2
Найти сносную библиотеку в краю верблюдов и каменных истуканов Федор не надеялся. Усть-Чегень в смысле просвещения был жестокой глухоманью, куда не добиралась нога первопроходца, сеющего разумное и доброе. Федор объездил несколько сел в поисках доступа к всемирной паутине, пока не ударил себя по лбу, вспомнив о культурном центре "Беловодье" в Актагаше и музее Бернгарта при нем. Запасшись едой, он сел на автобус и три дня не появлялся в Усть-Чегене. Вернулся обросший щетиной, с мрачным блеском в глазах и пластырем на разбитом носу. Деду Филимону, который заинтересовался происхождением заплаты, Федор объяснил:
- За научную истину, дед, по-прежнему бьют. У вас тут просто какие-то монстры инквизиции водятся.
- Беловодцы-то? Ну так, а я тебе, что говорил. Весной у них к тому же обостряется… это самое. - Дед покрутил пальцами у головы. - А у нас тоже новости, слышь, Федька. Церковь новую ставить будут взамен сгоревшей. Попа прислали, у Кузьминишны в комнату вселился. Будет, значит, опиум распространять среди народа. Во как.
- Попа, говоришь? - умываясь, переспросил Федор. Мысль о церкви и присланном священнике плавно перетекла в другую: - Дед, ты Аглаю не видел?
- Да встречалась. Запала девка в душу? - усмехнулся дед. - О вечном думать боле не тянет?
- Да как тебе сказать. Вот если бы она попалась на перо Петрарки или Пушкина, они бы сделали из нее небесное создание, живущее где-то там, под облаками, и простым смертным недоступное…
- Ну а ты, Федька, кого из нее сделал? - спросил дед.
- Кого я мог из нее сделать? - погрустнел Федор. - Она мечтает о куче детей и ненавидит иные возможности. Я не мог не объяснить ей, насколько это неподходяще для нее. Но она не захотела слушать и прогнала меня.
- Ну, это ты брось, слышь, Федька, - сказал дед. - Неподходяще ему! По-нашему - семеро на лавке и еще трое у мамки. Вот так вот. У меня пять девок народилось, всех замуж отдал, ни одной при себе на старость не оставил. Аглайка добрая девка. Не то что нынешние немочные курицы - одним еле опростаются и квохчут над ним.
- К тому же у нее идиосинкразия на город, - молвил Федор, ни к кому не обращаясь, зевнул и улегся на кровати. - И больше я не хочу о ней слышать. Ее самолюбие не желает играть с моим в одну игру. Дикарка, одним словом. Ее не приручить.
- А чего спрашивал-то? - крикнул из другой комнаты дед.
- Так, случайный ход мысли, - ответил Федор, задремывая.
Разбудила его хлопнувшая дверь. В доме было тихо, жужжала весенняя муха, и тикали ходики на стене. Федор нашел в холодильнике дешевую колбасу, сделал бутерброды, налил в стакан молока.
- Слышала, бабуль, - позвал он бабушку Евдокинишну, бессловесно созерцавшую герань на окне, - церковь у вас тут возрождать будут. Старая сгорела, одни головешки остались. Ты, может, еще помнишь, как с нее советская власть купол сшибала. Ты ведь и Гражданскую должна бы помнить. Тебе тогда лет двенадцать было. А, бабуль? Эх, ничего ты не помнишь, - вздохнул он.
Он доел бутерброды и взялся за книжку, купленную в Актагаше. В ней рассказывалось о том, что Беловодье скоро откроется людям, так как теперь для этого нет никаких препятствий и, наоборот, есть все условия. О препятствиях, которые были раньше и не давали стране счастья распахнуть для всех свои ворота, в книжке говорилось с душевным надрывом, уже знакомым Федору. Можно сказать, слишком близко знакомым - от этого сильного чувства пострадал его нос. Федор потрогал нашлепку, поморщился и пролистнул примитивные рассуждения о препятствиях в духе "царских сатрапов" и "злых большевиков".
Через несколько страниц он наткнулся на описание прошлогодней экспедиции, снова и с тем же надрывом искавшей в горах Беловодье. Желанной цели она не достигла, но, сообщалось в книжке, подобралась очень близко - отыскала на Курайском хребте тайную кержацкую пещеру. Восторг участников экспедиции был, естественно, неописуем, когда они обнаружили в пещере живых старообрядцев, до сих пор прячущихся от советской власти. Рассказам о том, что советская власть давно почила, кержаки не поверили и скрылись в глубине пещеры вместе со своими молельными черными квадратами. Зарисовка квадрата имелась в книжке. Федор после некоторого раздумья пришел к выводу, что это закопченая до совершенной черноты старообрядческая древняя икона с нацарапанными поверх утраченного изображения значками. Ошалевшие от счастья участники экспедиции приняли эти значки за тайное знание, которым обладают пещерные жители. Безусловно, оно должно содержать ключ к разгадке Беловодья, решили они. Только делиться своим знанием кержаки не захотели, а пускаться за ними в погоню по неизведанным пещерным тропам искатели не рискнули.
Федора отвлек тихий шорох. Он оглянулся и замер от неожиданности. Бабушка Евдокинишна, очнувшись от своего сна наяву, задвигалась на стуле, беспокойно вертела по сторонам головой и роняла слезы. Несколько минут Федор наблюдал за ее оживанием, боясь шелохнуться. А затем услышал про белого генерала, похороненного у сгоревшей церкви без малого девяносто лет назад.
Дед Филимон, с порога увидев бабушку Евдокинишну на ногах, выронил сумку с контрабандной дребеденью и от всего сердца возгласил:
- Мать! Ну ты даешь!
Несколько дней Федор гулял с прабабкой вокруг дома, приготовляя ее к дальнему путешествию до сгоревшей церкви. Волнение его достигало мало не штормовых баллов, но он терпел - торопить столетнюю бабушку было рискованно для ее здоровья и едва прояснившегося рассудка. Каждый день он обязательно спрашивал ее, сможет ли она точно вспомнить и указать место захоронения. И всякий раз получал в ответ:
- Я хоть старая, да из ума не выжила.
- А имя его, бабуль, знаешь? - выпытывал Федор.
- Откудова мне знать? - скрипела бабушка Евдокинишна. - Поп, дядька мой, может, и знал. А я за робятами его ходила, пока попадья хворала. Да недолго они в селе простояли, день да ночь. Наутро-то генерала и подстрелили. Тут началось: тут стреляют, там палят. Страсть!
- Значит, был бой. С партизанами или красноармейцами? - спросил Федор.
Бабушка Евдокинишна с минуту думала, потом продребезжала:
- В горах какие-то сидели да по степи шныряли. Должно, партизаны.
- Партизаны Бернгарта? Бабуль, ты вспомни, - взволнованно упрашивал Федор, - это очень важно.
Но бабушка заупрямилась, затрясла головой:
- Чего не помню, того и вспоминать не хочу.
- Ну хорошо, а дальше, что было?
- Так поубивали всех. Много мертвых было, три дня закапывали, а где не помню теперь.
- А про генерала помнишь? Почему его отдельно от других захоронили?
- Они же его убили, свои своего, - прошамкала бабушка. - Для чего им вместе лежать?
- Как свои? - поразился Федор.
- Поп, дядька мой, покуда стреляли, за церкву его оттащил да прикрыл чем ни то. Отдельно, говорит, схороним. Он, говорит, подвиг задумал, а они его за это из ружья.
- Феноменально, - пробормотал Федор, поцеловал бабушку Евдокинишну в морщинистый лоб и сказал: - Ты просто клад, бабулечка. Если бы ты еще знала имя…
- Тут у него, - она провела пальцем от виска до затылка, - зарубка была, страх глядеть.
- Ну, для истории это не представляет важности, - с сомнением произнес Федор. - В каком хотя бы году это было?
- Сразу за Пасхой, - уверенно сказала бабушка.
После прогулок с бабкой он шел к церкви и убеждался, что разбор обгорелых останков еще не начат. Это было существенно: Федор опасался, как бы строительные работы не обманули слабую память прабабки и не воспрепятствовали тем самым раскрытию тайны. Наконец бабушка Евдокинишна сама попросилась в путь-дорогу, чтобы поглядеть на руины своего детства и молодости. Федор крепко держал ее под руку и вычислял кратчайший путь через заброшенные огороды. Бабушка вращала головой, озирая поселок, и пугалась при виде пустых заколоченных домов. Через час они дошли. Узрев пепелище, бабка разохалась, пустила слезу и жалостно пролепетала:
- Хоть бы разок еще услышать, как поют.
- Услышишь, бабуль, - пообещал Федор и повел ее вокруг остова церкви, мрачно чернеющего посреди веселой зелени и торчащих всюду степных цветов.
Бабушка снова закрутила головой, бурча под нос, и на половине круга ткнула клюкой в землю - в трех метрах от южной стены храма.
- Здесь.
- А не там, бабуль? - Федор показал в другую сторону.
- Что-то я тебя не упомню тут, когда его закапывали, - рассердилась бабушка Евдокинишна. - Здесь он, сердешный. Уж те искали, искали, а не нашли. Могилу поп неприметную сделал, и мне молчать наказал. Теперь-то уж чего молчать. Памятник бы какой поставили али хоть крест. А что без имени, так Бог всех знает. Дядька мой, поп, тоже без знака в земле лежит, тайком они его зарыли.
Федор водрузил на указанное место приметный камень.
- Пока вместо памятника будет.
Обратный путь до дома длился дольше, бабушка Евдокинишна охала, еле волочила ноги и висла на Федоре. Но все же была довольна.
- А новому попу скажи: церкву на костях да на крови будет ставить, - велела она. - Пущай знает.
Федор заверил бабку, что все исполнит. Но пока что он не собирался ни с кем делиться тайной. Могила белого генерала хранила загадку, которую непременно нужно было раскрыть, и он хотел заняться этим один, без постороннего вмешательства. Конечно, с раскопками Трои это не сравнить, и даже степной могильный курган, не до конца обчищенный, был бы привлекательнее. Но "царские медали" тоже чего-то стоили. По ним, возможно, удастся в архивах установить имя, а имя - это новая страница в истории Гражданской. В актагашском интернет-кафе Федор за два дня пересмотрел тысячи страниц по теме Белого движения на Алтае, но не мог теперь вспомнить ни одной заметной фигуры, подходящей на роль безымянного усть-чегенского покойника. Даже если допустить, что бабушка Евдокинишна по неведению повысила офицера в звании, он все равно должен был оставить хоть какой-то след. Разгром белого отряда под Усть-Чегенем не настолько мелкое событие, чтобы не заслуживать упоминания, между тем ничего такого Федору не попадалось. И чем дольше он думал, тем неотвязнее становилась мысль, что в этом загадочном деле не обошлось без мистических похождений странной личности по имени Бернгарт.
Едва дождавшись ночи и дедовского храпа, Федор прихватил фонарь, вытащил из сарая лопату и отправился на раскопки. Сомнительность предприятия несколько смущала его, он представлял себя черным копателем, расхитителем гробниц, тревожащим покой мертвецов. Но все это меркло перед ощущением необходимости заполнить белое пятно истории и инстинктивным влечением к тайне.
Даже сквозь дедову телогрейку пробирал ночной мороз. Крупные звезды в черном небе казались ледышками. Федор высветил во мраке камень-указатель, окопал вокруг него квадрат и вдохновенно принялся за работу. Верхний слой он снял легко, но глубже земля еще не прогрелась и была мерзлой. Он долбил ее лопатой как ломом, так что скоро пришлось сбросить телогрейку. К полуночи добрался до глубины в полметра и сделал перерыв. Если покойника хоронили вскоре после Пасхи, размышлял Федор, земля была такой же мерзлой и вряд ли он лежит глубоко. Эта мысль прибавила ему сил, и еще через час он нащупал в яме полуистлевшую ткань. Отбросил лопату и стал руками разгребать холодную землю. Мертвец был завернут в саван и лежал на двух досках. Федор освободил его полностью, вылез из ямы и, подхватив тело с одного конца, поволок наверх. Обнимать девяностолетний труп было не столь приятным ощущением, Федор лишь надеялся, что гниющей плоти с червями под саваном уже нет и остался лишь скелет. Он положил тело возле ямы, аккуратно вспорол ножом ткань сверху донизу. Перевел дух, направил луч света на голову мертвеца и оцепенел от ужаса.
Извлеченный из земли человек выглядел как живой. Почти. Придя в себя после шока, Федор внимательно рассмотрел лицо. Оно немного усохло, и кожа стала пергаментной. Правая часть черепа, над ухом, была чуть тронута тлением. "Здесь у него шрам", - вспомнил Федор. Волосы на голове были короткие, вероятно, отросли в могиле, как и щетина на лице. Руки, сложенные на груди, истончились, стали костлявыми, но тоже полностью сохранились. "Медаль" оказалась всего одна - георгиевский крест в петлице. Стоя на коленях, Федор снова посветил в лицо мертвеца и долго вглядывался в него.
"Этого не может быть", - сказал он себе. Он пытался проверить впечатление под разными углами зрения и каждый раз получал один и тот же совершенно невероятный результат. Затем он начал вспоминать, чем занимался его прадедушка по отцовской линии во время Гражданской войны. Потратил на это около четверти часа, пока не сообразил, что в семье никто ничего о прадедушке не знает. Федора била крупная дрожь, но он этого не замечал и, усевшись рядом с покойником, в глубоко изумленном состоянии духа ждал рассвета. Он не видел, как к мертвецу подбежал бывалый поселковый пес с ободранным боком, тщательно обнюхал и, ничего не высказав, лег рядом, а морду положил на брошенную телогрейку.
Когда над горами на востоке заалело, Федор поднялся с земли и пошел в поселок. Он не знал, где находится дом старухи Кузьминичны и постучался в первый попавшийся. Здесь ему не открыли, и Федор перелез через соседний забор, прошелся по грядкам, не разбирая дороги, забарабанил кулаком в окно. Оно распахнулось, показалась голова, наставила на Федора клочковатую бороду. С полминуты они смотрели друг на друга, затем голова кротко осведомилась:
- Имеете духовную потребность?
Федор обрадовался, что попал по адресу, и, чувствуя утомление, а в голове некую расплывчатость, сразу перешел к делу:
- Там… у церкви святого откопали.
К счастью, поп оказался понятлив и не стал задавать лишних вопросов, на которые Федор не смог бы сейчас ответить. Через минуту он вышел на крыльцо, одетый в шерстяные штаны и куртку. Батюшка был молод, лет тридцати, волосы стриг коротко и ясным взглядом напоминал князя Мышкина в лучшую пору.
- Идемте, - сказал он.
Федор, пошатнувшись, двинулся к раскопанной могиле и по пути, как мог, воспроизвел рассказ бабушки Евдокинишны. Он очень старался ничего не перепутать, но все же допустил оплошность. Ему было так плохо, что хотелось улечься прямо на землю и заснуть.
- А почему вы решили раскапывать вашего прадедушку ночью? - спросил священник, разглядывая покойника.
- Я не говорил, что это мой прадедушка, - возразил Федор, прогнал разлегшегося пса и, как подкошенный, сел на телогрейку.
- Вы так сказали. - Священник посмотрел на Федора и на глаз определил: - У вас температура под сорок, надо немедленно в постель. Пробыли тут всю ночь?
Федор кивнул и развел руками:
- Бессонница.
- Понятно, - усмехнулся поп. - Пожадничали.
- Вы бы мне не дали копать, - насупился Федор.
- Вот еще глупости. Мой прадед был священником этой церкви, большевики убили его здесь же, и никто не знает, где его могила. Я бы и сам взялся с вами вместе копать.
- А может, это ваш прадедушка? - с надеждой спросил Федор.
- Нет уж, ваш.
Федор помотал головой и пробормотал:
- Это чересчур.
- Ну, не хотите, не буду настаивать, - сказал священник. - Хотя сходство разительное. Однако интересно: если ваша бабушка называет моего дедушку дядькой…
- Двоюродным.
- …то мы с вами в некотором смысле родственники.
- Меня Федор, - сказал Федор. - А вас?
- Отец Павел. Рад столь неожиданному знакомству. Что же мне с вами прикажете делать, больной? Вы где живете?
- Там. - Федор махнул рукой. - Оставьте меня в покое. С ним что-нибудь делайте. - Он показал на покойника. - Нетленные мощи. Канонизируйте или что там у вас в таких случаях.
- К лику святых усопшего причисляют не за сохранность тела, - объяснил отец Павел, наклонясь к покойнику и рассматривая чуть потлевший офицерский мундир, - а за следование правде Божией при жизни и свидетельствование о ней. Тело же может сохраниться по разным причинам. Здешний сухой климат и мерзлый грунт вполне могут мумифицировать останки.
- Значит, не святой? - отрешенно спросил Федор. - Слава богу. А то я уж испугался.
Он сделал слабую попытку надеть телогрейку, но вытащить ее из-под себя не получилось. Солнце уже поднялось над горами, однако холод не отступал.
- Первый раз слышу, чтобы Бога славили именно за это, - сказал отец Павел, взялся за Федора и поставил его на ноги, почти что взвалив на себя. - Но, видите ли, надо еще доказать, что этот человек не святой. Презумпция невиновности, понимаете. У Бога все святы, кроме очевидным образом отпавших.
- Ваше богословие, батюшка, мне сейчас не впрок, - плывя сознанием, произнес Федор. - Что вы там на нем разглядели?
- Орден Святого Георгия четвертой степени, бело-зеленый нарукавный шеврон колчаковской армии, погоны, тоже бело-зеленые с серебряным кантом. Если не ошибаюсь, полковник или подполковник.
- А-а, все-таки не генерал, - пробормотал Федор. - Но полковник тоже шишка, а? Только вот не было в этой благословенной глуши никаких полковников. Разве что в Барнаульском гарнизоне.
- Вы, Федор, по профессии, простите, кто? - поинтересовался священник, уводя его по дороге к поселку.
- Так, изыскатель, - без ложной скромности ответил тот.
Со стороны степи их настигал топот копыт.
- Ну вот, опять она будет топтать меня своими лошадьми, - пожаловался Федор.
Отец Павел остановился и обернулся. Из-за горелого остова церкви на дорогу вылетели пятеро разномастных коней. Впереди верхом на вожаке скакала Аглая, на ветру белым знаменем полоскались длинные растрепанные волосы.
- Эй-эй-эй! - Федору казалось, что он закричал во все горло, но на самом деле это был слабый выплеск эмоций. - Амазонкам правила дорожного движения не писаны?
Аглая остановила коней, легко, как гимнастка с бревна, прыгнула на землю и, завороженно глядя на нетленного мертвеца, подошла к отцу Павлу с его ношей.
- Что с ним? - спросила она про Федора. - И кто это? - про покойника.
Священник коротко описал суть.
- Да-с, уважаемая амазонка, - развязно, в полубреду проговорил Федор, - если б эта церковь не сгорела, вы бы никогда не познакомились с моим прадедушкой.
- Его надо срочно лечить, - добавил отец Павел. - У него горячка от ночного бдения.
- Я отвезу его к себе, - немедленно заявила Аглая, - у него дома некому им заниматься. Помогите посадить его на лошадь.
- Только не на зверюгу, - запротестовал Федор, но не был услышан.
Вдвоем они закинули его на коня, Аглая запрыгнула на другого, неоседланного, и пустила лошадей шагом. Федора она поддерживала рукой, чтобы не завалился.
- Я зайду к вам днем, - крикнула девушка священнику.