"В начале своего царствования Иван III всё ещё был татарским данником, его власть всё ещё оспаривалась удельными князьями, Новгород, стоявший во главе русских республик, господствовал на севере России… К концу царствования мы видим Ивана III сидящим на вполне независимом троне об руку с дочерью последнего византийского императора… Изумлённая Европа, в начале царствования Ивана III едва ли подозревавшая о существовании Московии… была ошеломлена появлением огромной империи на её восточных границах, и сам султан Баязет, перед которым она трепетала, услышал впервые от московитов надменные речи".
К. Маркс. Секретная дипломатия XVII века.
Роман Игоря Лощилова повествует о том, как под руководством московского князя Ивана III боролась Русь за окончательное освобождение от монгольского ига.
Содержание:
От автора 1
Часть первая - ПРЕДТЕЧА 1
Часть вторая - ВЫСВОБОЖДЕНИЕ 48
ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ 120
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ 122
ОБ АВТОРЕ 123
Примечания 123
Свержение ига
От автора
В русской истории немало периодов "смутного времени", когда малочисленность и противоречивость фактического материала дают возможности для произвольных интерпретаций и выдвижения противоречивых гипотез. Один из таких периодов связан с борьбой русского народа за окончательное освобождение от татаро-монгольского ига. У многих ещё на школьной скамье возникали вопросы: почему после сокрушительного поражения Мамая в Куликовской битве Русь ещё сто лет носила позорное ярмо и каким образом произошло долгожданное избавление? Однозначного ответа не могли дать не только школьные учителя, но и вся историческая наука.
До недавнего времени в ней преобладала точка зрения, поддерживаемая выдающимися историками прошлого - Соловьёвым С. М., Ключевским В. О., Костомаровым Н. И., - о том, что татаро-монгольское иго пало без больших усилий Москвы, как бы само собой, вследствие естественного разложения Орды. Историки более позднего поколения (Пресняков А. Е., Базилевич К. В., Греков И. Б., Черепнин Л. В.) оценивали свержение ордынского ига как закономерный итог борьбы русского народа за свою независимость. Такую концепцию, несмотря на её привлекательность для национального самосознания, было трудно доказывать. Дело в том, что окончательное высвобождение произошло не столько военными, сколько политическими, дипломатическими и экономическими средствами. Летописцы - главным образом монахи, люди, далёкие от государственных хитросплетений, - зачастую не ведали об истинных причинах происходящих событий, они только регистрировали их, не имея возможности объяснить. Понадобился глубокий историковедческий анализ летописных текстов, чтобы понять, что многие события явились не удачным стечением обстоятельств и не промыслом провидения, а результатом дальновидной политики Москвы.
Творцом этой политики являлся великий князь Иван III Васильевич. Это была личность, сравнимая по масштабам и результатам своей деятельности с Петром Великим. Начав княжение на территории, едва умещавшейся в границах современной Московской области, он сумел увеличить свои владения в пять(!) раз, наладил управление в присоединённых землях и заложил основы российской государственности. Он преобразовал армию, вооружил её современным для того времени оружием, устроил поместное землевладение, создал новую судебную систему, вывел Русь на международную арену, затеял невиданное каменное строительство, оставив нам его зримое свидетельство в виде нынешних кремлёвских стен, башен и великолепных строений на Соборной площади. Карл Маркс, принявшийся за изучение русской истории, так изложил свои впечатления о том времени:
"В начале своего царствования Иван III всё ещё был татарским данником; его власть всё ещё оспаривалась удельными князьями; Новгород, стоявший во главе русских республик, господствовал на севере России. Польско-Литовское государство стремилось к завоеванию Московии, наконец, ливонские рыцари ещё не сложили оружия. К концу царствования мы видим Ивана III сидящим на вполне независимом троне об руку с дочерью последнего византийского императора; мы видим Казань у его ног, мы видим, как остатки Золотой Орды толпятся у его двора; Новгород и другие русские республики покорены; Литва уменьшилась в своих пределах, и её король является послушным орудием в руках Ивана; ливонские рыцари разбиты. Изумлённая Европа, в начале царствования Ивана III едва ли даже подозревавшая о существовании Московии, стиснутой между Литвой и татарами, была ошеломлена появлением огромной империи на её восточных границах, и сам султан Баязет, перед которым она трепетала, услышал впервые от московитов надменные речи" .
К сожалению, соотечественники, не привыкшие признавать своих пророков, проявили к личности Ивана III неоправданную строгость. Они упрекали его в излишней осторожности, нерешительности, трусости, слабоволии, чрезмерной зависимости от жены и недобрых советчиков. Историкам XIX века, воспитанным в духе наивного романтизма, хотелось, по-видимому, видеть на престоле благородного рыцаря, поражающего зло и произносящего при этом утомительно длинные речи. Иван III такому образу не соответствовал. Он действовал с осмотрительностью, предпочитая тщательно выверенный неблизкий путь малонадёжному военному счастью, но зато если уж обнажал оружие, разил им наверняка. Что же касается историков советского периода, то они, выполняя партийные установки, мазали чёрной краской всех российских правителей, делая исключение для трёх-четырёх человек. Иван III в их число не входил. Вот и получилось, что личность мудрого государя, достойного стать предметом национальной гордости, скрылась под ворохом домыслов и идеологических запретов.
Собственно, эти два обстоятельства - окончательное освобождение от татаро-монгольского ига и личность Ивана III, -не получившие достойного отражения как в исторической, так и в художественной литературе, обусловили давний интерес автора. Роман задумывался в середине 70-х годов, через несколько лет, в 1980 году, исполнялось 500 лет знаменитого "стояния на Угре" - даты, официально считающейся концом ордынского владычества, и автор надеялся, что столь солидный юбилей ускорит прохождение рукописи в издательстве. Надежды оказались тщетными, юбилей вообще не отмечался, издать роман так, как он задумывался, было невозможно. Пришлось разделить на две части: первая в виде повести "Предтеча" увидела свет в 1987 году, вторая в виде романа "Высвобождение" - в 1991 году. Обе книги имели хороший читательский успех, быстро исчезли с прилавков магазинов и перекочевали на книжные развалы, где продавались по повышенной цене. Разумеется, это льстило авторскому тщеславию.
Ныне роман выходит как единое целое. Соединение двух книг не потребовало существенных переделок. Это как бы две отдельные лодки, соединённые общим мостком. Получился катамаран - судно, обладающее повышенной устойчивостью. На нём я и приглашаю читателей отправиться по бурным волнам русской истории.
Счастливого плавания!
И. Лощилов
Сентябрь 1996 г.
Часть первая
ПРЕДТЕЧА
Глава 1
РАЗБОЙ
Знаю, ты у нас
Сам большой-старшой
И судить-рядить
Тебя некому.
И.С. Никитин. Мщение
Ранним сентябрьским утром с шестым ударом часомерного била ворота Фроловской башни выпустили небольшой конный отряд. Впереди, выгнув шею в блестящую чёрную дугу, выплясывал богато разубранный жеребец. Его хозяин, великий князь Иван Васильевич, выглядел скромнее: чёрный кафтан, оживлённый серебряными застёжками, тёмная мурмолка с отворотом из серого меха, мягкие без узоров сапоги - будто на богомолье собрался. Дело, однако, было вовсе не святое...
Шёл в ту пору по Руси 1471 год. Только что окончился победный поход на Новгород. Москва возликовала и ударилась в тяжкий загул. Уставши от праздничных застолий и торжественных молебнов, приказал великий князь своему стремянному Василию устроить тайный выезд в загородный дом, построенный за Кулишками, к востоку от Кремля. Кончался пятый год Иванова вдовства, и, хотя усиленные поиски невесты, достойной великого, но малоизвестного на Западе московского государя закончились, Иван Васильевич старался отогнать мысли о своей будущей жене. Третьего дня, однако, ему пришлось вспомнить об этом. Венецианский посол Антоний привёз для погляда чудно выписанный на холстине лик Зои Палеолог, которую сватает сам Папа Римский. Невеста высокого рода - племянница последнего византийского императора Константина - и вида совсем приличного. Иван Васильевич представил полную гречанку с большими тёмными глазами и усмехнулся: "Бестужев сказывал, что во Фрязии о нас ничего не знают - в шкурах, дескать, медвежьих ходим, - лишь в одном уверены: московиты любят жёнок в теле. Вот мне и подобрали..."
Копыта простучали по деревянному настилу моста, и всадники направились сквозь торговые ряды на Варьскую улицу - здесь стояли великокняжеские вари для изготовления мёда и пива. Иван Васильевич любил эти утренние часы, когда ничто не мешало его выезду, когда всё, что задумано загодя, можно ещё сделать. Только начинается хлопотливая дневная жизнь, уже проснулись в домах, мычат коровы, дымки над крышами появились - знать, проворные бабы у печек забегали, - но на улицах ещё пусто.
А копыта уже не стучат - чавкают. Хороша Варьская улица, да грязна больно. Москвичи всё на улицу льют, благо идёт она по краю оврага. Целое лето сухота стояла, а здесь так и не просыхало. Накануне возвращения великого князя из новгородского похода случился в Москве жестокий пожар. Горело рядом, за Богоявленским переулком, и ярыжные со своей пожарной рухлядью проехать по Варьской не смогли, в объезд подались. Следы этого пожара виднелись повсюду. Иван Васильевич представил себе, как яростно гудело и металось в закоулках здешней слободы косматое рыжее чудище. Боролись с ним просто: сносили с подветренной стороны всё, что могло гореть, и чудище, сморённое голодом, постепенно околевало.
Москва в те годы горела часто и охотно. Однажды, когда занялось невдалеке отсюда, у Николы-старого, великий князь, спешно прискакавший на пожар, велел сносить все дома по Никольской улице. Привычные к такому делу дружинники живо раскатали десяток изб, а когда дошли до богатых хором, путь им преградила красивая девка Алёна - дочь незадолго перед этим помершего боярина Морозова. "Не дам живую храмину рушить!" - решительно крикнула она и чуть не с кулаками набросилась на великого князя - не признала его в чумазом, перепачканном сажей молодце. Дружинники со смехом оттащили прыткую девку, а Иван Васильевич пожалел бездомную сироту и велел отправить её на время в свой загородный дом. Вскоре Алёна из скромной приживалки сделалась хозяйкой этого дома. Молодой вдовец не баловал красавицу: в кремлёвских хоромах, под боком у митрополита, блуда не допускал, а часто ездить в загородный дом - к чёрту на кулички - государственные дела не позволяли. Ныне же, когда заканчивались переговоры о его женитьбе, великий князь решил отставить все дела и навестить Алёну.
Вот и Кулишки. Справа открылась церковь, поставленная прадедом Дмитрием Ивановичем в честь воинов, положивших головы на Куликовом поле. Службу здесь уже долгое время правил отец Паисий, бывший духовник великого князя Василия Тёмного, знающий Ивана со дня рождения. Верным слугой и добрым советчиком был Паисий для всей великокняжеской семьи, пережил с ней смуту великую, позор изгнания и ослепления государя московского. От него узнал Иван первые азы книжной премудрости и первые строки Священного Писания. Он же и последнюю услугу Иванову отцу оказал: закрыл его незрячие очи на смертном одре. С тех пор почти десять лет прошло, как поселился отец Паисий в этой церкви - память о доблестном прадеде Дмитрии Ивановиче беречь. Слаб стал старик Паисий в последнее время, и то сказать, девяносто годков стукнуло. Родился он в страшный год нашествия хана Тохтамыша, который после Куликовской битвы великий разор всей Москве учинил.
Иван Васильевич придержал коня и свернул к церкви, решив справиться о здоровье старца. У ворот встретил скорбной вестью чернец:
- Занемог отец Паисий. Три дня лежит не вставаючи и пред Сретением с Господом уже причастяше...
- Проводи к святому отцу! - приказал великий князь и проворно соскочил с коня.
Душный полумрак горницы был проколот пробивающимися сквозь закрытые ставни яркими солнечными иглами. В них мельтешили пылинки и слоились волны можжевелового дыма, поднимающиеся из большой жаровни. Когда великий князь разглядел ложе, на котором лежал старец, и подошёл под благословение, тот не смог даже поднять руку от слабости. Иван Васильевич сам приподнял эту лёгкую, иссохшую руку, каждую жилочку которой он помнил с детства, и припал к ней.
- Что же ты, отче, занедужил? Лечец тебе опытный надобен, враз пришлю.
- Поздно уж лечить меня, государь. Я как старая шуба: начни латать, а шерсть тут же осыплется. Да и не о том глаголити нам: последний раз, должно, видимся... Расскажи-ка лучше, как с Новым городом воевал, а то всякое несут... Вроде был ты лих на Шелони, да больно лют в полоне...
- Ишь ты, - усмехнулся Иван Васильевич, - уже и складницу удумали... Что ж, верно удумали. Четыре тыщи моих воинов вдесятеро больше новгородских лапотников на Шелони побили - то ли не лихость? А у пленённых списки с грамот нашли, какими отступники новгородские с королём Казимиром сношалися и просили заместо моего наместника пана латинского им ставити. Многие имена те списки открыли. Тем, кто в литовскую сторону глядел, мы головы отвернули. Тех, которые деньги на богопротивные дела не жалели, пограбили. Ну а кому неуютно было под московскою рукою, отчины лишили и в другие места определили на жительство. Люто? Так и в Писании сказано: всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и в огонь бросают. Если ж при рубке щепки случились, дак не без того: воевать - не молебен справлять, словами не обойдёшься...
- Понимаю твои заботы, государь, только обидно мне, что брат с братом дерутся и лютость проявляют, а враг обчий благоденствует, дани требует, гостей наших грабит и порубежные земли воюет. Аз мечтал, недостойный, победу русскую над агарянами, сыроядцами погаными узреть. Долга моя верста, да Бог не дал милости... Иване, сын мой любезный! Собери полки могучие, брось клич по всей земле русской - каждый на безбожного царя Ахмата пойдёт! Встань за честь земли русской, как прадед твой Дмитрий Иванович на поле Куликовом! Неужто царь Ахмат страшнее Мамая? Неужто сила наша ослабела?
Отец Паисий, обессиленный своей речью, откинулся на подушки и закрыл глаза. Грудь его вздымалась словно после тяжкой работы. Иван Васильевич с жалостью смотрел на высохшее и немощное тело старика, в коем сохранился и жил такой неукротимый дух: ему бы о покое своей души думать, а он Русь на татар поднимает!
"Что же сказать тебе, отче? - думал Иван Васильевич. - Был бы ты в силе да во здравии, сказал бы, что не время сейчас поход на татар собирать. Слабее они стали, верно, и силы у Московского государства поприбавилось, но и враги у него пострашнее. Взглянул бы отец на хартию, что в моём дворце висит, увидел бы, что Русь будто в волчью пасть попала: снизу царь Ахмат клыки точит, сверху немцы да новгородская господа спину норовит прокусить, а король Казимир и вовсе заглотить нас тщится. Силён московский государь, и сил у него на новую Куликовскую битву наберётся, только одной битвой царя Ахмата не сломить, а ввяжись в войну - тут тебе верхняя челюсть хребет и сломает!
Хорошо поминает святой отец Дмитрия Ивановича за победу над Мамаем, а что было потом - запамятовал. Сам ведь мне свиток один читал, что после победы лежали трупы крестьянские, аки сенные стога, а Дон-река три дни кровию тёк. Положила тогда Русь лучших сынов своих, поля орать некому стало, и запустение великое на всю землю пришло. На следующий год двинул свою орду хан Тохтамыш и взял Русь. Москву спалил, и снова дань страшную наложил. Дорога цена такой победы, невелика честь над нищим народом княжить...
Нет, теперь татар не только мечом бить надобно. Натравить всех своих врагов друг супротив друга - и по частям, по частям!.. Дело начато уже. В прошлом году казанских татар пощипали, а ноне хан Обреим и вовсе по полной моей воле мир дал. Так что один клык супротив хана Ахмата в Казани уже имеется. Скоро и снизу клык наточим - Крымская орда тоже недруг Ахмата... Главное, чтоб Ахмат с Казимиром не сговорились - купно-то много беды наделать могут. Сейчас у Казимира руки связаны угорскими делами: королю Корвину помогает с его боярами бороться. А пройдёт время, развяжутся - что тогда? И в своём государстве дел невпроворот - своевольничают князья, не желают под рукой великого князя в дружной упряжке ходить, на удельщину тянет... Трудна державная ноша, мечом полегче воевать, да и славы побольше, только Русь уже не юноша на потешках, чтоб кулаками махать и носы кровенить. Подойдёт время, под сердце ударим, чтоб наверняка..."
Вот что сказал бы Иван III святому отцу, если б разговор серьёзный случился, но старик ждёт других слов.
- Разделяю твои думы, отче, - заговорил Иван Васильевич, - нет мне более святого дела, чем Русь у татар вырвать и за поруганное крестьянство отомстить поганым, всю жизнь положу на это, в чём крест нашего господа целую.
Однако отец Паисий впал в беспамятство и не услышал этого. Он лежал недвижно, только слабое, еле заметное дыхание говорило, что жизнь ещё теплится в нём. Иван Васильевич спешно послал за лекарем и приказал очистить церковный двор от лишних людей.
- Пусть едут и упредят о моём приезде, - сказал он стремянному Василию, - сам же оставайся здесь и следи, чтоб тишина блюлась.
Вскоре поредевший отряд продолжил свой путь к загородному дому великого князя. Вначале шли дружно и ходко, потом в лесу растянулись цепочкой. Деревья стискивали дорогу замшелыми боками, опутывали тенётником, цепляли всадников корявыми руками, обдавая вдогонку холодными росными дождичками. Придавленные глухоманью, ехали в тишине, только у лошадей, должно быть со страху, ёкали селезёнки.
Зелёный сумрак неожиданно сменился ярким солнечным весельем: лес, будто поднатужившись, выкинул их из своего чрева на большую поляну. Сразу оживились люди, лошади сами прибавили рыси. Дорога, соединявшая концы причудливо изогнутого леса, показалась туго натянутой тетивой, она вливала удаль в людей, резвость в лошадиные ноги и требовала выплеснуть всё это на своё длинное тело.