Вяземский одной рукою перехватил брошенный штурвал, другая рука сунулась в карман полушубка - за пистолетом:
- Прочь с мостика! Стоять по местам… застрелю, собаки! Пистолет, выбитый из его руки, сверкнул в последний раз, навсегда исчезая в море. На командира навалились, вращая штурвал в обратную сторону. Кто-то уже командовал по трубам:
- Эй, в машине! Полные обороты… крути, Емеля!
Подводная лодка, преследуя эсминец, рванулась за ним. Снаряды с нее летели вдогонку миноносцу, выходящему из боя. Вяземский, как последний гужбан, хлюпая галошами в мокрой каше снега, начал драться с матросами кулаками.
- Мерзавцы, вы сорвали мне атаку!.. Где русский флот?! Где доблесть?! Вы опозорили имя русских!.. Вы не граждане России! Вы просто взбунтовавшиеся рабы!
Его стали вязать жгутами Эсмарха; тогда Вяземский повернулся в сторону субмарины, рубка которой мерцала точкой огня.
Дали полный ход - стрелки на тахометрах ползли все выше и выше. Связанный по рукам и ногам, по мостику эсминца катался плачущий командир.
- Штурманец, - велели матросы, - башкой отвечаешь: чтобы к утру были на базе!.. Мы не нанимались главнамуру, чтобы тонуть за здорово живешь!
Рано утром Вяземский навестил главнамура.
- Приказ исполнен! - доложил он. - Не доходя Териберки, бинауральный поиск засек субмарину противника. С первым же залпом противника команда взбунтовалась…
Ветлинский, опустив голову на стол, долго не отвечал. Потом поднял лицо, искаженное отчаянием, и расцепил плотно сжатые губы, темные, как старая медь:
- Ради бога, никому не говорите о нашем позоре… Если англичане узнают, что флотилия небоеспособна, они усилят свои претензии к нам… Идите отдыхать, князь.
- Есть. Но, сдавая в консульство тромбоны, господин контрадмирал, я убедился, что лейтенант Уилки хорошо осведомлен обо всем, что случилось…
* * *
Сегодня у Небольсина в вагоне гости - славные ребята: майор Лятурнер и лейтенант Уилки, которые вот уже второй год околачиваются на Мурмане при консульствах. Дуняшка сунула в снег бутылки с шампанским и, приплясывая от холода, караулила их, чтобы прохожие не сперли.
- Аркашки, - сказал Уилки, - да зови ты ее сюда. Хватит!
Небольсин был сегодня в чудесном настроении.
- Ты так и не сознался, откуда хорошо знаешь русский язык? - сказал он Уилки, шутливо грозя ему пальцем.
- Ты же знаешь английский. Почему бы мне не знать русского?
Дуняшка выставила бутылки, комья снега растаяли под ними на столе. Лятурнер достал флягу, встряхнул ее перед собой.
- Уберем пока вино, - сказал он. - Я отлично понимаю русских. Вино требует к себе внимания и времени. С вином надо сидеть и болтать, как с другом. А русские хватят вот такой прелести - и летят в канаву… Верно: к чему лишние разговоры?
- Что у тебя там, Лятурнер? - потянулся Уилки.
- Понюхай…
- О! - воскликнул Уилки. - Настоящая самогонка!
- Первач, - нежно выговорил Лятурнер. - Даже горит…
Начали с самогонки (она годилась для экзотики).
- Люблю, когда обжигает, - смаковал Лятурнер. - Если бы, Аркашки, у вас в России все было хорошо так, как эта великолепная самогонка…
- Друзья! - сказал Уилки, ничем не закусывая. - Кто знает новые анекдоты?
- Про царя? - спросил хозяин вагона, благодушничая.
- Это старо, Аркашки… Сейчас анекдоты новые: про Керенского или про Троцкого!
Лятурнер выложил на стол красивые сильные руки; броско сверкал перстень. Заговорил вдруг - открыто, чего с ним почти никогда не бывало:
- Правительство, стоящее сейчас у власти в России, потеряло главный способ воздействия на массы - страх, и Керенского никто не боится. Но это правительство не приобрело и нового способа - действовать за счет доверия, и Керенскому никто не подчиняется. Ни слева, ни справа! Я сторонник Временного правительства, но, кроме жалости, ничего к нему не испытываю. А что скажешь ты, Уилки?
Уилки сочно смеялся, показывая ровные зубы.
- Когда мой консул Холл говорит "болтун", то даже солдаты охраны знают, что речь идет о Керенском…
Небольсин мрачнел все больше и больше.
- Дорогие мои гости, - сказал он, задетый за живое, - вы бы хоть меня постеснялись… Среди вас, как вы сами догадываетесь, нахожусь еще и я - русский. А вы хлещете русскую самогонку, Лятурнер, как истинный француз, не удержался, чтобы не пощупать под столом русскую Дуняшку, и… дружно лаете несчастную Россию.
- Прости, Аркашки! Мы не хотели тебя обидеть. Ты славный парень, как и большинство русских. Но никто не виноват, что России давно не везет на правителей…
Небольсин хмуро придвинул к Лятурнеру свой стакан:
- Плесни… Да лей как следует!
- Взорвись, Аркашки. Это чудесная штука. Поверь, я уеду во Францию, увозя самую прекрасную память…
- О чем? О самогонке?
- О тебе, Аркашки…
Гости были без претензий. Они со вкусом ели треску, нажаренную Дуняшкой крупными кусками; сочно обсасывали кости и бросали их на листы газет, разложенных поверх стола. Невольно взгляды иногда задерживались на заголовках.
- Во! - сказал Уилки, ткнув жирным пальцем в статейку. - Это, кажется, "Речь"? Ну да… "Министр юстиции Малянтович, - прочитал Уилки, - предписал прокурору судебной палаты сделать немедленное распоряжение об аресте Ленина".
- А у меня под локтем "Общее дело", - прочитал Лятурнер. - Сообщение из ставки… "Все солдаты с фронта разъехались единичным порядком самочинно". Молодцы русские! - сказал Лятурнер, беря кусок побольше. - Здорово воюют! Извини, Аркашки, но эту статью не я написал в русской газете.
Уилки со смехом вперся глазами в обрывок "Биржевых ведомостей", и прочитал с выражением:
- "Уныло и печально в стенах Петроградской консерватории".
- Где, где? - закричал Небольсин, вскакивая.
- В консерватории, Аркашки.
- Дай сюда. Черт возьми, ведь у меня там невеста!
- Ай как там ей сейчас уныло и печально… Держи!
Небольсин схватил бумажный лоскут, весь в пятнах жира:
- К сожалению, здесь дальше… оборвано.
- А что там? - спросил Лятурнер.
- Да что! Собрали девяносто тысяч рублей взносов. А за дрова заплатили сорок тысяч… Бедная, как она, должно быть, мерзнет! Профессора жалованья не получают совсем. И пишут, что спасти консерваторию сейчас может только Временное правительство. Мне плевать, кто ее должен спасать, но… Вы бы хоть раз увидели мою невесту! Все от нее в восторге. А я даже не знаю, как она?
Лятурнер глянул на часы:
- Знаешь, кто придет сейчас? Мы пригласили лейтенанта Басалаго. Ты не возражаешь?
- Басалаго один не ходит, - заметил Уилки. - Он притащит и Чоколова. И придут не пустыми!
- Да ладно! - сказал Небольсин. - После вас мне посуду не мыть. Хоть вся флотилия пусть забирается ко мне в вагон… Хотите, поедем в Колу?
С гоготом, обнимая в тамбуре Дуняшку, ввалился кавторанг Чоколов, уже хмельной. За ним, абсолютно трезвый, лейтенант Басалаго. Выставили из карманов бутылки.
- Твердо решили напиться? - спросил Небольсин.
- Мы устали. Хуже собак. Иногда не мешает.
- Ну, поехали? Выедем в тундру и будем хлестать до утра, как гусары.
- А не позвать ли нам баядерок? - предложил Басалаго.
- Одна уже есть, - дурачился Чоколов. - Дуняшка, сканканируй нам в своих чулках, вечно спущенных до колен!
- Цего? - спросила Дуняшка, не поняв, и шмыгнула носом.
Уилки пихал Небольсина в бок:
- До чего же у тебя странный вкус, Аркашки.
- Зато она удобна, - застеснялся Небольсин. - Не забывай, что у меня невеста, и я не имею права транжирить себя направо и налево, словно худой кот…
Дал распоряжение на станцию, и маневровый потащил их за город - на просторы тундры. За стеклами окон качалась жуткая полярная темень; паровоз вырывал из-под насыпи белизну снега, голые прутья ветвей.
Басалаго, выпив, спросил:
- Ты больше ничего не знаешь, Уилки! Что в Петрограде?
Уилки сидел прямо, совсем трезвый, курил спокойно.
- Керенский не удержится. Перестань хвалить его перед матросами и предсказывай им бурю новой революции Ленина - тогда тебя будут считать на флотилии пророком.
- Ты не шутишь? - нахмурился Басалаго.
- Зачем же? Ты спросил - я ответил.
- И что будет дальше?
- Ленин придет к власти.
- Ты пьян! - резко сказал Басалаго англичанину.
Уилки ответил ему ледяным тоном:
- Если я выпил больше тебя, это еще не значит, что я пьян.
- Да хватит вам! - вступился хамоватый Чоколов, игравший всегда под рубаху-парня. - До нас большевики не доберутся. Здесь Россия кончается, обрываясь, как этот стол… в океан!
Уилки внимательно поглядел на Чоколова:
- В этом-то ваше счастье, мистер Чоколов.
Одинокая пуля, пущенная из темноты по окнам, разбросала стекла над головой Уилки, но он даже не обернулся.
- Если меня убьют, - сказал, - это будет здорово. .
Над столом, поверх посуды и объедков, сверкнули браунинги.
Хором заорали на оглушенную девку:
- Дуняшка, свет! Дура, свет погаси…
Темный вагон долго двигался по темной тундре.
- Дуняшка, - не вытерпел Небольсин, - так хуже… включи!
В ярком свете опять проступили лица. Чоколов ползал по полу. Все так же прямо сидел Уилки, и ветер из разбитого проема окна развевал его жидкие светлые волосы.
- Я пью за крепкую власть в России! - сказал он, поднимая стакан с водкой. - За власть, которая обеспечит России победу в этой войне.
- Не свались, - дружески подсказал ему Небольсин.
- Закуси, - пододвинул еду Чоколов.
Все выпили за "крепкую" власть, хотя каждый понимал ее по-своему. Долго и молча жевали. Небольсин сильно захмелел.
- Господа, - начал Чоколов, - а Корнилов-то серьезный был мужчина… Как это ему не повезло!
- И дать разбить себя Керенскому? - усмехнулся Лятурнер.
- Я не согласен, - возразил Уилки. - К сожалению, Корнилов был разбит Красной гвардией, и об этом надо помнить..
- А куда мы едем? - отвлеченно спросил Басалаго.
- А тебе не все равно, куда ехать? - ответил ему Небольсин.
- Мне не все равно. Это тебе все равно, куда тебя везут.
- Ты меня не везешь. Это я тебя везу.
- Ты ошибаешься, - сказал Басалаго. - Здесь, на Мурмане, все только катаются. Но вожу-то их я. Куда мне вздумается…
Уилки, подняв лицо, выпустил дым к потолку. Губы его презрительно улыбались. Впрочем, этого никто не заметил.
Под утро вышли в тамбур, чтобы проветриться, лейтенант Уилки и Небольсин, сильно опьяневший.
- Уилки! - сказал Небольсин, распахивая двери мчащегося вагона. - Садись, Уилки, рядом. Свесим ноги и поговорим… Ты наверняка знаешь, что будет дальше!
- Дальше, - прозвучал голос англичанина, - будет революция. И только вы здесь ничего не понимаете и не знаете.
- Уилки, я тебе сколько раз говорил: нехорошо много пить и мало закусывать. Ты и правда пьян, Уилки?
- Я тебе, Аркашки, дам сейчас пинка под зад. И ты так и вылетишь из своего вагона…
- За что, Уилки? - пьяно хохотал Небольсин.
- За то, что ты глуп, Аркашки…
Небольсин повернулся в темноту тамбура, где вспыхивал огонек английской сигареты.
- Слушай, Уилки, - спросил просветленно, - а вы уйдете отсюда, если большевики придут к власти?
- Зачем? - ответил Уилки из мрака. - Мы станем союзниками большевиков, если… если Ленин продолжит войну с Германией!
- Я не пророк, но вам придется уйти. Ленин никогда не пойдет на продолжение войны, и ты сам это знаешь, Уилки.
- Тогда, - сказал лейтенант, - мы будем бороться. Мы, англичане, пожалуй, единственный народ в мире, который никогда не знал поражений… Пойдем, Аркашки, поднимайся!
- Куда?
- Допьем, что осталось.
Небольсин встал, качаясь, обнял англичанина.
- Слушай, мой дорогой Уилки! Допить-то мы, конечно, допьем. Но не было еще такой беды, из которой Россия не выкручивалась бы… О-о, ты плохо знаешь нас, русских!
- Пойдем, пойдем… Я их изучаю все время.
В вагоне был погром. Все давно валялись - кто где мог.
Разбросав руки по столу, крепко спал лейтенант Басалаго. Уилки взял его за волосы, грубо и жестоко оторвал от стола, посмотрел в лицо - бледное, без кровинки.
- Готов! - сказал с презрением.
Повернулся к Небольсину:
- Худо-бедно, а выдержали только мы двое… Совсем забыл: у меня для тебя, Аркашки, кое-что приготовлено. - И протянул бумажку с надписью: "Бабчор (высота № 2165). Македония, Новая Греция, фронт Салоникский". - Доказательство дружбы, Аркашки… Это новый адрес твоего брата. Можешь писать ему. И не благодари, не стоит.
* * *
Черную шинель раздувал ветер. Черным крепом были обтянуты на погонах императорские орлы, все в тяжелом витом золоте. И черный креп закрывал, словно справляя поминки по ушедшему миру, кокарду национальных цветов. Стоя на башне, Ветлинский заговорил, и три наката стволов линкора, установленные в мутное пространство, казалось, молчаливо подтверждали каждое его слово.
- Матросы! - патетически воскликнул главнамур. - Забудем, что я адмирал. Сейчас я говорю как рядовой член мурманского ревкома… Не вы ли меня и выбрали в его состав? Вы! И вы знаете, что я с чистым сердцем принял, как неизбежное, первый удар колокола свободы - возглас русской революции. Так вот, говорю я вам как боевой товарищ: вы затрепали революцию языками. Вы замусорили ее шелухой семечек… Вы сами уже давно не знаете, чего хотите! А я говорю вам: революция и республика в опасности! Есть только один путь спасти ее от германского империализма - это путь войны…
Стоном отзывалось в палубах: бред ночей, плески волн, шумы и трески, звяканье снарядных стаканов:
- Матросы! - И снова вздернулись крутые подбородки. - Вас, - продолжал Ветлинский почти упоенно, весь в раскачке линкора, стынувшего под ним в пустоте отсеков, - вас, матросы, - выкрикнул он, - никто не тянул за язык, когда здесь же, на палубе "Чесмы", вами была принята резолюция о войне до победного конца!.. Разве не так?
- Так, - отозвалась "Чесма".
- А на деле? - вопросил Ветлинский. - С первым же выстрелом вы бежите, как бабы, и я, - главнамур стройно выпрямился над орудиями, - я, ваш адмирал, властью, мне данной от революционного правительства в Петрограде, лично от министра-социалиста Керенского…
- Уррра-а-а! - подхватил Мишка Ляуданский. И когда затихло это "ура", Ветлинский закончил:
- …обладаю правами коменданта осажденной крепости. А это значит: я имею полномочия правительства расстрелять каждого, кто осмелится не исполнить приказа, отданного во благо революции, но я (пауза)… Но я, - подхватил снова, весь в накале, - я не желаю, как член ревкома, подрывать демократию нового свободного мира… Слово за вами! Решайте во имя справедливости и республики, как поступить с изменниками делу революции?
- Адмирал прав, - кричал Шверченко, - хватит губами по атмосфере шлепать!.. К стенке предателей!
- Да здравствует наш революционный адмирал! - призывал Мишка Ляуданский и свистел: - Качать его…
На руках снесли с башни, высоко кидали в небо. И виделись отсюда, с этой вот палубы, узкие теснины Кольского фиорда, а там, в снежной замети, вставали просторы вод - в бешенстве штормов, в гибели рискованных кренов…
Именем главнамура кто-то - тихий и властный - отдал приказ о расстреле…
* * *
Ночью за хибарами Шанхай-города выстроили их над ямой.
С бору по сосенке: с "Бесшумного", с "Лейтенанта Юрасовского", с "Бесстрашного"… Они не верили: за что? за что?
Поручик Эллен натянул на руке и без того узкую перчатку, пропел во мрак, в стужу, прямо в людские души:
- Имене-е-ем революции… по врагам респу-у-уб-лики… Потом обошел ряды безмолвных трупов, щупая пульс каждого.
- Вот это стрельба! - похвалил он солдат. - Мне к этому залпу нечего добавить… ни одной пули. Молодцы, ребята! Революция вас не оставит - всем по бутылке водки.
…Князь Вяземский пришел к Ветлинскому.
- Шлепнули? - спросил, садясь без приглашения.
- Да, во имя революции.
- Во имя чего?
Ветлинский раздраженно повторил:
- Я же сказал - во имя революции!
- Так-так, понимаю… Только во имя России, пожалуйста, спишите меня с миноносцев. Я тоже самодемобилизуюсь.
- Ради чего, князь?
Ради этой вашей… революции.
Главнамур прикинул "за" и "против".
- Что собираетесь делать, князь?
- Купил каюту на "Вайгаче", который уходит во льды.
- А что вас привлекло именно во льдах?
- Краткий путь на Печору.
- Не понимаю. Для чего вам это? Вы даже не можете представить отсюда, какая это глушь! Бежать от революции можно… хотя бы в Париж! Но зачем же бежать от нее на Печору?
- Можете быть уверены, контр-адмирал, Печора с моим появлением забудет и думать о революции. К тому же, смею надеяться, Мурману вскоре потребуется прямая связь с Сибирью. А князь Вяземский, ваш покорный слуга, уже там, на Печоре, - вот и Мурманск, глядишь, связан с Сибирью… Что скажете на это, господин контр-адмирал?
Ветлинский подумал. Встал. Подтянулся.
- Что мне сказать доблестному офицеру? Счастливого пути, ваше сиятельство…
Под видом частного лица, заинтересованного в успешном промысле рыбы, князь Вяземский, словно старый сыч, надолго засел на неуютной Печоре, в самом ее устье, где догнивали избы старинной Пустозерской ссылки. Никто тогда на Мурмане не придал этому побегу князя особого значения: многие удирали по разным местам, самым неожиданным. Но впоследствии оседлость князя Вяземского на Печоре еще сыграла свою черную роль - в борьбе за Советскую власть на далеком Севере.