоленск для наблюдения за ними своего лейб-адъютанта - Рудольфа Шмундта, который нервно похаживал, комкая перчатки.
- Не бойтесь говорить откровенно в моем присутствии, - сказал он. - Я способен войти в ваше положение.
- Сейчас, - говорил фон Бок, - у меня нет никаких прогнозов на будущее, ибо дальнейшая судьба войны выходит из сферы чисто военной компетенции. Настал тот самый кульминационный момент, когда требуется чисто политическое решение.
Иначе говоря: пусть думает фюрер, а с него хватит.
- Вы не хотите воевать! - вспылил Браухич. - Как я доложу фюреру о подобных настроениях?
Фон Бок настаивал на приказе об отходе армий.
- Вы уже отходите! - кричал ему Браухич. - Отходите даже без приказа… На радость русским, вы все дороги забили своей брошенной техникой…
На следующий день прибыли Клюге из Малоярославца и Гудериан из Орла; за перебранкой генералов бдительно следил далеко не глупый Шмундт. На раздраженный вопрос Браухича - неужели они не чувствуют прежнего превосходства над противником? - Клюге и Гудериан сознались: нет , уже не чувствуют.
Браухич демонстративно принял лекарство.
- Простите, не могу! - и показал рукой на сердце.
Всем надоело отчаянное скрипение лакированных сапог Шмундта. Наконец, адъютант Гитлера остановился!
- Дайте ответ: что требуется сейчас для фронта?
Фон Бок собрал все свое мужество:
- Срочное отступление. По всему фронту… Но любое решение об отходе в этих условиях может и опоздать!
Рудольф Шмундт связался со ставкой Гитлера в "Вольфшанце", но фюрер отказался слушать об отходе вермахта, вместо него со Шмундтом переговорил Франц Гальдер.
- Что он сказал вам? - спросил фон Клюге.
- Гальдер сказал, что завтра фюрером будет принято самостоятельное решение. Как в ОКБ, так и в ОКХ ваше положение в России генеральштеблеры не считают таким катастрофическим, как утверждаете вы, сидящие передо мною. Гальдер сообщил мне слова самого фюрера: "Я не могу пустить все на ветер только потому, что в группе "Центр" фронт по вине генералов оказался в дырках… Дырки можно еще заштопать".
Рудольф Шмундт, щадя самолюбие фронтовых генералов, умолчал о том, что мнение Гитлера о них было выражено более резко: "Их военный и политический кругозор никак не шире стандартного отверстия в унитазе…"
* * *
Ставка Верховного Главнокомандования (ВГК) правильно рассчитала выносливость своих войск и сроки прибытия подкреплений из Сибири, может быть, учла и свои возможности. Московская битва в ее наступательном периоде завершилась лишь в апреле 1942 года.
Красная Армия постепенно сбавляла темпы, словно локомотив, в котлах которого падало давление… Это и понятно - мы еще не были так сильны, чтобы сохранять постоянное напряжение фронтов. Сводки Совинформбюро, конечно, были преисполнены торжества; столица, отогнавшая врага, оживилась: снова открылись кинотеатры; женщины стали подкрашивать губы.
В конце декабря 1941 года молодой генерал Павел Иванович Батов был вызван в Генштаб, где царило приподнятое настроение, иногда даже схожее с ликованием. Все это было непривычно для Батова, только что вырвавшегося из-под Керчи, где успехами наше оружие не блистало.
Представ перед маршалом Шапошниковым, Батов тоже не скрыл своего восторга:
- В победе под Москвой вижу большую заслугу Генштаба!
- Какая там заслуга, голубчик, - со вздохом отвечал Борис Михайлович Шапошников и вдруг заговорил о том, чего никак не ожидал Батов. - Наш народ слишком жаждал победы, и потому успех под Москвой мы преподнесли с излишним пафосом - как решительный поворот в войне. Однако, - продолжал начальник Генштаба, - до истинного поворота нам еще далеко. Сейчас мы только отбросили противника от столицы! Вермахт уже оправился от кризиса, а нам еще предстоит осваивать опыт ведения современной войны… Я недоволен, - сердито сказал Шапошников. - Темпы наступления были низкими. Командиры действовали вяло и нерешительно. Генералы допускали ошибки. Если бы не категорический приказ товарища Жукова, запрещавший фронтальные удары в лоб, мы бы просто захлебнулись в крови. И не здесь, не под Москвой, будет решаться исход войны…
(К этому мнению Шапошникова, пожалуй, примкнул бы и генерал Рокоссовский, который о битве под Москвой говорил в иных словах, никак не совпадавших с мнением официальной пропаганды: Константин Константинович не считал Московскую битву примером военного искусства; он говорил, что изматывание отступающего противника достигалось путем непосильного изматывания своих же войск, к дальнейшему наступлению уже не пригодных.)
Но после впечатляющих сводок по радио, после восторженных статей в газетах речь Шапошникова подействовала на Батова, как ушат ледяной воды. Павел Иванович стал рассуждать о делах в Крыму, где продолжал битву героический Севастополь, но Шапошников торопливо прервал его:
- Не надо, голубчик. Тамошняя обстановка мне известна. Но сейчас работу Генштаба более тревожит ситуация, которая может сложиться к лету сорок второго.
Об этом же думал тогда и Рокоссовский:
- Как можно забывать, что вермахт к лету оправится от московского потрясения и снова устремится вперед, чтобы выйти на запланированную ими и роковую для нас линию Архангельск - Астрахань… Вот здесь!
Рокоссовским слово "Сталинград" произнесено не было, но его ладонь разом накрыла и большую излучину Дона и даже нижнюю Волгу. Рокоссовский (как и другие полководцы) уже побаивался летней кампании, а жестокие выводы Рокоссовского, сделанные им из опыта битвы под Москвой, потом были выброшены из его мемуаров рукою М. А. Суслова, ибо эти выводы никак не укладывались в привычную схему войны, облюбованную еще Сталиным и прилизанную его наследниками до нестерпимого блеска.
Вот только сейчас, в новые времена, мы начинаем публиковать то, что вырезано ножницами наших партайгеноссе…
5. В гостях у Чуянова
Не хотел удивляться, а придется…
БАМ, о котором так много шумели в недавние годы, имеет прямое отношение к Сталинградской битве. Правда, до 1941 года он назывался БАМлаг, а из всего, что НКВД успело создать на костях "врагов народа", уцелела лишь станция Тында, где надобно бы ставить памятник не комсомольцам-добровольцам, а именно им - избитым, голодным, умирающим и пристреленным прямо на шпалах. "Это была страшная сталинская мельница, под жернова которой сплошным потоком сыпались осужденные". Стройка была строжайше засекречена, о ней никто в мире не знал, и нам, читатель, до сей поры не известно, сколько десятков (или сотен) тысяч людей там погибли.
Но вот грянула война, и в бухгалтерии НКВД подсчитали - сколько осталось? Выжили только десять тысяч. Рельсы, что были проложены, сняли. И увезли их. Куда? Каторжников запихали в товарные вагоны и тоже повезли. Куда? И увидели они Волгу… Уже осенью началось строительство объездной железной дороги Сталинград - Саратов - Владимировка, "чтобы, - как писал А. С. Чуянов, - обеспечить выход за Волгу". Тогда же и началась жуткая - иного слова мне не найти! - прокладка стратегической трассы от Кизляра до Астрахани, дабы перегонять железнодорожные составы с бакинской нефтью. Раньше поезда с цистернами шли через Ростов, но под Ростовом хозяйничали танки Клейста…
Никто из жителей Сталинграда, ни сам секретарь обкома, ни последний попрошайка на вокзале - никто не знал, что в далеком Цоссене решено: Сталинграду пасть не позже чем 25 июля 1942 года. Вернувшись вечером домой, Чуянов говорил жене:
- Боже, какие мы нищие! Рельсы черт знает откуда привезли, так шпал нету. Кладут рельсы прямо на землю. Ни лопат, ни тачек - одни конвоиры да лозунги. Привыкли жить, думая, что мы баснословно богаты. А когда нужда приперла, так все аптеки в городе обеги - таблетки аспирина не сыщешь. Вот и крутись как знаешь. А виноватых днем с огнем не найдешь. Тем и кончится, что в конце концов я виноват останусь…
* * *
Осень в Сталинграде выдалась ранняя, дождливая. В канун битвы под Москвой Чуянов звонил во Владивосток приятелю Г. И. Масленникову и был поражен отличной слышимостью.
- У нас тоже пиковое положение, - доносилось с берегов Тихого океана. - Живем, как и флот, в готовности номер один. Сам знаешь, от соседей добра не жди.
Надеясь на сообразительность Масленникова, Чуянов отвечал нарочито легкомысленным тоном:
- А у нас по-старому. Живем, хлеб жуем. Тебе шлют приветы.
- Значит, помнят меня в Сталинграде? А - кто?
- Женщины. С чулочной фабрики Крупской, со швейной имени Восьмого марта. Работаем… телогрейки шьем, да ватники. Сам знаешь, что нужно для бойца в первую очередь.
- Толстые ватники, - догадался Масленников.
- По последней моде - сорок пять миллиметров…
Легкие на помине явились женщины. Целая делегация - как раз с тех фабрик, о которых он помянул. Жаловались на необычную дороговизну продуктов, рынок стал безбожно вздувать цены.
- И у нас дети Как прокормить? Молока нет. Раньше помидорами свиней кормили, а теперь помидоры на базаре кусаются.
- Дорогие мои, - отвечал Чуянов, - я вам не Бог, не царь и не герой. С частниками драться не стану. Это дело их совести. Но вот на колхозную торговлю нажать еще вправе и потому кое-кому влетит от меня по первое число…
Воронин из НКВД пришел с бумагами. Пользуясь затемнением города, шпана грабила прохожих. Их судили.
Воронин сказал:
- А не жалко? Молодые и - под расстрел?
- Сейчас телячьи нежности неуместны, - отрезал Чуянов. - А перевоспитывать некогда. Под расстрел не надо. Гони всех в штрафбат - там немцы их не помилуют…
Звонил из Москвы Ванников, ведающий вооружением:
- Привет. Тут маршал Кулик до меня напортачил. Исправлять все на ходу надо. Он, лопух, вместо автоматов, спихнул на армию серию винтовок СВТ… Брось один раз на землю - и больше из СВТ уже не выстрелишь. Сейчас необходимо как воздух автоматическое оружие… ППШ! Слышал о таком?
- Выезжаю в Москву, на месте все и решим, хотя для моих заводов - дело новое. Но освоим, освоим. Обещаю. Ладно.
В столице Чуянов пробыл недолго, застав Москву как раз в тот период, когда метро уже не работало; среди жителей возникла паника, удиравших на машинах рабочие сворачивали в кювет вместе с машинами, кому-то били морду. На обратном пути в Сталинград секретарь обкома впервые в жизни угодил под бомбежку, а вернувшись, сразу вызвал Воронина:
- Пора отрывать на дворах щели, подвалы очистить под бомбоубежища. Пусть наши бабки не воют - весь хлам из подвалов и чердаков выбросим. Я-то вот в поезде, когда бомбы засвистели, так, народу не стыдясь, под лавку нырнул и кепочкой накрылся…
Новое дело: мука есть, а хлеба нету. Мукомольня и хлебопекарням не хватает тока. Не дают электроэнергии. Зубанова было не узнать высох, почернел, вдобавок еще и зубы болят.
- СталГРЭС рвут на части! - простонал он. - Каждый день мучаюсь у щита распределения: кому ток важнее? СТЗ или булочным?
- Танки нужны, как и хлеб.
- О-о-ой, - провыл инженер-энергетик.
- Не вой, - сказал Чуянов. - Поезжай в Бекетовку там есть такая дивная краля, Клавдия Терентьева, на Плеханова. Видел?
- На кой ляд? До баб ли нам тут? Ой… опять схватило!
- Скажи этой красуле, что я велел тебе зубы вырвать. Она дантистка. А потом и думай - что на Т-34, а что на буханки.
Зубанова через день встретил - тот чуть не плачет:
- Больно было? - посочувствовал ему Чуянов.
- Лучше бы ее не видеть! Влюбился, как последний дурак.
- В кого влюбился?
- Да вот в эту… которая зуб вытащила.
- Мое дело сторона. Я тебе не сват. Сам разбирайся…
Были первые дни ноября. Вдруг на СТЗ не стало деталей для танков, которые всегда поставлял Тульский завод. Чуянов позвонил Жаворонкову.
- А его нету, - отвечали из Тулы. - Он с утра взял автомат и выехал на передовую, чтобы отстреливаться, А у вас какое к нему дело?
Чуянов вкратце объяснил.
- Мама дорогая! - удивились туляки. - Да у нас тут Гудериан под самым боком. Вот, погодите, отгоним от Тулы и дадим детали. У вас-то тихо?
- Тихо, - ответил Чуянов…
В день, когда пришло известие, что наши войска оставили Курск, Алексей Семенович выехал на СТЗ, чтобы проследить за отгрузкой танков - для обороны столицы. СТЗ был окружен высоченным забором, вдоль него бегали громадные сторожевые овчарки. Начальник охраны завода предупредил:
- Только ближе не подходите - вмиг разорвут. Объект секретный. Тут один тип хотел поживиться, одни пуговицы остались…
Чуянов испытывать судьбу и не собирался. Слишком ж страшны были громадные пасти псов с ощеренными клыками, служившие верной порукой тому, что ни один лазутчик не осмелится сигать сюда через забор. Около полудня Чуянова разыскали в цехах, велели скорее бежать в кабинет директора СТЗ.
- А кому там я понадобился?
- На проводе сам … товарищ Сталин.
Чуянова удивило, что Сталин разговаривал спокойно:
- Что за пушки вы там конфисковали в свою пользу? Артуправление в Москве не подтверждает наличие этого эшелона в вашем Сталинграде.
Чуянов ответил, что триста пушек он уже велел переделать в зенитные орудия, нужные для ПВО на переправах через Волгу.
- А разве вас бомбят? - спросил Сталин.
- Нет, товарищ Сталин. Но какие-то самолеты летают.
- Хорошо, - произнес Сталин. - А с нашими ротозеями из Артуправления, забывшими, где посеяли целый эшелон пушек, я разберусь в Москве уже сам … по-отечески!
Чуянов закончил разговор и перевел дух с таким облегчением, с каким, бывало, в юности сваливал мешок на пристани.
- По-отечески, - сказал он про себя. - Не завидую я теперь всем тем, кому он отцом доведется. Это уж точно…
Утром 7 ноября репродукторы на площади Павших Борцов транслировали из Москвы парад, разнося по всему миру грохот солдатских сапог по брусчатке. Прямо с парада войска уходили на передовую, и это как-то окрыляло, а многие женщины даже плакали, услышав по радио звуки марша "Прощание славянки". Дедушка дома тоже прослезился:
- Давно эфтакой музыки не слыхивали, все эти да "нас побить-побить хотели…" Минина да помянули. Чай, от вашего, яти его мать, интырцанала одни ошметки остались. Чего доброго, церкву откроют. Хоть помолиться бы нам, православным, перед смертью дозволили.
- Открою , - мрачно ответил Чуянов деду.