НЕОПТОЛЕМ
Евпатории предстал Неоптолему не нагромождением камней, каким он рассчитывал его увидеть, а настоящим городом с агорой и отходящими от нее улицами, с храмом, сверкающим белизною колонн, со стеной, замкнувшей перешеек наподобие металлической дуги. Видимо, скифы, захваченные в плен под Неаполем, недаром ели хлеб неволи.
Неоптолем едва сошел со сходен, как его окружили евпаторийцы. Воин в коринфском шлеме бросился к нему и стал его целовать.
- Это ты! - кричал он, не разжимая рук. - А по Синопе прошел слух, что тебя заколол Савмак.
Из дальнейших слов Неоптолем понял, что его принимают за Алкима.
- Ты знал моего брата! - воскликнул Неоптолем, с трудом сдерживая слезы. - Вы были, наверное, друзьями?
- Мы брали вместе Неаполь, - отозвался воин.
- Да не Архелай ли ты?
Воин кивнул головой.
- Я много слышал о тебе, - продолжал Неоптолем. - Ты перехитрил самого папу Харона. Но еще не родился тот, кто бы мог обмануть Харона, перевозчика в Аиде. Боги не возвращают умерших. За них можно лишь мстить, Теперь скажи мне, каковы новости во дворце?
- Новости! - протянул Архелай. - Изволь! Сестра и супруга царя Лаодика родила близнецов. Мальчику дали имя Фарнак, девочке - Клеопатра. Первенец Махар в Автоликии сел на коня. И я был среди тех, кто поддерживал его стремя.
- Погоди! - остановил Неоптолем. - Что с Диофантом? Где его войско?
- Я вытащил Диофанта из воды почти утопающего, - ответил Архелай. - Мы вместе отправились в Синопу. Вместе пришли во дворец. Диофанту удалось смягчить царский гнев. Я ему в этом помог, рассказав о коварстве скифов. Царь простил Диофанта и поручил ему войну с Савмаком. Весной он будет здесь.
- К весне Олфак переправится в Пантикапей. Силы Савмака удвоятся. Надо помешать им соединиться.
- Но как? - воскликнул Архелай. - У нас нет кораблей.
- За нас Посейдон, - загадочно ответил Неоптолем. - Он послал непогоду.
ПАПАЙ И ПОСЕЙДОН
Кто уверяет, что боги воинственный пыл потеряли? Кто утверждает, что к миру их души склонились с тех незабвенных времен, как пала пространная Троя?
Боги и ныне гремят, так что полнится искрами небо.
Гневом их море полно. Внемлет их зову земля. Только теперь не отыщешь певцов вдохновенных аэдов, тех, кто увидеть могли в схватках и сечах богов.
Не ведал грозный владыка морей о том, что случилось на Понте. Сладко дремал Посейдон в светлом хрустальном дворце. Но разбудили его напуганные нереиды. В плеске взволнованных волн к трону прильнули они: "Спишь ты, отец, колебатель земли многомудрый! Морем твоим между тем вздумал Папай овладеть. Варваров диких орду спустил он на лодках смоленых. Их оседлали они, словно степных скакунов".
Встал Посейдон и трезубцем море взбуравил. Горы клокочущих волн к берегу понеслись. В них потонули челны вместе с надеждой Савмака, видящего со скалы, как гибнут синды - друзья.
Грозно взъярился Папай, и задышал он всей грудью, с чахлых холодных болот, где падает снег словно пух. Остановилась вода под этим могучим дыханием. Вздыбился мост ледяной, два берега соединив. И по твердому льду двинулись полчища синдов. Царь их храбрый Олфак скакал впереди на коне.
Рассвирепел Посейдон, видя коварство Папая. Крик его хриплый и стон услышал Неоптолем. Быстро на лед голубой он вывел свои колесницы. Евпаторийских стрелков спрятал в засаде стратег.
И устремился Олфак навстречу Неоптолему, крепко сжимая копье, кожаный выставив щит. Воины шли за царем, призывая на помощь Папая. К небу вознесся их клич, дикий и страшный: "Папай!"
Верных покинув коней, ратоборцы ринулись в сечу.
Копьями бились они. Медь на груди их звучала. Но поскользнулся Олфак, и направил копье свое эллин в бок неприкрытый спасительной медью, и проколол он Олфака, и мрак осенил ему очи.
Видя гибель царя, синды пустились в бегство, думая скрыться в степи. Но их ждали свистящие стрелы тех, кого спрятал в кустах мудрый Неоптолем. Стрелы разили врагов. Лед обагрился их кровью. И ни один не ушел, не скрылся от грозной судьбы.
И ликовал Посейдон во дворце своем светлом хрустальном, сидя в кругу нереид. Выл от злобы Папай в засыпанной снегом пустыне, в диких Рифейских горах, где-то у края земли.
ОТЧАЯНИЕ
Феодосия пала на третий день осады. Диофанту не пришлось прибегать к таранам и пользоваться амфорами с земляным маслом. Феодосийцы сами открыли ворота, предварительно перебив небольшой скифский отряд. Не меньшей удачей было то, что удалось захватить четыре триеры, стоявшие в гавани с начала мятежа. В распоряжении Архелая, сопровождавшего Диофанта, оказался флот. Он набрал экипаж из бывалых феодосийских моряков, посадил на палубы несколько сотен рвавшихся в бой понтийцев и, принеся жертву Ахиллу Понтарху и Артемиде Навархиде, отчалил от берега.
Диофант провожал взглядом паруса, пока они не скрылись. Только после того он дал знак выступать. Стратег понимал, что путь до Пантикапея проходит в местах, где враги могут устроить засаду.
На третий день пути понтийцы достигли места, откуда слева был виден Понт, а справа Меотида. Здесь и произошла решительная битва.
Савмак с осени готовился к наступлению. Он перерезал часть перешейка глубоким рвом, видимо опасаясь натиска конницы. В месте, оставшемся свободным, он поставил своих лучников и копейщиков.
Диофант двинул на них гоплитов. Они шли, выставив щиты и копья, густым строем. Воины задних рядов положили копья на плечи передних. Грозно сверкала медь доспехов, колебались перья на шлемах.
Скифы сражались с отчаянием обреченных. Их стрелы и дротики остановили понтийцев и заставили их откатиться. Но в это время ударили воины Архелая. Они успели высадиться близ Пантикапея и незаметно проникли в тыл к скифам.
Савмак бился в окружении своих друзей, тех, кто вместе с ним входил в Пантикапей и брал дворец Перисада. Стрелы и копья разили то одного, то другого, но сам Савмак оставался невредимым. Скифам это могло показаться чудом, но все понтийцы знали приказ Митридата: доставить живым. И хотя эта задача показалась Диофанту более легкой, чем первое задание - "победить и сделать друзьями", - стратегу пришлось приложить немало усилий, чтобы метко брошенное копье не оборвало жизнь царского побратима.
Видя, что он один, Савмак занес меч, чтобы вонзить его себе в грудь, но что-то тяжелое обрушилось ему на голову…
Савмак очнулся на корабле. Пол под ним качался и дрожал. В темноте трюма нельзя было ничего различить, но слух улавливал равномерный всплеск и скрип. Он понял: враги сохранили ему Жизнь, чтобы насладиться его позором. Савмак рванулся и упал, отброшенный назад. Его ноги и руки в оковах. Так держат рабов перед тем, как вести их на казнь.
Пленник уткнулся головой в песок, бывший балластом. Он ощутил его холодную влажность. Такой будет и земля, что укроет его тело. Скрипели уключины. Трюм был темен, как судьба.
УРОК УЧИТЕЛЮ
Митридат метался из угла в угол. Никогда еще его не видели таким разъяренным. В голосе звучало искреннее негодование и боль: Диофант заковал его побратима и привез в Синопу как раба.
- Я всегда любил тебя, как брата, - бросал царь Савмаку, угрюмо и недоверчиво следовавшему за ним взглядом. - Я не хотел власти над Боспором. Это была воля Перисада. Я не собирался ссорить тебя с Палаком. Твой народ сам решит, кому царствовать в Неаполе.
Лицо Савмака прояснилось.
- И ты не посылал Диофанта в Неаполь?
- Клянусь богами! У меня не было этого в помыслах. Я приказал Диофанту лишь защищать Херсонес.
Он протянул руку, и Савмак увидел след от меча.
- Мы с тобой побратимы! - сказал Митридат. - Но я хочу, чтобы побратались паши пароды, пролившие кровь в степях, чтобы враги понтийцев были врагами сколотов, а враги сколотов - врагами понтийцев. Я пошлю свои войска, чтобы разбить сарматов, отнявших у вас Великую степь. Вы снова разобьете свои шатры в Герросе, где высятся курганы ваших царей. - Митридат положил руку на плечо побратима. - Возвращайся в Неаполь! - В голосе его звучал призыв и уверенность. - Корабль стоит в гавани. Видишь, как алеют его паруса? Это синопида, краска моей страны, подобная пурпуру, цвет крови, соединившей нас.
В тот день, когда подаренный Савмаку корабль поднимал якоря, в повозке, запряженной мулами, победитель скифов покидал Синопу. Решение царя было неожиданным для всех, кто знал, кем был Диофант для Митридата. Ведь именно он спас его от козней врагов, скрыл в горах, отправил в Пантикапей. Ему он был обязан властью над Боспором, победами над скифами. Что это? Неблагодарность? Зависть к чужому успеху?
Так думали все. Но Диофант знал истину. Он сделал все, чтобы возвысить Митридата и дать ему власть над Таврикой. Но он не приблизил его ни на шаг к той цели, которую поставил царь: "Победить скифов и завоевать их дружбу", к цели, которая диктовалась противостоянием Риму.
"Я исходил из логики простой выгоды, из того элементарного расчета, который доступен каждому и может показаться единственно верным. Я не понял сокровенной тайны политики, ее глубочайшей, скрытой от поверхностного взгляда формулы: дружба с побежденным требует жертвы. И жертвой должен стать победитель! Митридат вывел эту формулу из жизни, из тех уроков, которые дала ему она. Жертва была предрешена уже тогда, когда Митридат избрал меня полководцем и послал против скифов, когда он подавил желание возглавить войско и добыть первые трофеи своими руками. Каждая моя победа была шагом к этому пути".
Повозка мерно покачивалась. Скрипели колеса. Мулы лениво перебирали ногами по каменистой дороге. Синопа осталась за холмом. Жизнь Диофанта теперь принадлежала истории.
Митридат вглядывался в перстень. Прощаясь, Диофант рассказал его историю, и хотя она объясняла, почему эллин не оставил дар старого ювелира себе, чувствовалось, что Диофант навсегда отрезает нити, которые связывали их.
Это был портрет того года, когда Митридат вернулся в Синопу, и в честь этого сделана золотая монета с его изображением. По ней резчик сделал гемму. С тех пор прошло пять лет, и они принесли взору Митридата ту ясность, о какой прежде он не мог и мечтать. Пусть грустно расставаться с самим собой и с теми, кто прежде тебя окружал. Но ведь это закон жизни: деревья меняют листья, а цари - друзей.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПРОЛОГ
Митридат положил руки на подлокотники. Трон осел под тяжестью его тела. Львиные лапы ножек впились в пол.
Сотни посетителей сменились на этом месте. Здесь они стояли, падали на колени. Это были цари, послы, перебежчики, слуги. Одни вызывали любопытство, другие - раздражение. К третьим царь был равнодушен. Но, кажется, этот юноша пробудил у Митридата живую симпатию. В его смуглом, с широко раскрытыми глазами лице было что-то трогательное и внушающее к себе доверие. И имя его, означавшее "Благой", удивительно к нему подходило.
- Продолжай, Хрест! - приказал Митридат.
- Отец не болел. Смерть была настолько внезапной, что подозревают действие яда. Завещание, найденное в храме, передавало власть Никомеду Филопатору.
- Кажется, он воспитывался в Риме?
- В Капуе, государь. Но два года назад брат вернулся в Никомедию. Его сопровождал целый эскорт ростовщиков. Все это время они ссужали ему деньги, поощряя пороки. Мне пришлось покинуть дворец, где отец воспитал меня, как сына и свободного человека. Я жил в Эфесе, кормясь трудом рук своих. Узнав о смерти отца, я пришел к тебе.
- Чего же ты хочешь?
- Справедливости! Однажды я уже пытался добиться ее у римлян. Это едва не стоило мне жизни. Меня обвинили в том, что я покушался на жизнь проконсула.
- Так это был ты? - воскликнул Митридат. - Я слышал об этом странном случае.
- Меня спас секретарь Аквилия Эвмел. Он же посоветовал обратиться к тебе.
Митридат задумался. В годы его младенчества на орхестре жизни ставилась та же трагедия. Теперь ее представление возобновлялось. Невидимыми руками на свет вытащены запыленные маски и розданы новым актерам. Маску Аталла получил Никомед, сын Никомеда. Маска Аристоника вручена этому юноше. Неужели и исход должен быть прежним? Вифиния превратится в римскую провинцию? Никомедия станет вторым Пергамом? Но ведь актеры свободны в своих действиях, и опыт отцов может чему-нибудь научить?
- А где твои гелиополиты? - спросил Митридат.
Хрест поднял глаза. В них сквозило недоумение.
- Я хочу знать, - пояснил Митридат, - на что ты надеешься?
- Мое войско - ненависть к Риму! - воскликнул юноша. - Стоит объявить, что я изгоню римлян, и под мои знамена станут тысячи. Я освобожу рабов и дам им оружие.
"Так же поступил Аристоник, - подумал Митридат. - Именно это напугало отца, пославшего против гелиополитов войско".
- Я помогу тебе, Хрест! - молвил Митридат с неожиданной решимостью. - Я изгоню твоего брата и отдам Никомедию тебе. Ты будешь властвовать над проливами!
Отпустив юношу, Митридат сжал руками виски. Никогда он еще не выходил за пределы Понта - круга, предназначенного рождением. На родине Хреста начинался другой, не знакомый ему круг земель - Великого моря. Где-то в его центре - город с коротким и рокочущим именем Рим, а на противоположном краю, у Столбов Геракла, начинался колоссальный и вовсе неведомый круг, прозванный Океаном. И весь мир представал Митридату цепью из этих кругов или колец. Настала пора преодолеть пространство между малым и средним кругом.
БЕГСТВО
Невнятный шум голосов сливался с ревом разбушевавшегося Понта. Непогода не удержала синопейцев, еще с вечера заполнивших дворцовую площадь. Горели факелы, озаряя встревоженные лица и раздуваемые ветром гиматии. Не спал и дворец. Его окна были освещены и смотрели во мрак, словно глаза какого-то чудовища.
Слух об исчезновении Митридата распространился по городу с такой быстротой, словно птицы разнесли его на своих крыльях. В это трудно поверить! Если пятнадцать лет назад царь бежал от врагов, то что заставило его покинуть свой дворец теперь, когда его окружают друзья, когда он обладает землями вокруг Понта Эвксинского? В его руках Боспор! Скептухи Колхиды и правители мосхов платят ему дань! Царь скифов Палак, ставший другом, шлет всадников!
И все же Митридат исчез. Его не видели на церемонии выхода богини Ма в храме Команы. Посол парфян, которому была назначена встреча, покинул Синопу, не повидав Митридата.
Неизвестность заставляет предполагать худшее. Кто-то уверял, что Митридат отравлен римлянами, не забывшими об унижении своего посла. Толпа двинулась ко дворцу, чтобы увидеть Митридата или узнать о его участи.
К синопейцам вышла Лаодика. Ветер рвал диадему с головы, и она пыталась удержать ее рукой. Призывая подданных к спокойствию, царица объяснила, что супруга заставили удалиться обстоятельства, которые должны остаться в тайне.
Наполовину успокоенная этим сообщением, толпа расходилась по домам. Еще в юности царь исчезал на семь лет. Сколь долгим окажется его новое отсутствие? И каким будет правление этой второй Лаодики?
Возвратившись в свои покои, царица отослала слуг. Она открыла ларец с письмами Митридата. В них она искала разгадку бегства. В первых письмах страсть и нежность сменяли друг друга. А потом пошли папирусы, похожие на приказы: "Сделай", "Позаботься". Последнее письмо было в том же стиле: "Должен удалиться. Советуйся с Архелаем".
Появление херсонесита в синопском дворце поначалу прошло незамеченным. Мало кто знал о его подвигах в скифских войнах. Но недавнее назначение на должность верховного жреца Ма привлекло к Архелаю всеобщее внимание. Эллин - владыка Команы! Это неслыханно! Персидские и каппадокийские вельможи называли Архелая "бегуном", вкладывая в это слово презрительный оттенок. Эллинские торговцы и владельцы кораблей восторженно цокали языками:
- О наш быстроногий Ахилл! Кто тебя обгонит?!
"Я должна считаться с этим сыном ювелира", - с горечью думала царица.
Обида наполняла все ее существо и, не находя выхода, излилась слезами.
- Мама! - услышала она тоненький голосок.
Лаодика оглянулась. К ней тянулся Махар, гибкий, как тростинка.
- Мама, кто тебя обидел?
- Почему ты не спишь, сын мой! - сказала она строго. - Солнце еще не встало из-за гор. Злые духи бродят по земле.
- Они похитили моего отца? - робко спросил мальчик.
- Твой отец покинул нас сам! У него много дел! Он царь!
- А я не оставлю тебя, когда сделаюсь царем. Мы будем вместе, как Диоскуры.
Лаодика улыбнулась. Детская ласка растопила ее сердце.
- Так говорят все сыновья, - сказала она, поднимая ребенка на колени.
- И отец говорил это тоже своей матери?
Лаодика вздрогнула. Лоб ее покрылся холодным потом.
- Мама! Что же ты молчишь? Мама!
БУХТА МУДРОСТИ
Несмотря на день, ливший мелким осенним дождем, в гавани Эфеса было людно. Толпа окружила какого-то человека лет тридцати пяти. Стянутые ремешком волосы открывали шишковатый лоб, придававший ему сходство с известным изображением Сократа. Чем он привлек всех этих людей, терпеливо стоящих под дождем и не замечающих сырого и холодного ветра? Нет, это не гадатель, раскрывающий будущее за драхму, не моряк, рассказывающий басни о сиренах и сталкивающихся островах. Судя по всему, ото философ, собравший ценителей благородного искусства слова, тех, кто предпочитает беседу грубым удовольствиям невежд.
- Ты спрашиваешь, - обратился философ к одному из слушателей, - почему я беден? Я не буду разъяснять древних изречений: "Мудрость не приносит богатства" или "Богатство не купит мудрости". Я расскажу тебе о своей жизни. У меня был в Афинах дом. Отец - его, так же как меня, звали Аристионом - не чаял во мне души и выполнял любую мою прихоть. У меня была лучшая в городе упряжка коней и самая красивая серебряная посуда. Раб нес за мною складной стул, чтобы я не сидел где попало. Но меня одолевала зависть к тем, кто богаче, чьи кони побеждали на олимпийских играх. Мои траты разорили отца, и он вскоре умер; жизнь моя потеряла опору, и стало меня болтать, как корабль на одном якоре. Сгорел дом. Разбежались рабы. Сверстники и товарищи по попойкам покинули меня. Во всех своих несчастьях я обвинял богов, повторяя басни о их зависти к счастью смертных. Ибо свою беспечную и пустую жизнь я называл счастьем.
Я отправился в плавание, надеясь найти в чужих землях то, что потеряно на родине. Меня привлекли рассказы о Блаженных островах, где можно жить, пользуясь дарами природы, где богатство достается без затраты сил. Но корабль, на котором я плыл, потерпел крушение. Меня, потерявшего сознание, полузахлебнувшегося, выбросило на берег. Когда я очнулся, моему взору предстала очаровательная бухта в виде зеркала, обращенного рукояткой к открытому морю. Я подошел к прозрачной, ничем не замутненной воде и увидел… нет, не камни и водоросли, а свою душу, до самого дна. И понял я, что зло не от богов, не от их зависти, а от человека. И то, что мы называем богами, это наша жадность, жестокость, тщеславие, наши страхи и невежество.