- Вот так, значит, - хмыкнул Федор, бессильно клонясь к шее животного, - то "уходите" и "никаких чувств", а то к себе домой? Женская логика. Нет уж, вы прямо скажите - безразличен я вам или где?
- Вы бредите, Федор, - ответила Аглая. - Какое это имеет значение, если вы сейчас упадете замертво?
- Значит, мертвый я буду вызывать у вас больше чувств? Боюсь, однако, это какое-то извращение.
Аглая молчала.
- А, не хотите говорить. Ну-ну.
Федор тоже умолк и остаток пути проделал в мрачно-беспомощном состоянии. Он почти не реагировал ни на что, когда Аглая стянула его с лошади и, обхватив, повела в дом, когда укладывала в постель и поила чем-то горячим и горько-пахучим. Потом она сняла с него свитер и рубашку, сильными движениями растерла спиртом грудь и спину. Федор блаженно мычал и пытался попробовать спирт внутрь. После этого он провалился в забытье, наполненное нелепыми сновидениями, в которых Аглая и оживший белогвардейский офицер бродили по темным пещерам и что-то настойчиво там искали.
Проснувшись, Федор обнаружил себя под двумя толстыми шерстяными одеялами, обложенный с двух сторон грелками. Он был весь в поту, но чувствовал себя явно лучше, и голова совершенно прояснилась. Возле зашторенного окна сидела Аглая, склонившись над большим листом бумаги, и быстро водила по нему карандашом. На столе перед ней лежала неровная стопка таких же листов.
- Мне кажется, я должен просить у вас прощения, - сказал Федор, вылезая из-под одеял.
Аглая, оторвавшись от рисунка, посмотрела на него удивленно.
- За что? Вы не причинили мне никакого зла.
- Зла? - переспросил Федор. - Но я говорю не о зле, на которое я, по-моему, не способен, если, конечно, не считать… хотя не будем считать. Просто мне кажется, Аглая, что вы на меня в обиде и тем не менее спасли от смерти. Я чрезвычайно вам благодарен.
- Не стоит преувеличивать. А вот вставать вам пока не нужно. Уже ночь, и торопиться вам некуда. Деда Филимона я предупредила, что вы останетесь у меня до завтра. Я уйду спать в теткину комнату.
Федор с готовностью упал на подушку, только сбросил с себя одно одеяло и отправил на пол грелки. Аглая принесла еще кружку пахнущего степью горького зелья и заставила его выпить.
- Да, - сказал он, морщась от питья, - для этого стоило провести ночь на морозе.
- Для чего? - спросила Аглая, снова садясь за рисование.
- Чтобы касаться ваших рук, чувствовать на себе вашу нежную заботу… ваше близкое присутствие.
- Только прошу вас, Федор, не начинайте заново выяснять мое отношение к вам, - насмешливо сказала Аглая, - не то мне придется сдать вас в больницу.
- Но вы же не запретите мне прояснять мое отношение к вам? - парировал Федор.
- Пожалуйста, - пожала она плечами. - Только не заходите слишком далеко.
- Хорошо, я буду поблизости, - согласился он. - Знаете, когда я собирался ехать сюда, в Золотые горы, мне предсказали, что я потеряю здесь свою судьбу. И вот сейчас я думаю - может быть, вы моя судьба и это вас я теряю из-за вашей необъяснимой предвзятости по отношению ко мне?
- Кто вам это предсказал? - заинтересовалась Аглая.
- Неважно.
- Не верьте предсказателям, - посоветовала она. - Они обычно врут в корыстных целях. А судьбу не теряют. Ее прогоняют, чтобы стать свободным. В судьбе нет свободы. И я не ваша судьба. Я не имею никакого желания делать вас своим пленником.
- Но вы это сделали. Я по уши влюблен в вас, Аглая, - сознался Федор.
- Сбегите из плена, - спокойно ответила она, черкая карандашом по бумаге, - и не путайте судьбу с любовью. Судьбой живут те, кто отвергает любовь.
Федор сел, спустив ноги в толстых шерстяных носках на пол, и посмотрел на нее в изумлении.
- Такого я еще не слышал, даже от университетских профессоров. Откуда у вас эти мысли, девушка?
- В ночном хорошо думается. Представьте: тихо вокруг, лошади пасутся, звезды в небе сияют…
- Самобытная крестьянская философия, - с тонкой иронией сказал Федор, снова укладываясь. - Понимаю.
- Судьба - это, по сути, статистика, - продолжала Аглая, не глядя на него. - Это хорошо видно в языческом понимании судьбы: карма, сумма добрых и злых дел, которую невозможно изменить при всем желании, неумолимое прижизненное воздаяние за преступления, собственные и родовые, за ошибки предков. Судьба - долги на душе, которые тянут куда не надо. Но из темницы судьбы есть выход, маленькое окошко, об которое обдерешь кожу, вылезая. В христианстве это окошко называется любовью. Любовь дает свободу. И, наоборот, желание свободы приводит к любви. Ищите выход из колеи судьбы, Федор.
- Великолепное рассуждение, - кисло сказал он. - Жаль, что я не записал. Правда, до сих пор я был уверен, что нахожусь вне колеи судьбы. Или колеса?.. - Ему стало грустно и обидно за прожитую и предстоящую жизнь. - А может, я ошибался и нет у меня никакого выбора? Может, все уже решено за меня и путь всего один - стать торгашом, торговаться, грызться с жизнью за каждый кусок. За то, чтобы опередить другого торгаша, растоптать его, уничтожить, завладеть талисманами, пропускающими наверх, туда, где теплее, сытнее, почетнее, где власть над другими, не успевшими, упавшими, затоптанными. Это ведь тоже судьба?
- Ищите выход, - тихо повторила Аглая, затачивая ножом карандаш.
- Что вы рисуете? - спросил Федор. Излив печаль, он немного ободрился. - Я могу взглянуть?
Аглая передала ему стопку листов. Это были беглые зарисовки горных пиков и хребтов, долгих степных рельефов, лошадей, щиплющих траву, поселка в вечерней дымке, высокогорного озера, в котором отражаются плывущие в небе облака и прибрежные деревья. В рисунках чувствовалось мирное дыхание жизни, и хотя отсутствовали люди, Федору каким-то образом стало ясно, что эта жизнь во всех ее проявлениях существует для человека и без него будет лишена всякого смысла.
- У вас сильная рука художника, - похвалил он рисунки, добравшись до конца стопки, и на последнем листе вдруг увидел среди заросших скал женщину в плаще с капюшоном. В ее глазах, смотревших прямо на него, застыло неуловимо-звериное выражение. Федор узнал девку-оборотня, которая остерегала его от поездки в Золотые горы и которую местные водители называли злым духом.
- Кто это? - спросил он фальшиво-бесстрастным голосом, показав рисунок Аглае.
Та, смутившись, отобрала лист и тут же порвала на клочки.
- Неудачный рисунок. Понятия не имею, кто это. Так, просто представилось.
Федор не поверил ни единому ее слову, но не подал вида. Он не хотел новых разговоров о мистике, которая успела порядком ему наскучить.
Он отдал рисунки Аглае и оглядел комнату. Обстановка была более чем скромная - почти спартанская, девичью светелку это мало напоминало. "Скорее похоже на номер в дешевом захолустном доме отдыха", - подумал Федор. Живость комнате сообщал лишь ползучий цветок в горшке на шкафу, протянувший стебли с крупными листьями по всем стенам, а патину благообразия добавляли иконы на полке в углу.
- Небогато живете, - заметил Федор, - аскетически, я бы сказал.
- Мне немного надо.
- Это я уже понял. Может быть, вы вообще готовите себя к монастырю?
- Об этом я еще не думала, - улыбнулась Аглая. - Но живем мы не бедно. Хотя дело не в этом. Я ведь богата, Федор. Очень богата.
- И все ваши богатства, надо думать, здесь? - он постучал пальцем по Евангелию, лежащему на стуле рядом с кроватью.
- Вы мне не верите, - сказала Аглая и что-то вынула из ящика стола. - Вот.
Она протянула Федору плоский неровный кругляш из тусклого желтого металла, похожий на золотую медаль, которую выдавали бы олимпийским чемпионам древности, если бы античные греки не ограничивали свой наградной фонд скупыми оливковыми венками. Одна сторона медальона была пустой, на другой выступало изображение женщины с ребенком в чреве, попирающей ногой змею.
Присвистнув и взвесив медальон в ладони, Федор спросил:
- Откуда у вас эта милая вещица?
- Нашла в реке.
- На скифское золото не похоже. Но стоит, очевидно, целое состояние.
- Скифы были язычники, - покачала головой Аглая. - А эту вещь сделали те, кто помнил древнее пророчество: "Семя Жены сотрет главу змея".
- В таком случае ей не больше двух тысяч лет от рождества Христова. - Федор присмотрелся к изображению. - В самом деле похоже на Богородицу. Странный медальон.
- Она древнее, - загадочно улыбнулась девушка. - Этому пророчеству много тысяч лет.
- Ну знаете… - Федор не нашелся с ответом и отдал медальон. - Не советую вам хранить это в столе.
- Здесь некому красть.
- Имейте в виду, - предупредил он, - я понимаю это как полное доверие ко мне с вашей стороны. А это уже серьезно, учитывая, что мы знакомы полмесяца и виделись всего три раза.
- Спокойной ночи, Федор.
С тем же таинственным выражением на лице Аглая потушила свет и вышла из комнаты, закрыв дверь.
Целую неделю в Усть-Чегене стояла непривычная для здешних мест суета. Приезжали и убывали чиновные лица, представители науки и Церкви, слонялись по поселку пришлые журналисты, замучившие всех нелепыми вопросами. Почему-то их очень интересовало, как относятся жители к появлению в их краях нетленных мощей и считают ли усть-чегенцы неизвестного белогвардейского офицера святым. Абсурдность вопроса усугубляло то, что журналисты непременно хотели знать мнение коренных алтайцев, испокон веку прозябавших в язычестве. Кроме репортеров, открытие могилы привлекло в поселок немало туристов, специально по такому случаю менявших маршруты. Вся эта праздношатающаяся публика, которую приманила "тайна белого генерала", вызывала у Федора раздражение. Он старался не выходить из дома, опасаясь попасть в камеру телевизионщиков и тем самым привлечь к себе ненужное внимание издалека. Кроме того, сильно беспокоило, что какой-нибудь особо дотошный репортер или турист заметит его сходство с покойником. Хотя останки уже положили в гроб и закрыли крышкой, взглянуть на нетленные мощи желали все, да и в газетах появились фотографии.
На похоронную церемонию в начале июня собралась толпа. Рядом с лакированным гробом, в окружении толкущихся людей, искавших в торжественно-траурном ритуале каждый своего, обугленный остов церкви выглядел усохшим, застенчиво съежившимся. Начальственные лица произнесли речи о торжестве исторической справедливости и примирении с ошибками прошлого, показавшиеся Федору образчиком чиновно-политической двусмысленности и старого доброго невежества. Представители Церкви в лице отца Павла выразили надежду на неповторение ошибок прошлого. Телекамера выхватила из толпы несколько вдохновенных лиц, заслушала общественное мнение, засняла панихиду и проводила гроб до новой могилы, вырытой чуть дальше от церкви, ближе к поселку.
На этом торжество завершилось, и журналисты убрались восвояси. Однако Федора они перестали волновать немного раньше, когда он увидел в толпе старого знакомого. Евгений Петрович, личность во многих отношениях неясная, а поблизости от Аглаи вовсе нежелательная, не оставлял попыток поддерживать ее под локоть. Несколько успокоило Федора то, что Аглая всячески пресекала эти попытки. А тревожило, что Евгений Петрович за эти несколько недель приобрел еще больший лоск, будто надраив себя до ослепительного блеска, и был вылитый Джеймс Бонд на дипломатическом приеме в королевском дворце. Федор даже рискнул поднять на лоб темные маскировочные очки, чтобы лучше разглядеть неожиданного соперника во всем его вооружении.
Когда процессия с гробом двинулась к могиле, Евгений Петрович уверенно взял Аглаю под руку и вывел из толпы. Федору эта попытка уединиться вдвоем показалась оскорбительной, и он, не таясь, направился следом. Однако далеко они не ушли, остановились у ближайшего забора. Евгений Петрович настойчиво внушал что-то девушке, доверительно наклоняя к ней голову, Аглая отвечала, и Федору в ее голосе слышалась заинтересованность. От ревности, которую по-настоящему ощутил первый раз в жизни, он был готов на любой поступок в ковбойском стиле. Но тут на счастье их обоих - его и попутчика - Аглая резко отняла руку, отстранилась от собеседника и посмотрела на него так, что у Евгения Петровича не должно было остаться никаких сомнений. Она зашагала обратно к церкви, увидела Федора и без слов обошла его стороной. Попутчик, с досадой глядя ей вслед, лениво помахал ему рукой, развернулся и направился к джипу, стоявшему неподалеку.
- О чем вы с ним говорили? - догнав Аглаю, осведомился Федор.
- Вам в самом деле надо знать? - сухо произнесла она.
- Естественно, - кивнул он. - Я немного знаком с этим Казановой. Он мастер рассказывать небылицы и запутывать нормальных людей. Берегитесь, как бы он не вскружил вам голову. Для вас, милая Аглая, этот человек опасен.
- Не больше, чем вы, Федор.
- На что это вы намекаете?
- Всего лишь на ваши попытки присвоить меня себе.
- Но я…
- Он расспрашивал меня о Бернгарте, - перебила Аглая. - Как и вы, он очень интересуется здешней историей, особенно Гражданской войной.
Федор остолбенел.
- Значит, он уже наплел вам ерунды… Интересно знать, почему он решил именно вас расспрашивать о Бернгарте. И когда вы успели с ним познакомиться.
- Неделю назад. Он пришел к нам домой и принес цветы, вино, торт.
Она сказала это совершенно спокойно, без интонаций, даже не глядя на него, но Федор был расстроен и потому слишком чувствителен ко всякого рода намекам, в том числе воображаемым.
- Вам, кажется, доставляет удовольствие мучить меня?
- Вы сами себя мучаете. Кроме того, вы хотели, чтобы я рассказала. Кстати, - если это утешит вас, - он даже приглашал меня к себе в гости, но я отказалась.
- В какие еще гости? - не понял Федор. - Он что, поселился здесь?
- Помните дом в степи, который вы назвали швейцарским шале? Там он и поселился. Купил или снял на время не знаю.
- Час от часу не легче. Просто возмутительно.
- Знаете, Федор, чем бессмысленно страдать, лучше расследуйте дело этого белого офицера, - предложила Аглая, наконец повернувшись к нему и посмотрев в глаза. - Мне страшно хочется знать, кто он и что совершил. Вы же приехали сюда писать диссертацию. Вот и пишите.
- Я готов исполнить любое ваше желание. Но при одном условии: вы будете помогать мне.
- А разве у меня есть выбор? - она красноречиво двинула бровями.
Тем временем гроб под звуки траурного марша опустили в яму и начали засыпать землей. Рядом лежал большой деревянный крест с прибитой табличкой, на которой было лаконично выбито: "Офицер Русской армии".
- Мне кажется, есть в этом что-то поразительно символичное, - переключился Федор. - Девяносто лет спустя хоронить человеческий осколок Гражданской войны и не знать ни имени его, ни деяний, не иметь представления о тех мыслях и чувствах, с которыми этот человек был готов идти на смерть. Кто из всех этих людей, стоящих здесь, догадывается об истинном смысле ошибок прошлого, с которыми они тут готовы примириться? В лучшем случае они скажут, что покойник воевал против красных. Но вряд ли кто из них подозревает, что "против красных" - слишком широкое и расплывчатое понятие. А если подозревают, более того, знают точно, то скорее всего делают вид, что не знают. Быть может, этот белогвардеец дрался вовсе не за то, чем сегодня живут все эти чиновные физиономии и о чем они тут разглагольствовали с эрзац-патриотическим пафосом. Для них это было бы досадным разочарованием.
- Каждому свое, - чему-то улыбаясь, заметила Аглая.
Расследование дела Федор начал в тот же день звонком в Москву. Звонить пришлось с почты, мобильная связь через горный кордон не работала.
- А, блудный сын, - приветствовал его отец. - Вспомнил наконец о родителях. Матери нет дома, так что будешь говорить со мной. Нашел там себе занятие?
- Нашел. Пишу диссертацию. Здесь открылся богатый материал по моей теме.
- Тебя разыскивали какие-то типы. По-моему, просто бандиты, вели себя до того нагло, что пришлось вызывать охрану. Какие у тебя с ними дела?
Федор встревожился.
- Они вам угрожали?
- Посмели бы только. К тому же им нужен ты, а не мы. Мать сказала им, что ты исчез, не оставив адреса. Они не слишком поверили и, сдается мне, установили слежку. Во всяком случае, за мной повсюду таскается хвост. Но ничего, у меня есть средства укоротить их.
- Будь осторожней, пап.
- Об осторожности тебе надо было раньше думать. Потеряв невинность, о помятой юбке не плачут. Я так и не услышал от тебя, кто они такие.
- Бандиты.
- Коротко и ясно. Ладно, займусь этим. А ты чтобы сидел тише воды, ниже травы. Пиши свою диссертацию и носа в Москву не кажи. Все понял?
- Понял.
- И сам не звони больше. Когда надо будет, я позвоню. Матери хоть привет передашь?
- Да, передавай ей.
- Бестолковый блудный сын, - проворчало в трубке. - Ну все. Свекру тоже передай там от меня что полагается.
- Пап, пап, подожди. Я тебя хотел спросить.
- О чем еще?
- О прадедушке.
- О ком?
- Твой отец хоть что-нибудь знал о своих родителях?
- Что это тебя родословная заинтересовала?
- Так ведь не модно уже быть безродным космополитом. Нужны корни, желательно потомственно-дворянские. На худой конец купеческие, первой гильдии. А у меня единственный шанс обрести дворянство - твой дедушка.
- Вижу, с шутками у тебя по-прежнему. Хотя эта вроде не так глупа. Дед был родом из Ярославля. Старинный купеческий город. Так что совсем не исключено. Но его усыновили в семь лет. Он не любил об этом говорить. Его мать как-то страшно погибла у него на глазах, отца плохо помнил. Вроде был военный, домой приезжал редко.
- А фамилия у деда от приемных родителей?
- Нет, Шергин - от настоящих. Это единственное, что он крепко помнил, после того как погибла мать. Носить другую фамилию не захотел.
- В каком году это было?
- Родился он в одиннадцатом, значит, семь было в восемнадцатом.
Подумав, Федор сказал:
- Летом восемнадцатого в Ярославле и Рыбинске прошли антисоветские мятежи. Большевики в ответ устроили там резню.
- Ну вот тебе и ответ, - медленно произнес отец. - Деда в тридцать пятом арестовали, двадцать лет в лагерях сидел. Вышел, женился.
После этого разговора Федор долго не мог успокоиться, ходил по дому мрачный, как зверь по клетке.
- Не мельтеши, Федька, - не стерпел дед Филимон, читавший газету "Алтайский коммерсантъ". - Басурману спать не даешь. Чего мутный такой?
- Так, - ответил Федор, - размышляю о роли мистики в жизни человека.