- Аглая, перестаньте говорить загадками, - попросил Федор, - ей-богу, уже голова от них болит. Прямо какое-то местное поветрие. Не верю я в вашу подземную чудь. Не верю и не хочу верить.
- А про каких пришельцев из нижних пещер вам рассказывал старик? - Аглая дернула уголком губ.
- У господина ротмистра в мозгах мутилось от долгой жизни в людоедской пещере.
- Как хотите, - с напускным безразличием сказала девушка. - Вообще-то никаких загадок. Просто вас хотели принести в жертву, вот и все. Независимо от вашей веры или неверия.
- В жертву?!
Федор расхохотался, но вдруг осекся и помрачнел. Вспомнил, как Попутчик говорил о "цене", которую взяли "они", но при этом не отдали ничего взамен, в точности по правилам дикого воровского рынка.
- Надо бы оформить могилу, - сменил он тему, кивнув на крест с табличкой "Офицер Русской армии".
Незаметно для себя они проделали путь до сгоревшей церкви, на месте которой уже рыли яму под фундамент.
- Имя известно - Петр. Отчество у старика ротмистра вылетело из памяти. Звание. Дата смерти - девятнадцатый год, где-то после Пасхи. Год рождения неизвестен. Что еще?
- Причина смерти, - подсказала Аглая. - Бунт младших офицеров? Они сочувствовали большевикам?
- Непохоже. Плеснев говорил только за себя. И красным он предпочел кержаков, замуровался с ними в пещере на всю жизнь.
- Тогда это не могло быть рядовое недовольство. Чтобы младший по званию стал на глазах у всех стрелять в командира полка - для этого нужен сильный мотив. Сильнее личной ненависти. Он ведь знал, что за это не к медали представят.
- Если бы не начался бой, его скорее всего расстреляли бы. Но только в том случае… - Федор замолчал, пораженный внезапной мыслью.
- В каком?
- Если полковник Шергин сам не перешел на сторону красных. Или по крайней мере не высказал такую возможность.
- Это серьезное обвинение, - нахмурилась Аглая. - Слово не воробей… Теперь вам придется или доказать это, или опровергнуть.
- А может, - Федор сделал над собой усилие, - не нужно копаться? Что если это окажется правдой?..
- А если да - отречетесь от вашего прадеда? - с вызовом посмотрела на него Аглая.
- Вообще-то я далек от политики, - вяло промолвил он. - Но честь мундира, знаете, такая штука…
- Ему это было известно не хуже вас, я думаю, - ее голос звенел струной. - В любом случае его выбор - это история. А от собственной истории, какая бы она ни была, не отрекаются.
- Милая Аглая, - вздохнул Федор, - позвольте вам напомнить, что я вообще-то по профессии историк. Не вам учить меня азам моего ремесла.
- Тогда о чем мы спорим? - пожала она плечами.
- Да, в сущности, ни о чем… А вы, оказывается, умеете быть страстной, - усмехнулся Федор. - Приятно удивлен этим.
Но еще больше удовольствия он получил, увидев, как Аглая зарумянилась и отвернулась в смущении.
- Слава богу, - он возвел очи горе, - ничто человеческое вам не чуждо. А то я уже начал беспокоиться.
К концу июля Усть-Чегень вновь превратился на короткое время в мекку для чиновных персон и журналистов. Местные газеты кричали заголовками о том, что "тайна белогвардейского полковника раскрыта". На могиле возле строящейся церкви появилась каменная плита с золотой гравировкой. Туристы протоптали к ней тропу и не скупились на цветы.
Только правнук полковника не участвовал в общем брожении и даже устремился прочь из Усть-Чегеня, чтобы вдоволь порыться во всемирном банке слухов, сплетен и сведений обо всем на свете. На этот раз Федор направил стопы не в Актагаш, где обитали негостеприимные "беловодцы", а гораздо дальше - в районный центр Онгудай, за двести сорок километров от Усть-Чегеня. Здесь было тихо, спокойно, и никто не висел над душой с гадкими историями про Беловодье, подземную чудь и жертвоприношения. Словом, два дня Федор отдыхал, неспешно шествуя по паучьим дорожкам Сети. Тем более что информации на этих тропинках набиралось с паучиный горошек. Белоэмигрантская литература щедро отсыпала ему пару фраз о полковнике Шергине, который "усмирял краснопартизанское движение на Алтае, преследовал изуверские банды Рогова в районе реки Чумыш, погиб там же". В мемуарах бывших колчаковских офицеров и чиновников сибирского правительства это имя отсутствовало. Несколько книг из интернетовских каталогов Федор попытался найти в онгудайской библиотеке, но успеха не имел. В справочнике Клавинга по Белому движению Барнаульский сводный полк категорически не значился. После этого Федор начал подозревать, что даже в Государственном архиве революции и Гражданской войны он не найдет никакой информации о своем предке. О капитанах и есаулах, с боями отступавших к Китаю и Монголии в двадцатом, - сколько угодно. О полковнике, которого занесло в самую глубь Горного Алтая на пике колчаковских удач девятнадцатого, - невнятное умолчание.
"Франкенштейн, - вспомнил Федор прозвище полковника. - А ведь не любили его. Почему? За что ротмистр Плеснев ненавидел его? Мой прадед был таким уж чудовищем?"
Одно казалось несомненным - пока он действительно не раскроет "тайну белогвардейского полковника", его жизнь не перестанет быть ристалищем мистических стихий. Федор ощущал это так же явственно, как то, что благосклонность к нему Аглаи странным образом зависела от результата его расследования. "Ну да, ведь она же правнучка Бернгарта, - подумал он, удовлетворенный тем, что хоть какая-то логика во всем этом есть. Пусть даже мистическая. - А я - правнук полковника Шергина. В девятнадцатом году между этими двумя здесь произошло нечто. Полк "Франкенштейна" преследовал партизан Бернгарта, войско "мертвецов", которых наколдовал какой-то шаман. Почему мертвецов? Нет, мертвецов лучше не брать в расчет. А вот шаман - это след. У аборигенов долгая память, надо порасспрашивать… Или, наоборот, Бернгарт со своими хищниками загнал полк Шергина в эту глухомань. Дуэль двух отрядов, своеобразно и не лишено правдоподобия. А что если они были знакомы? И имели давние личные разногласия? Например, из-за бабы. Пардон, из-за дамы. Отложенная по причине Первой мировой петербургская дуэль, ненависть, пронесенная через года, схватка в алтайских дебренях, на краю света… И девяносто лет спустя их правнуки продолжают ту же дуэль, только в ином, так сказать, формате".
Федор сообразил, что фантазия завела его довольно-таки далеко, за облака, и нужно возвращаться на твердую землю. Однако фантазии оставляют не менее твердый след в душе. И единственный вывод из этого долгого размышления формулировался примерно так: "А все-таки она будет моей. Решено".
Не рассчитав, он слишком рано вернулся в Усть-Чегень. Журналистско-чиновное брожение вокруг новой местной достопримечательности в этот день достигло пика. Федор угодил прямиком на заупокойную с последующими повторными речами, правда, менее пространными, чем в прошлый раз.
Момента, когда он попал в поле зрения телевизионщиков, Федор не заметил и потому лишился возможности вовремя сбежать. Оператор накатил на него с камерой словно девятый вал, репортер с микрофоном, обвешанный проводами, тут же приступил к допросу:
- Вы в самом деле потомок Петра Шергина?
Федор окатил его сумрачным взглядом, потом заметил за спинами телевизионщиков благодушествующего отца Павла.
- А что? - спросил он с идиотским выражением.
- Мы бы хотели задать вам пару вопросов, если не возражаете.
Федор не успел возразить, как первый вопрос был задан:
- Как вам удалось обнаружить безымянное захоронение почти что в голой степи? У вас были какие-то семейные предания об этой могиле?
- Я, видите ли, просто искал клад, - Федор соорудил на лице улыбку, - с детства обожаю рыться в степи. Здесь за века накопился богатый культурный слой.
Репортер на секунду замер, очевидно, выбирая, по какому пути направить разговор: повернуть в сторону кладов или возвратиться к теме дня. Клады проиграли.
- Но сейчас вы, вероятно, испытываете какие-то чувства к вашему родственнику? Вы - спонсор этого мероприятия. - Репортер широко повел рукой, обмахнув толпу. - Вас переполняет гордость, радость? Поделитесь с нашими телезрителями.
- Во-первых, я не спонсор этого мероприятия, - сказал Федор, насупившись, - я всего лишь оплатил плиту для могилы. Во-вторых, не понимаю, почему я должен делиться своими чувствами с толпой незнакомых мне людей. Но вам, лично вам, - он ткнул пальцем в репортера, - я скажу. К полковнику Шергину я не могу испытывать сейчас никаких чувств, поскольку мне неизвестно ни одно его деяние.
В глазах журналиста стало появляться понимание неправильности ситуации.
- Но ведь Шергин воевал с большевиками за демократическую Россию, противостоял коммунистической чуме, - промямлил он, забыв о микрофоне.
- А я, знаете ли, анархист, - мрачно ответил Федор. - С моего берега не видно никакой разницы между Лениным и Керенским. И вообще, кто вам сказал, что полковник Шергин воевал за демократическую Россию?
Лицо репортера покрылось мелкими каплями пота.
- А за что он воевал?
- В белых армиях были разные люди, - пустился в разъяснения Федор. - С разными представлениями о благе отечества. Но я думаю, лучшие из них понимали обреченность Белого дела. Если вас интересует мое мнение, то лично меня привлекает в Белом движении идея "частей смерти", ударных полков с костями и черепом на знаменах. Эти люди знали, что прежняя, дорогая им Россия умирает, и хотели умереть вместе с ней. Это идея добровольного мученичества за свои идеалы. Но я сильно сомневаюсь, что они шли умирать за Керенского. Я ответил на пару ваших вопросов?
Репортер с кислым видом кивнул оператору:
- Пошли поищем нормальный объект. Этого психа придется резать.
Федор проводил их взглядом. Затем подошел к отцу Павлу, с кроткой улыбкой слушавшему весь разговор.
- Слыхали? Резать меня будут. Это вам я обязан вниманием этих маньяков?
Отец Павел виновато развел руками, не переставая улыбаться.
- Мне.
- Благодарствую, батюшка, услужили.
- Что делать. Терпите. У них тяжелая и неблагодарная работа, а Господь велел нести скорби ближних как свои. Да и не вы, а я должен вас благодарить.
- За что это?
- За щедрое пожертвование на храм.
- Ну, это я в смысле - чем быстрее построят, тем лучше, - вдруг сконфузился Федор, - а то вся эта стройка не лучший антураж для могилы. К тому же деньги мне легко достались.
Он скромно умолчал о том, что за эти легкие деньги ему пришлось блуждать по горам, несколько дней голодать и едва не быть убитым.
- Вы, правда, анархист? - с интересом спросил священник.
- А что, не похож?
- Не знаю. Современный анархист мне представляется неким лохматым, неряшливым и, простите, неумытым существом. О вас этого не скажешь.
- Вы путаете анархиста с хиппи, - усмехнулся Федор.
- Возможно. А в чем выражается ваш анархизм?
Федор задумался, рассеянно оглядывая расходящуюся по своим делам публику, дожевывающих последние впечатления журналистов и вышедших в народ чиновников.
- Трудно сказать. Меня так прозвал дед Филимон. А что он имел в виду, я не спрашивал. Хотя, наверное, доля истины в этом есть. Если выражаться фигурально, в духовном смысле, то я бы хотел жить на вершине горы, там, где, кроме свободы, ничего нет. И чтобы вокруг бушевали очистительные волны всемирного потопа. Если вы понимаете, о чем я.
- Кажется, понимаю, - кивнул священник, пощипывая клочковатую бороду. - Эту тоску по свободе и всемирному потопу нельзя назвать чистым стремлением к разрушению. Вы из того рода людей, у которых в тяге к разрушению проявляет себя чувство абсолюта. Ваше подсознание заявляет таким образом о своей жажде Бога.
- Неожиданно, - хмыкнул Федор. - Слишком крутой для меня поворот мысли. Но я подумаю над этим. Кстати, у меня к вам тоже есть вопрос. По семейной, так сказать, истории. От вашего прадеда-священника остались какие-нибудь бумаги, воспоминания? Меня, как вы понимаете, интересуют события весны девятнадцатого года.
- Пытаетесь разобраться, что произошло здесь тогда?
- Увы, пока что приходится только фантазировать. Два живых свидетеля, из которых один был - Царство ему небесное - непосредственный участник событий, а толку ноль.
- Ну, от меня, боюсь, толку не больше. Если что и было, все потерялось. Прадеда убили в двадцать первом. После этого его жена с детьми, бросив дом, переехала в Бийск и скоро умерла. Детей разобрали родственники. Имущества никакого.
- Вы раньше служили в Бийске? - в голове у Федора что-то забрезжило.
- Да.
- А нет ли у вас случайно знакомого священника в Москве?
- Случайно есть.
- И фамилия ваша - Александров?
- Хотите сказать, отец Валерьян из церкви Николы в Хамовниках говорил вам обо мне? - с улыбкой догадался священник.
- Это он посоветовал мне ехать в Золотые горы и написал записку с вашим адресом. А я ее потерял.
- Мир тесен.
- Да не в этом дело. Просто еще раз убеждаюсь, что меня забросило сюда совсем не просто так, а по каким-то странным мистическим рельсам. Вы не скажете мне, зачем я здесь? - Федор в упор посмотрел на священника, ожидая от него Соломоновой мудрости.
- Ну, вы же хотите подняться на вершину горы? Мне думается, именно для этого вы здесь.
Из ясных голубых глаз отца Павла струился тихий свет, окропивший и Федора смутной, теплой надеждой. От этого пришедшего извне чувства ему вдруг затосковалось сильнее и глубже, когда проникший в него свет рассеялся без остатка в глухом лесу его души.
По дороге в поселок Федор нагнал Аглаю. Но не успел завести разговор, как навстречу им вылез верблюжий пастух с французским именем Жан-Поль.
- Здравствуй, Белая Береза! - издалека крикнул он, ухмыляясь до ушей.
- А вот и Бельмондо из засады, - сухо прокомментировал Федор.
- Привет, Жанпо.
- Смотри, какой я тебе подарок нашел.
Парень со счастливым видом протянул руку. На ладони лежал почти идеально круглый плоский голыш. Природный рисунок камня состоял из красно-зеленых узоров, похожих на разводы акварели.
- Из Кокури достал.
- Очень красивый, - сказала Аглая, беря камень. - Спасибо, Жанпо.
Федор почувствовал себя униженным, оскорбленным и даже лишним.
- Охотники добыли медведя. Приходи вечером смотреть.
- Обязательно приду, спасибо.
Когда желтолицый Бельмондо скрылся из виду, Федор, с усилием напустив на себя непринужденность, дал волю возмущению:
- А я-то уж думал, вы ни от кого не принимаете подарков. Оказывается, ошибся. От кого угодно, только не от меня? Скажите честно - вам нравится этот засаленный пастух? Любовь, конечно, зла, я понимаю…
- Если хотите, подарите и вы что-нибудь, - перебила Аглая, пряча улыбку. - Обещаю, на этот раз не отвергну ваш дар.
- Обещаете? - Федор не поверил услышанному. - Что бы я ни подарил?
- Ну, если это не будет, например, слон, которого мне негде поселить.
- А если… хотя нет. Я сделаю вам сюрприз. И попробуйте только отказаться! - пригрозил он.
- Договорились.
- Завтра же. В семь утра я приду к вам домой.
- Боитесь опоздать? Завтра с пяти я на работе.
- Тогда послезавтра.
- Хорошо.
- А насчет медведя - это он серьезно?
- Конечно. Раз в году здешние алтайцы убивают в горах медведя и приносят его в стойбище. Это ритуальная охота.
- Вы участвуете в языческих ритуалах? - удивился Федор. - Может, и на камланиях присутствуете?
Некоторое время Аглая шла молча. И тут его осенило. Он увидел ее лицо, в котором сквозь славянские черты внезапно, будто из небытия, проступил дух Азии, монгольских степей и кочевых орд, сметающих все на своем пути. Все, что было в ней дикарского, вдруг получило простое объяснение, не сделавшее, однако, простым отношение Федора к этой девушке и ничуть не приблизившее его к ней, к пониманию мотивов, которые движут ею. Она даже не подпускала его на расстояние доверительного "ты", словно опасалась, что он займет слишком много места возле нее.
- Ваша прабабка, та, которая в горах с Бернгартом… она была туземка? Как же я раньше не догадался.
- Да, скифы мы и азиаты, с раскосыми и жадными глазами, - легко улыбнулась Аглая. - Я из того же рода, что и Жанпо. Вы, наверное, заметили, что местные алтайцы любят меня?
- Чего уж тут не заметить.
- Мои родители очень сильно любили друг друга. Так сильно, что иногда, мне кажется, им становилось страшно - ведь такая любовь дается… как бы в аванс, а чем придется отдавать, неизвестно. И наконец их смутные ожидания сбылись. В тот день мы поехали в горы, мне было десять лет. Я собирала цветы, а они готовили обед. Вдруг раздался сильный грохот. Я подумала, что гроза, засмеялась. Потом обернулась, а там, где были мама с отцом, лежат огромные камни… В тех местах никогда не бывает камнепадов… Я не сразу поняла, куда подевались мои родители. Звала их. А вместо них из-за камней вышел медведь. Он направился ко мне, встал на задние лапы. И вдруг раздался выстрел. Медведь заревел, повернулся и убежал. Стрелял пастух, он слышал грохот и решил посмотреть, что случилось. У медведя был слишком решительный вид, наверное, он меня убил бы…
- Я видел, как медведь-убийца загрыз человека, - медленно, словно в гипнотическом сне, проговорил Федор.
- Где? - насторожилась Аглая.
- В зоопарке, - опомнился он, - пьяный сторож сдуру полез в клетку.
- В таком случае это не медведь-убийца, а сторож-самоубийца.
- Я и говорю.
- С тех пор, - продолжала Аглая, - алтайцы зовут меня, когда убивают медведя. Но они, конечно, понимают, что никогда не убьют того самого медведя, которого видела я. Они считают его духом здешних мест, хозяином гор.
- Зачем тогда зовут вас, если это заведомо не тот медведь?
- Из вежливости.
- А вы из вежливости ходите смотреть на их ритуальные танцы вокруг туши.
- Они не танцуют вокруг туши. Они молятся духу-медведю. Если я не пойду, это обидит их.
- Ну, я вижу, с заповедью толерантности у вас тут все в порядке, - бодро заметил Федор.
- Заповедь толерантности? - Аглая изумленно подняла бровь. - Это та, что вместо заповеди любви к ближнему?
- Она самая. Современная редакция для постхристиан.
Возле дома Аглаи Федору отчего-то подумалось, что они похожи на нерешительных влюбленных, которым, чтобы признаться друг другу в чувствах, нужно нагулять еще не один десяток километров. Однако дело обстояло совсем иначе.
- Послезавтра в семь утра, - напомнил он. - И наденьте что-нибудь выходное.
- Вы поведете меня в кафе-мороженое?
- Нет, все будет по-взрослому, - без тени улыбки пообещал Федор.
Вертолетные лопасти застыли над степью, вихрь, с дурной шалостью вздымавший юбку Аглаи, умер. Чахлые кустики травы вновь обрели молитвенную неподвижность, напрасно взывая к бледному небу о спасительной влаге.
- Прошу. - Федор открыл дверцу в брюхе вертолета, в общих чертах похожего на плод неравной любви птеродактиля и мамонта.
- Даже не знаю, что сказать, - молвила Аглая, ошеломленно созерцая внутренности вертушки, когда они уселись на скамью.
- Я предупреждал, что все будет по-взрослому.
Из кабины высунулся кудрявый парень в комбинезоне, с веселой физиономией.