- Пошли. Не в обком, а ко мне домой…
Дорогой разговорились. Раздражение от встречи с Гордовым еще не унялось в душе, и, не называя его имени, Чуйков стал ругаться, говорил, что навешали тут орденов, а сами…
- Не все продумано в этом вопросе, - сказал он. - Я не понимаю, зачем генералов награждать во время войны?
- А когда же их награждать?
- Было бы вернее, - сказал Чуйков, - если бы каждый генерал получил все ордена в первый же день войны.
- Шутите, Василий Иванович?
- Не до шуток… Пусть бы все генералы начинали войну с полной гирляндой орденов на груди. А потом, во время боев, у них отбирали орден за орденом - по мере того как они терпят поражения, совершают глупости. В результате, когда наступит желанный день победы, у нас не останется ни одного генерала с орденом… чтобы не задавались напрасно!
…Даже не энциклопедия, а Мамаев курган в Сталинграде навеки объединил их добрые имена - именно там, на высоком кургане, Чуйков и Чуянов нашли место для могил своих, как заслуженные герои Сталинградской битвы.
* * *
Сталинград превратился в тупиковую станцию: с севера, от Камышина и Саратова, поезда еще шли, но дальше им пути не было; на вокзалах и сортировочных горках в Сарепте, в Сталинграде-1 и Сталинграде-2 образовалось скопище вагонов, теплушек и, паровозов - возникла "пробка", глухая и безнадежная. Железнодорожники не щадили себя, чтобы рассосать эту "пробку", но… тупик! Среди воинских эшелонов безнадежно застряли вагоны с имуществом беженцев и учреждений, в запломбированных теплушках можно было обнаружить самые неслыханные грузы… Сталинград как раз навестил генерал артиллерии Н. И. Воронов, и Чуянов, беседуя с ним, жаловался:
- Наверняка немецкая агентура шныряет на путях, будет плохо, если пронюхает, что среди эшелонов намертво заклинило вагоны с боеприпасами, а под берегом - баржи со снарядами! Много ли надо, чтобы рвануть их с воздуха?
Воронов возлагал немалые надежды на артиллерию ПВО:
- Правда, в зенитных расчетах у нас немало девчат. Вчерашние студенточки. Прически фик-фок на один бок, а под мышкой учебник. Не уверен, как-то они стрелять будут?
Во время ближайшего же налета девушки сбили сразу три "Хейнкеля-111", а мужские расчеты мазали. Воронов в бешенстве вызвал начальника ПВО округа.
- В чем дело? - возмущенно спросил он. - Наверное, в мужских расчетах цигарки крутят. Слышал, и "козла" забивают. Наведите порядок, товарищ генерал-майор. Иначе "генерала" мы вычеркнем, от вас один лишь "майор" останется… - Воронов потом спросил Чуянова, чем бы наградить зенитчиц?
- Парашют бы им… один на всех.
- Зачем это?
- Дело такое, - смутился Чуянов. - Надо бы… Одного парашюта на всех, думаю, хватит… поделят… Шелк-то ведь - первый сорт, выносливый. А им, бедняжкам, по вещевому аттестату титишников-то не положено. Вот и нашьют себе лифчиков… А?
- Будет парашют… завтра же! - обещал маршал.
На совещании партактива Чуянов заговорил о бесплатном кормлении детей (а их немало навезли в Сталинград отовсюду):
- Многие уже здесь, в Сталинграде, стали сиротами, где они что возьмут? Не воровать же! Это наша забота…
По Волге плыла горящая нефть. Прямо через пламя шел портовой "Гаситель", забивая огонь из широких камеронов, похожих на пушки. В зоопарке горестно стонала слониха Нелли.
Какой уж день идет война. Какой же день?
Чуянов натянул кепку, бросил на ходу секретарше:
- Если спросят, так я - на переправах. Пока…
Мучило его, как рассказывали, что дети малые не покидали убитых матерей, плакали - теребили мертвых: "Мама, не пугай, открой глазки…" На переправах и в самом деле - ад кромешный, паромов и буксиров не хватало. В ожидании очереди на посадку женщины и старики руками отрывали в прибрежных откосах глубокие норы, в которых и прятались - от бомбежек. Матери здесь теряли своих детей (и навсегда), дети звали матерей (но мамы своей они больше никогда не увидят). Волга-Волга, много ты видела в те дни… А к пристаням все тянулись вереницы подвод с новыми беженцами. Уже не лошади, а даже коровы шли навьюченные скарбом, надменно выступали с грузом калмыцкие верблюды. Усталые, босые, запыленные, измученные люди шли и шли Бог весть откуда - иные-то даже с Донбасса, шли, чтобы не оставаться "под немцем", и безвестные старухи вели за руки уже безвестных детей, которые потом в приютах станут получать страшные в юдоли фамилии - Бесфамильный…
Подходил воинский паром. Местные женщины не пускали на паром танк с надписью на броне: "Вперед - на запад!"
- Ишь, какой шустрый, уже и за Волгу его потянуло. Ты почитай, что у тебя написано, да назад поворачивай.
Одна из бабок держала на руке лупоглазую кошку, а в другой мясорубку (наверное, самое ценное в ее жизни), и вот она больше всех наседала на танкиста, аж зашлась в крике:
- И-де совесть-то у тебя? У-у, глазищи бесстыжие… И какая ведьма родила тебя под косым забором?
Танкист пытался отшутиться. Не тут-то было:
- Сказано тебе - не пустим за Волгу! Вот хоть дави ты нас здесь своей тарахтелкой, а мы с места не сойдем…
Вмешался пожилой солдат с медалью "За отвагу"}
- Бабы-то верно балакают. Ты их послухай.
- А ты что здесь за маршал такой, чтобы указывать?
- Будь я маршалом, так я бы тебя, говнюху такую, сразу б под трибунал подвел… Много вас развелось, охотников драпать. Ты совесть-то заимей. Да постыдись. Молод еще.
- Кого мне стыдиться? Я, может, от самого Барвенково с боями… тоже с медалью! Кого мне стыдиться?
- Да хотя бы женщин, - ответил солдат. - Они же от тебя, балбеса, защиты ждут. А ты навонял тут керосином своим и смылся. На таких, как ты, мать-Россия недолго удержится.
Паромщик отмалчивался. Потом мрачно сплюнул.
- Поворачивай. Для таких пути за Волгу нетути. Это пусть наши бабы да раненые катаются. Вот их и буду переправлять. Жми вперед - на запад, как и написано…
Тут Чуянов подошел, треснул ногой по гусеничному траку.
- Наш ! - сказал. - Сталинградский. Тракторного. Не для того на СТЗ делали, чтобы ты за Волгой торчал… Пошли!
- Куда? - оторопел танкист.
- Недалеко. До коменданта. Там и поговорим.
- О чем мне говорить-то с ним?
- Найдете тему. О героизме. О трусости. О совести.
Вечером он вернулся в обком, чтобы покормить Астру, заодно позвонил в Ростов своему партийному коллеге - товарищу Двинскому, но ему ответил срывающийся голос женщины:
- У нас тут немцы… Товарищ Двинский уехал… на велосипеде. Город горит… Внизу ломают двери… Я боюсь…
- Круши все подряд, что можешь, и - удирай…
* * *
Маленькая деталь тогдашнего быта, о которой долго помнили сталинградцы: город бомбили - то жилые кварталы, то заводские, а в домах обывателей постоянно останавливались часы, чего ранее не бывало… Отчего? Неужели от сотрясения почвы? В квартирах сами собой с противным скрипом затворялись двери, а двери закрытые сами собой, неслышно вдруг отворялись. Почему?
В один из дней Чуянову позвонил Воронин.
- Беда! - сообщил он. - Утром один гад из облаков вывернулся и свалил фугаску в полтонны прямо… прямо в тюрьму, где, сам знаешь, сколько народу собралось.
Убитых похоронили, раненых развезли по больницам, но в мертвом здании тюрьмы осталась девушка - Нина Петрунина.
- Жива ! Но вытащить ее нет сил, - сказал Воронин. - Ей ноги стеной придавило, а стена едва держится. Кажись, чуть дохни на нее - и разом обрушится. Семнадцать лет. Жить хочется. Красивая… уж больно девка-то красивая!
- Спасти! - крикнул Чуянов. - Во что бы то ни стало. Я сам приеду. Сейчас. Сразу же.
Люди тогда уже привыкли к смерти, и, казалось бы, что им еще одна? Но город взбурлил, имя Нины стало известно всем, а равнодушных не было, всюду - куда ни приди - слышалось:
- Ну как там наша Нина? Спасут ли… вот горе!
Разве так не бывает, что судьба одного человека, доселе никому не известного, вдруг становится средоточием всеобщего сострадания, и множество людей озабоченно следят за чужой судьбой, в которой подчас выражена судьба многих.
Чуянов приехал. Воронин еще издали крикнул ему:
- Не подходи близко! Стена вот-вот рухнет…
Нина Петрунина лежала спокойно, и Чуянов до конца жизни не забыл ее прекрасного лица, веера ее золотистых волос, а ноги девушки, уже раздробленные, покоились под громадной и многотонной массой полуразрушенной тюремной стены, которая едва-едва держалась. Здесь же сидела и мать Нины.
Чуянов лишь пальцами коснулся ее плеча, сказал?
- Сейчас приедут… укол сделают, чтобы не мучилась.
Нину кормили, все время делали ей болеутоляющие уколы, и время от времени она спрашивала:
- Когда же? Ну когда вы меня спасете…
Явились добровольцы - солдаты из гарнизона.
- Ребята, - сказал им Чуянов, - как хотите, а деваху надо вытащить. Орденов вам не посулю, но обедать в столовой обкома будете, по сто граммов нальем… Выручайте!
Лучше мне не сказать, чем сказали очевидцы: "Шесть дней продолжалась смертельно опасная работа. Бойцы осторожно выбивали из стены кирпичик за кирпичиком и тут же (на место каждого выбитого кирпича) ставили подпорки" Кирпич за кирпичом - укол за уколом. Наконец Нину извлекли из-под хаоса разрушенной стены, и она спросила:
- Господи, неужели я буду жить?..
В больнице ей ампутировали ноги, и она… умерла.
Сколько людей в Сталинграде плакали тогда навзрыд!
Наверное, сказалось давнее и природное свойство русских людей - сопереживать и сострадать чужому горю; это прекрасное качество русского народа, ныне почти утерянное и разбазаренное в его массовом эгоизме, тогда это качество было еще живо, и оно не раз согревало людские души… Подумайте: ведь эти солдаты-добровольцы из сталинградского гарнизона понимали, что, спасая Нину, каждую секунду могли быть погребенными вместе с нею под обвалом стены!
Ефим Иванович, дедушка Чуянова, тоже плакал:
- Лучше бы уж меня… старого!
Волгой я начал рассказ, Волгой и закончу его. Сейчас в нашей стране так много сказано о загрязнении великой русской реки. А мне часто думается же началось это экологическое бедствие, которое лучше именовать всенародным? И тут, годами перелистывая книги о героической обороне Сталинграда, я, кажется нащупал первоначальные истоки нашей беды. Очевидцы тех дней - летних дней 1942 года - свидетельствуют нечто ужасное: весло в речной воде было тогда не повернуть, ибо вода в нашей кормилице-Волге была наполовину перемешана с загустевшей нефтью… Вот результаты бомбежек!
* * *
23 июля - в тот самый день, когда Гитлер издал директиву № 45, - из Москвы вылетел в Сталинград начальник Генштаба А. М. Василевский как полномочный представитель Ставки.
Следовало ожидать перемен… Каких?
13. Клещи
Ростов… Он был теми воротами, через которые немцы вламывались на Кавказ, к его нефтепромыслам. У них все было готово к тому, чтобы лишить нашу страну горючего, а Германии заполнить свои бензобаки "выше пробки". Вот когда им пригодился засекреченный корпус "F", которого в Африке так и не дождался Роммель; этот корпус берегли от боев - специально для захвата нефтепромыслов, при нем (тоже секретно) состоял большой штат инженеров-нефтяников, готовых сразу же качать горючее для моторов вермахта. Н. К. Байбаков, министр нефтяной промышленности, писал в мемуарах, что Москва указала качать нефть из скважин до самого последнего момента, а потом взорвать промыслы, чтобы врагу ничего не досталось:
"Мы получили предупреждение, что если врагу достанется нефть, нам грозит расстрел, а если поторопимся и выведем из строя промыслы, которые не будут оккупированы, то нам грозит та же участь - расстрел!"
Ростов… Все железные дороги от Ростова вплоть до Каспийского побережья были сплошь заставлены эшелонами с имуществом заводов, что эвакуировались, многотысячные толпы беженцев парились в теплушках, а пути были так забиты, что встречные воинские эшелоны не могли пробиться к тому же Ростову, чтобы вступить в битву с противником. Если в Сталинграде такая же "пробка" была оправдана тем, что Сталинград стал тупиковой станцией, то никак нельзя оправдать то, что творилось на путях от Ростова, а… кто виноват?
Виноват "главный сталинский стрелочник" Л. М. Каганович, что был наркомом путей сообщения. Сталин послал его и Берию - навести порядок, чтобы помогали один другому в трибуналах, расстреливая людей, никак не повинных в том бардаке, который они же и устроили перед линией фронта, разрываемой танками Клейста. Страшно читать, что там творили эти два кремлевских опричника, на которых управы никогда не было. Обстановка на фронте под Ростовом была такова, что требовались сиюминутные решения, а товарищ Каганович сутками выдерживал путейцев и генералов в приемной: "Товарищ Каганович устал… Лазарь Моисеевич принять не может" и т. д. Наконец, этот кремлевский "барин" допускал до своей персоны; перебирая в руках янтарные четки (зачем ему, еврею, четки католика - убей меня Бог, не знаю) и выслушав доклад, он орал:
- Исполнить через три часа, иначе…
- Товарищ Каганович, и тридцати часов не хватит.
- Через два часа! Доложить лично, иначе …
И люди понимали, что иначе - расстрел! Ничуть не лучше этого сатрапа был и наш знаменитый маршал С. М. Буденный, приказы которого военным людям звучали в такой форме:
- Ни шагу назад! Так и объявить всем. А кто отступит, тому - камень на шею… и бултых в море!
Читатель, надеюсь, понимает, что с такими "полководцами", как Берия, Каганович и Буденный, мы не только Ростов, мы всю Сибирь могли бы отдать немцам. Когда задумываешься о любимцах Сталина, которым вверялась власть над миллионами наших солдат, то невольно возникает вопрос: как мы вообще эту войну с Германией выиграли?
Ростов… Не стало у нас Ростова; сдали.
* * *
Генерал Эрих Фельгиббель, давний приятель Паулюса (и кандидат на виселицу), хорошо наладил для 6-й армии радиодиверсионную службу, но русские теперь сделались осторожными, провокационные вызов их частей под удары немецких "панцеров" или шестиствольных минометов кончались провалом. Мы уже верили дружеским голосам - как по проводам телефонной связи, так и звучавшим в эфире. А то ведь раньше бывало и так:
- Коля, привет. Это я, комбат Шишаков. Выходи на разъезд пятнадцатый, тут фриц меня жмет… Выручай, дружище!
Раньше шли, но теперь поумнели?
- Сначала ты скажи, на какой улице жил я в Гомеле, ты же бывал у меня, вместе водку жрали, я тебя выручу, но прежде назови имя моей жены, а заодно вспомни, какого цвета у меня шкаф стоял в коридоре… Что? Молчишь, гад? Соображаешь, что ответить? Ну и отвались к едрене фене, не на того напал…
А. М. Василевский вылетел из Москвы 23 июля, а через два дня - возле Калача-на-Дону - был предпринят контрудар. Конечно, за два дня невозможно подготовить наступление, многое было не согласовано, большинство частей еще находились в степени первичного формирования, для иных танкистов первый выстрел в этом бою стал первым выстрелом в их жизни, а 4-й танковый корпус назывался (помните?) "четырехтанковым", и этот анекдот-быль отражал всю слабость наших войск… Знал ли об этом Василевский? Да, знал. Но оправдывать его не стану, ибо Александр Михайлович после войны сам оправдал себя.
Бои у Калача разгорелись за день-два до снятия Тимошенко, а далее руководил Гордов. Я, автор, подозреваю, что если управление их войсками и не было совсем потеряно, то думается, что оно было почти потеряно. Будь это иначе, командиры полков и дивизий не получали бы от Гордова вот таких приказов: "Действовать самостоятельно в зависимости от обстановки". Иначе говоря, командующий фронтом, сам оставаясь как бы в стороне, всю ответственность за происходящее на фронте перекладывал на фронтовых командиров: с них и спрос…
Василевский выехал на фронт в район Калача-на-Дону, на окраине города велел адъютанту снять комнату в одном из домишек, из которого тот выскочил, как ошпаренный".
- Не пускают! Там хозяйка полы красит.
- Нашла время. Или немца ждет?
- Да нет. Говорит, с трудом по блату краски достала. А теперь боится, как бы немцы не отняли. Вот и красит полы, чтобы добро даром не пропадало… Тоже дура хорошая. Тут земля трещит, страх да смерть ходят, а она с кисточкой ползает.
- Не вини бабу. Каждому свое, - отозвался Василевский…
Ему лишь накоротке довелось повидать Чуйкова - черного, как цыгана, от загара, почти сожженного палящим солнцем. Возле него стоял худенький майор и блаженно улыбался
- Контужен. Ни гу-гу не слышит, - пояснил Василий Иванович. - Четырнадцать танковых атак отбил и чудом жив остался. Тут и не веришь, да все равно взмолишься…
Обстановка под Калачом была тогда аховская! В полосе 62-й армии враг держал в кольце окружения наши дивизии, Паулюс вот-вот мог проломиться к Сталинграду К С. Москаленко командовал тогда 1-й танковой армией, которая только-только начинала формироваться, больше всего напоминая птенца, едва проклюнувшегося из яичной скорлупы. Вовсю квакали лягушки, тянуло сыростью. Дон-то рядышком… Ворчливо, словно выражая недовольство, начинали работать танковые моторы.
- Не имея полного комплекта, и принимать бой… неужели сразу с колес? - спрашивал Москаленко.
- Прямо с колес, - отвечал Василевский - Положение сейчас таково, что требует от всех нас невозможного…
(К чести Москаленко, он позже полностью признал правоту Василевского, который и сам видел неготовность к контрудару.) Люди сознательно шли на смерть, от начальника Генштаба не укрылось, что в экипажах машин танкисты имели пистолеты.
- Чего это вы, ребята, так вооружились?
- Кончим себя, ежели понадобится.
- Так уж сразу?
- А живьем в этой банке жариться - лучше?
- Можно ведь и выскочить.
- Куда выскакивать? В лапы извергам? Нет уж…
Танкисты знали, что говорили. У немцев было такое правило: если схватят наших танкистов, выскочивщих из горящего танка, они сразу обливали их бензином, и люди сгорали факелами - по этой причине возле подбитых танков всегда находили три-четыре обгорелых, как головешки, трупа. Танков Т-34 было прискорбно мало, больше устаревшие Т-70, у которых сразу два мотора: попади хоть в один, и танк полыхал костром. Немцы предпочитали бить даже не снарядами, а цельнометаллическими "болванками", которые - даже в танке Т-34! - насквозь прошивали лобовую броню.
Василевский следил за ходом сражения из деревни Камыши, что близ города Калача, который вернее бы называть поселком. Гордову он, представитель Ставки, сразу дал понять, что его решения будут иметь большую значимость, нежели доводы Гордова. Авторитет Василевского прочно покоился на оперативной грамотности, на высоком воинском интеллекте, какими Гордов, при всем его желании, никогда бы не мог похвастать…
- Кстати, - сказал ему Василевский, - кажется, что Чуйков после Китая сразу вошел в атмосферу фронта?
Гордов согласился, отвечая, что генерал Чуйков среди многих недостатков обладает еще одним, непростительным:
- Терпеть не может начальства. Говоришь ему что, так он делает такую гримасу, будто его лимонами кормят.