Днем Вожа обучал коня, охотился в поле, вечером работал в усадьбе.
На равнинах Дикого поля, помимо одичавших домашних лошадей, паслись косяки диких тарпанов – невысоких лошадок серой мышистой окраски с черной полосой вдоль спины, с причудливой черной стоячей гривой и хвостом. Долина реки Сок – северная граница обитания тарпанов в заволжских долах. По берегам Самары, Иргиза и обоих Узеней их водилось особенно много. Даже один из притоков Таволжанки, впадающей в Самару, звероловы и переселенцы назвали Тарпановкой.
Тарпан – лошадка хоть и небольшая, но плотного телосложения, необычайно резвая и выносливая. Только сайгаки могли бежать быстрее. Даже иные птицы не успевали в лете за их стремительным и грациозным бегом-полетом. К тому же тарпаны осторожны, чутки и на близкое расстояние охотников не подпускали. Из районов обитания их могли вытеснить только стада домашних животных.
Вожа целый день караулил в засаде, пока косяк тарпанов не подошел к нему на расстояние выстрела.
Шкуры двух тарпанов Вожа обработал во дворе усадьбы. Из шкур он сшил жилами, вынутыми из ног тех же тарпанов, несколько разновеликих мешков. После того он разжег гнилушки, которые медленно тлели, и поставил сырые мешки на дым на несколько дней, пока кожа не стала жесткой.
В то время как кожи сохли, Вожа принялся делать епанчи по русскому обыкновению. Перещипанную шерсть толщиной в палец разложил по рогоже и обливал ее из тагана горячей водой и топтал изо всей силы, бил и катал валиком, снова поливал кипятком и снова топтал и катал. До тех пор, пока шерсть слеглась очень крепко. Образовалось толстое покрывало, не продуваемое ветром, не пропускающее коротких проливных дождей, спасающее от стужи и солнечных ожогов. Теперь из куска войлока легко кроить плащ, который набрасывался на плечи и стягивался на груди тесемкой, пришитой к верхнему краю.
Вожа изготовил два плаща – для себя и приемного брата, названого брата. Он зашел в избу и накрыл Васька плащом, как одеялом. В военном походе и на охоте епанч длиной до колен незаменимая вещь. Епанч одновременно и постель, и одеяло, и шатер над головой в зимнюю пургу. Обычно на походной ночевке звероловы в сыром месте рубили ветки деревьев или кустарника или резали ножом охапки травы, стелили на них епанч и им же укрывались. По образцу этой древнерусской одежды позднее наловчились делать и бурки, более удлиненные и широкие войлочные плащи, бытовавшие у нескольких народов. Бурки носили предпочтительно в степных районах, где не было лесов и передвигались только верхами на лошадях.
Паренек был несказанно рад подарку, столь редкому в жизни бездомного сироты. Он быстро набирался сил.
Вместе с сыновьями табунщика Вожа мастерил пики и стрелы, ковал наконечники для стрел. Главный мастер тут Вожа. Позже показал уменье клейменый каторжник из числа овражных людей. Остальные – старательные подмастерья.
– Зачем нужен лук? – спрашивали зверолова садчик и овражные люди. – У вас замечательное ружье и пистолет.
Вожа каждый раз терпеливо отвечал:
– Ружье и пистолет больше для войны, чем для охоты.
Годится для боя большого зверя – медведя, лося… Лук для птицы и пушного зверька. Ружье в лесной чаще таскать надоедливо, лук легонький. Порох недешев, патроны дороги. Стрела своя. Полусотни каленых стрел надолго хватит.
Вначале изготовили три лука. Один поменьше, – для Васька. Два других, с тугой тетивой, – для Вожи и Дружины. Приглядевшись к приемам зверолова, смастерили для себя луки и овражные люди.
В минуты отдыха Вожа смастерил свирель и наигрывал мелодии старые, известные каждому пастуху и крестьянину, и новые, может быть, рождавшиеся в эти самые мгновенья. Свирель являлась любимым инструментом не только у пастухов и звероловов, но и у крестьян. Они знали, какое дерево лучше для изготовления сапелки, дудки и свирели, от чего зависит голос.
В дохристианские времена на Руси придумали оригинальную письменность и крючковую нотную грамоту. Но простой народ играл на слух, и по памяти исполнялось много несен и наигрышей. С принятием христианства пришли новая письменность и традиции. А в народной глубинке сохранялись традиции, идущие от седой старины. Таковы мелодии, исполняемые звероловом. В Диком поле и в Сибири они имели наибольшее хождение.
Табунщики часто останавливались послушать знакомое с детства и неведомое. Очень уж ладно играл зверолов. В медвежьих углах еще не знали завезенного Петром I табаку и крепких напитков. Лучшим отдыхом считалось затянуть песню да еще заиграть на дудке или свирели.
Более других полюбилась игра зверолова Прасковье. Она присаживалась на крылечко и, расчувствовавшись, просила поиграть еще. Похваливала и расспрашивала.
– Что играешь?
– А что на душу придет, – отвечал зверолов. – В поле людей по нескольку месяцев не вижу. Словом перекинуться не с кем. Поиграешь – и сил прибавляется, на душе веселей.
Своей игрой зверолов заразил и братьев Калачевых. Особенно Дружина резал свирель за свирелью, отыскивая лучший звук.
Через несколько дней Вожа объявил, что готов к большой охоте. Затянулась рана и у его названого брата. Васек был еще слаб и пошатывался при ходьбе по двору, но выразил желание тронуться в путь.
Вожа забрал мальчишку с собой.
Калачевы подарили обоим звероловам по рубашке, тканой из крапивы, на подмену и благословили. Они еще верили в удачу и возвращение дочерей.
9
В Самарском Заволжье степь часто перемежалась с лесом. Много дубрав. Все песчаные места заросли красными лесами с преобладанием сосны. Встречались сосны в два-три обхвата. А то лес обрывался и шла равнина, на которой лишь отдельные деревья и кустарники.
Южнее реки Самара лес встречался преимущественно по долинам рек. Среди степи тянулись кудрявые зеленые полосы шириной от сотни саженей до двух десятков верст по обе стороны от речных берегов.
Урема отличалась сказочной населенностью зверя и птицы. Узкая полоска леса под своей сенью собирала и всегдашних обитателей лесов, и жителей степей. В пойменной, затопляемой весенними паводками части леса небо подпирали деревья-великаны, под которыми сравнительно мало подроста и кустарника. На нагорной возвышенной стороне уремы заросли гуще и почти непроходимы, особенно на склонах рек и оврагов.
Звероловы въехали в урему по тонкой извилистой звериной троне. Начало тропы приметить не просто. Спугнули стадо диких кабанов, с треском ломанувшихся прочь. Спешились и повели коней за узду, свободной рукой раздвигая густые заросли, за которыми ничего не видно в трех шагах. Идти по тропе трудно, но если сбился с тропы, то завязнешь в буреломе; пеший потеряет времени в пять раз больше, а конный вообще не пройдет. Но вот лес стал редеть, пошла настоящая урема с небольшими лужайками среди чащи.
– Сок, – показал Вожа на блеснувший впереди изгиб реки. Река шириной в двадцать-тридцать саженей имела пологие берега, но текла в коридоре леса и густого кустарника. В наиболее узких местах гигантские деревья почти смыкали ветви, в других несколько расступались, будто специально давая взгляду рассмотреть живописную картину.
Вожа привел Васька на одно из своих зимовий.
– Мое зимовье, – сказал Вожа возле небольшой избушки с одним маленьким оконцем, в которое не смог бы пролезть и ребенок. Оконце затянуто рыбьим пузырем.
Зимовье стояло у реки, но так, что с реки его не видно. В кустах лежал долбленый челн. За избушкой росла дикая вишня. Топор зверолова проредил заросли вокруг нее, и благодарное дерево широко раскинуло густую крону, усыпанную множеством мелких плодов. У крыльца крошечный пятачок еще зеленых бобов и грядка пожухлого, заросшего сорняком лука, показывавшего, что хозяин здесь редкий гость. Других насаждений не было.
Около зимовья деловито гудели дикие пчелы. В могучем осокоре на разных уровнях поместилось сразу три борти. Зверолов имел в лесу свои бортные ухожаи. Бортничество не стало главным делом зверолова, но и мимо дармового природного меда он не проходил…
Васек не удержался – попробовал зеленый плод яблони:
– Кислое.
– Подрастут, будем парить в печи.
Из кустов выскочил крупный серый пес. Такой тощий, что ребра выпирали, точно шкура сидела на костях. На радостях собака чуть не свалила хозяина.
– Волчок, – Вожа приласкал собаку, похожую на волка. Ласково потрепал по шее и жмурящейся от блаженства морде. – Совсем отощал без меня. На охоту пойдем, подправишься.
Васек зашел в зимовье, а за ним проследовал и Вожа. В полутемном зимовье Васек увидел полати. На земляном полу вместо привычной деревенской печи каменка – свод, сложенный из камней без извести и цемента. На этот свод клали камни беспорядочно и много, чтобы дым выходил из печи беспрепятственно, а тепло удерживалось большой массой камня достаточно долго.
Затем паренек повернул голову и отшатнулся в сторону. В углу на шесте сидел, взметнув огромные крылья, степной орел. Хищный крючконосый клюв разинут. Глаза блестят, показалось, горят красным огнем. Но птица не шевелилась. Искусно изготовленное чучело едва вмещалось в избенке. В другом углу "спал" филин.
В центре зимовья стоял стол на вкопанных в землю ножках, два стула – долбленые чурбаки, к потолку на веревках подвязаны два мешка. Один Вожа спустил на стол. Достал горсть лесных орехов, угостил Васька.
– Бери, Васек, это межевой запас на черный день. Как только орех нальется, пойдем лещину лущить. Два мешка соберем – нам на всю зиму хватит.
Звероловы на территории от Волги до Камчатки приходили в зимовье для промысла пушного зверя в середине осени. В Диком поле в зимовье часто и летовали. Большинству звероловов возвращаться было некуда. Время появления обжитых деревень только подступало.
Если в приглянувшемся месте зимовья не стояло, то избушка рубилась в течение недели. В январе основной промысел кончался. Но если рядом не имелось селенья, что бывало часто, то звероловы, отдаленные от другого мира сотнями верст и глубокими снегами, жили в зимовьях до ранней весны. И только после этого отправлялись в селенья, в крепости, на ярмарки. Вожа жил в зимовьях постоянно.
Похожие зимовья Вожа имел на одном из притоков Большого Черемшана, на Соку, на Самаре и Большом Иргизе. На Иргизе – реке, пограничной с киргизской стороной, вокруг зимовья Вожа поставил частокол с бойницами. Здесь даже зимой шалили воровские шайки кочевников и воровской люд из России. Остальные зимовья как простая изба.
Долгие зимние вечера зверолов коротал, прикармливая лесных зверюшек и раненных птиц. Они словно услышали приход большого друга. Первой появилась белка, серая с рыжеватым отливом. Белка схватила орех из протянутой ладони и юркнула в рукав рубахи, но рубаха не шуба, что-то ей там не понравилось – и через мгновенье она оказалась на лавке.
Зато в открытую дверь бесшумно впорхнул жгуче черный большущий ворон и зычно ошеломил человеческой речью:
– Здравствуй! Ворону угощенье!
Оба зверолова, и зрелый и малый, такому явлению умилились. Никто разговаривать птицу не учил. Вожа подобрал полуоглушенного ворона с помятыми правильными перьями на снегу в самую стужу после боевой птичьей потасовки. Ворон прожил в зимовье до весны, восстановил силы, но улетать не собирался. То ли ему здесь оказалось сытнее и теплее, то ли интереснее слушать человека и поражать способностью выговаривать фразы.
– Пойдем покажу байбака, – предложил Вожа названому брату.
Во дворе Вожа познакомил Васька еще с одним приятелем, который вылезал на свист.
Вечером Вожа налил в плошку кумыса и поставил у порога. Утром гость все же пожаловал. Васек увидел чрезвычайно пушистую кошку.
– Дикая полевая кошка, – сказал Вожа. – В степи среди зарослей чилиги и шиповника полно водится. Там их волки не достают и добычи хватает. Приваживаю от мышей и крыс. В холода в зимовье жила. Летом совсем одичала. Пушистик, иди сюда.
Кошка пила кумыс крошечными глотками, слизывала с поверхности, от удовольствия жмурила глаза, но стоило сделать шаг в ее направлении – убегала в кусты и возвращалась только когда люди отступали на значительное расстояние.
Новые события и встречи восхищали мальчишку, хоть и росшего среди приволья деревенской природы, но впервые летовавшего с настоящим охотником-промышленником, а по другому – звероловом-промышленником. Охотники этой поры предпочитали называть себя не промысловиками, а промышленниками, что в общем одно и то же, но более употребимое шло от более ходового слова промышлять. Называли они себя так не без гордости. Считали зверование и службу проводниками стоящей, главной работой. И, действительно, были уважаемы. К ним часто обращались за советом и помощью. Мальчишки, попавшие в науку к охотнику-промышленнику, редко сходили с охотничьей тропы.
Оставив кожаные мешки с кумысом и провиантом в зимовье, звероловы пошли на разведку по реке в долбленке, прихватив берестяные ведра, веревки и рыболовные снасти.
Лес обступал реку плотной стеной и слева и справа. Иногда плыли в сплошном зеленом туннеле из веток деревьев. Гигантские осокори в три-четыре обхвата возвышались над всем. Не уступали им могучие березы, изредка встречавшиеся в чаще, и липы. Чуть ниже – могучие дубы, стройные осины, кудрявые вязы. Еще ниже – ракита, боярышник, лещина, другой кустарник и много подроста деревьев. И так до самой земли. У каждой группы деревьев свой уровень.
Нижние ветви деревьев свисали в воду. Зеленоватая вода играла ветвями. А вот двухсотлетний огромный осокорь, подмытый вешними водами, упал и перегородил более половины реки. Долбленка с усилием прошла образовавшуюся быстрину. Лес казался угрюмым, а река, текущая в густой тени, глубокой и таинственной.
Верст десять звероловы прошли вверх по Соку на гребях. Пока поднимались, лес был оживлен. Время весеннего гнездования и брачных песен кончилось, но птицы оживлены, и то тут, то там слышались голоса рябчиков, лесных голубей, дроздов, размеренно вела счет кукушка: ку-ку-ку, стучал дятел.
С ветки на ветку, далеко, точно птица, летала белка-летяга. В отличие от обычной белки у нее тонкие кожаные перепонки с двух боков; от передних лап к задним перепонки распластывались точно два крыла.
Легкая долбленка тихо скользила по воде и почти в упор вышла на лося, вышедшего на водопой. Лесной великан вздрогнул и гулко, скачками, ушел в чащу.
На реке темные омуты сменялись песчаными перекатами. На одном Вожа показал глазами на рыбу, вставшую на перекате. Васек, упарившийся от духоты и весельной работы, с удовольствием сиганул в воду. Он поймал рубахой двух рыбин.
На поворотах реки встречались песчаные отмели. Здесь звероловы сделали заброд бреднем. На дне долбленки оказались несколько окуней, язь, уклейка, два судака и четыре щуки больше локтя длиной. Прошли еще раз по тому же месту и подняли не меньший улов.
– Во время лова рыбы не становись на бредень, – учил приметам Вожа, – от того рыба не ловится.
Из рыбы варили уху, пекли в угольях притушенного костра. На зиму звероловы рыбу солили и вялили. Ели и сырую рыбу, особенно в зимнее время, восполняя запасы необходимых для здоровья веществ. При цинге и общей слабости звероловы и переселенцы, поймав птицу, зверя или рыбину из-подо льда, разделывали добычу ножом и тут же принимались жевать жесткую, но спасительную пищу. Лучшее средство от хвори.
Несколько раз звероловы приставали к берегу. Вожа ходил проверять в лесу борти. С помощью веревок и приспособлений он поднимался по деревьям на высоту до семи-десяти саженей и, отмахиваясь от пчел, заглядывал в дупла. Смотрел, сколько меда натаскали крылатые сборщицы нектара.
Труднее всего забираться на высоченные гладкоствольные сосны. Выше по течению количество сосен увеличивалось, лиственный лес превращался в бор. Пчелы любили сосновые дупла. Тут почему-то меда частенько оказывалось больше, и медведи-сладкоежки тревожили реже.
Внизу толщина двухвековой сосны полтора-два обхвата. На них Вожа поднимался старинным русским способом, с помощью упругого каната толщиной в три пальца. Канат плели из тонких сыромятных ремней.
Бортник обхватывал сосну канатом, пропускал его через левое плечо, потом наискосок через спину к пояснице. Канат завязывался так, что сосна и бортник находились в одной петле, хотя между ними было достаточное пространство.
Бортник упирался ногами в ствол, тело его зависало под углом к земле. Канат снизу поддерживал тело на весу.
Чтобы подняться выше, бортник, руками взявшись за канат, резко притягивал тело к стволу и отпускал. Во время рывка сцепление каната с деревом ослабевало. Короткий миг бортник находился как бы в полете и успевал закинуть кольцо каната вверх на пол-аршина– аршин. Дальше он перебирал ногами и так постепенно поднимался.
При этом бортник, первый раз влезая на сосну, делал на стволе насечки для более удобного упора ног. Самый первый подъем был и самым опасным. Не приведи случай скользнуть стопе по гладкой поверхности ствола… Много народу поубивалось на бортном промысле. Чаще срывались случайные люди, промышляющие от случая к случаю. От бортника требовалась большая сила, ловкость и немалая смелость и уверенность при работе на высоте.
Промысел самый распространенный и древний на Руси. Тысячи людей удачливо промышляли медом. Сладкую добычу поставляли и в далекие страны. Но многие бортники исчезли в дремучих лесах.
С убавлением первородных лесов и диких пчел охотников за медом становилось все меньше, но в Диком поле и на Урале пчелы еще водились в достатке.
Почти у дупла Вожа завис, уперев ноги в ствол. Решил передохнуть.
– Васек, присматривайся. Освоишь дело – будешь с медом.