Надо было решить сейчас же. В крайние минуты Ирина находила выход, - не рассуждением, а сердцем. Она зажмурилась и вопросила, глубоко в себе: ну, как же?..
- Хорошо. Завтра, в четыре часа, в Байоне… аркада, у театра. Если не задержит что-нибудь важное, встретите меня в конце аркады, к проезду… где машины.
- Благодарю.
Ирина положила трубку. Кто-то из ожидавших ворчнул - "нельзя так долго висеть на аппарате", - не из русских. "О-ля-ля" шепнула льстиво:
- Двадцать три минуты говорили… интересный ангажемент, мадам Катьюнтзефф?
- Нет, мадам Герэн, не ангажемент… - ответила Ирина, даря улыбкой.
Пошла и услыхала льстивый оклик:
- Ваш платочек, мадам Катьюнтзефф…
"О-ля-ля" протягивала ей платочек, который Ирина обронила.
- Что-нибудь очень интересное, мадам Катьюнтзефф?
- О-чень, мадам Герэн.
- Я всегда рада, когда моим жильцам везет. Столько вы испытали грустного, мадам Катьюнтзефф… о-ля-ля! На два словечка, мадам Катьюнтзефф… Это уж против правил, но я так вас уважаю и…
И под секретом сообщила, что справлялись о мосье и мадам Катьюнтзефф. От комиссариата часто наводят об эмигрантах справки, боятся, не большевики ли. Но на этот раз агент был частный, - возможно, что и от нотариуса, или от адвоката… это бывает, в случае, например, наследства. Мадам не ждет наследства? Ну, так обо всем справлялся… как живут, сколько платят за апартаменты, каких лет, давно ли, даже - какой характер у мадам… ну, обо всем решительно.
- Я его наводила, осторожно… от кого, мосье? может быть открывается наследство? Сказала, что у мадам в России остались несметные богатства, золотые земли, шахты, заводы… первые были богачи… мне мадам Белокурофф много рассказала про вас, мадам, у ней тоже были золотые земли, вся Сибирь! Но они все плуты такие, не скажут прямо. Только и сказал: это большой секрет… возможно, что и наследство. Разумеется, я дала о вас с мосье самые лучшие аттестации… сказала, что мадам великая артистка, а характер… ну, прямо, ангельский характер! Не правда ли, мадам Катьюнтзефф? А мосье Катьюнтзефф - русский комбаттан, очень тяжело был ранен, в самую грудь, и сейчас в санатории, в Пиренеях. Жаль, я не знала, какой это санаторий, вы мне не говорили… Самые аристократы, и самого. высшего воспитания… не правда ли, мадам Катьюнтзефф? Но теперь… о-ля-ля!.. большевики все у них ограбили, и положение их… нелегкое, мосье шофером, а мадам поет с эстрады… и наследство бы им очень пригодилось… не правда ли, мадам Катьюнтзефф? Если бы вам выпало наследство… о, как бы я была за вас счастлива, мадам Катьюнтзефф!
Не сказала только, что за справки получила необычно много - двадцать франков!
Ирина поблагодарила добрую мадам Герэн. Эти справки ее встревожили. Кто же это мог справляться… "частный"? какое кому дело до?.. Да уж не он ли? - подумала она об иностранце, и вспомнила, как он не раз подчеркивал, что ее знает… так твердо: "я вас знаю". Но что ему за дело? Этого не доставало, точно из авантюрного романа, сы-щик… совсем по-американски.
Это и встревожило ее, и оскорбило.
* * *
Угол комнаты, где висела папина иконка св. кн. Александра Невского, - Ирина с ней не расставалась, - и портрет отца, в венчике из терновника, - давний мамин, с маленькой Ириной на руках, "домашний", висел над ее постелью, в крепе, - был заставлен усыхавшими цветами. Над сомье Виктора смотрел казацки-остро скуластый генерал Корнилов и, умно-близоруко - Чехов. Висели еще памятки боев: побитый цейс, темляк и покоробленная полевая сумка - целлулоза в коже, с "трехверсткой". Ниже, под гирляндой увядших орхидей, мутно-серебряно глазело круглое плято американца, неприятно напоминая "историю".
Возвратясь к себе, Ирина увидала этот глаз, за ней следивший. Ее кольнуло: как-то сплеталось это с согласием, которое она дала американцу. Эта "штука", как говорили знающие, стоила по крайней мере тысяч десять, судя по фирме - Рю де ла Пэ! - "в трудную минуту, - говорили, - можно и загнать, тыщонки за две". Ирина сняла плято и спрятала. Кололи мысли: неужели это… и "сказочные" миллионы могли тут значить?.. Но это как-то связывало волю, неуловимо подавляло. Она раздумалась: а если бы не этот, а другой, обыкновенный… согласилась? Не знала. Вспомнилось - "Свет во тьме"… и сказанное искренно, с волнением, - "а что, Эйби… если бы это была Мэри… девочка твоя?.." Нет, это тут не причем: если бы и обыкновенный, всякий, - все равно… свободней только. Папа, бывало, говорил, чтобы "душа жила". Мучило еще, другое - тайна. Тайн у ней не было от мужа, а теперь… И в этом она невиновата, и - Виктор чуткий. А вдруг… уловка? Бывало разное. Часто ей посылали письма, или нащупывали взглядом: как?.. Письма она рвала, не сообщая Виктору. Бывали явные нахалы, - эти отступали перед взглядом. Бывали пробы через посредников. Был случай… "сделки". Некий "эндюстриэль", даже фамилию проставил, - нотариуса только нехватало! - писал: "в вас я встретил как раз то самое, что надо: созвучный sex-appeal. Мои условия: кокетливая вилла в Канн, все на ходу, Peugeot 40 Cv. последняя модель, 20 т. фр. в месяц, гарантия minimum 6 мес., возможно и продление, по соглашению. Если подходит, благоволите сообщить немедленно". Решительная подпись и точный адрес.
В дверь постучали:
- Можно?..
Не дожидаясь, можно ли, стремительно вошла - только на одну минутку! - Саша Белокурова и сразу затомила болтовней, духами, "египетской".
- Муженёк как?.. Ну, слава Богу. Вот счастливица, все-то тебя любят, а я… Можешь себе представить, дурак-то, из ле-Буки, Акинфов, прожженный казачишка… предложение вдруг сделал! - "Ступайте за меня замуж, Ляксандра Ивановна, буду вас го-лубить, а вы мне песни играть". Вот до чего, милая моя, спустились. Вот уж прожженый-то… и в Ле-Буке ганьит на заводе тыщи полторы, и у нас балалайчит лихо, и домишко сам себе слепил! А намедни, ужинаю с русским американцем, глаз у него косой… он и голландец будто… да какой он шут, американец, просто жулик, надрал золотого лыка за войну, - вдруг мне и говорит: "вы так похожи на Венеру Миловскую"…
- Милосскую.
- Я и говорю - Милонскую, а как же? "Главное, - говорит, - вы натуральная, а не какая-то ли-ния!" И вдруг, можешь себе представить… - "езжайте со мной в Россию-матушку, там и "закснем"! Плеснула ему в рожу, утерся только. Уж извините, не продаю себя. Ух, тощища… Маме вчера послала через Земгор, братишку-Мишутку в красную забрали… уж ноги у мамы опухают, на сердце жалуется, должно быть так и не увижу… только и осталось, мамулечка…
Она утерла слезы рукавом, по-бабьи.
- Да не могу не плакать… реву и реву все дни. Думают, веселая я… а я… будто никакая, случайная. И никто не любит, смеются… "семипудовая гусыня"!.. Наши казачишки-подлецы, я знаю. А чем я виновата, что так дует? И тоска грызет, а все толстею. Только и радости, что к тебе прибежишь, душу отведешь. И тебе со мной, знаю, скушно… минутку посижу только, дым я в окошко, ничего. Привыкла к этим - пьяным, англичаны выучили, легче как-то. Вот ты… счастливая какая, а куксишься. И муж хороший какой, как любит, да и все… И что за секрет в тебе! Денек не повидаю, так и рвусь… милочка-красавка. Смотрю вот… и нет в тебе, словно, правильной красоты, класиченской… а самая красота, для сердца! Глазки персидские, с разрезом… "дипломат" все так говорит, дурак-то наш в черкеске, ну - бирюза живая! А бровки… - вот я чему завидую, твоим бровкам!.. разлетные совсем, как крылышки, будто летишь, как взглянешь… все личико сияет… ах, красавка!
- Будет, уж захвалили, Александра Ивановна, - сказала Ирина утомленно, - а как у вас с Парижем?
- Да что с Парижем… а все-таки думаю поехать. Ресторан громкий, всегда полно, а тут вся шушера скоро начнет смываться, и с моря скушно… а там у меня "сердешный", на Рено, поручик мой голубчик. Пишет все, под две уж тыщи ганьит! Возьму да и закреплюсь навеки. Кончено с моей карьерой, уж тридцать годочков скоро. Бывало, первой хористкой была в Большом… А в Сибири, Юдифь я пела… в семнадцатом, в Иркутске!.. Уж вот выигрышная-то партия!.. Рост у меня, фигура статная, ручищи натерли краской, тут золотые бляхи… за волосы ухватишь олофернову башку… - вспрыгнула она на сомье и оглушила: - "Во-от голова Олофе-эрна-а! в-вот он, могущий воитель!.."
Ирина улыбнулась. Голос у Саши Белокуровой был очень сильный, фигура "героини", нос только подгулял - курносил, глаза - огромные, пустые, чуть с глупинкой, но добрые. Кто она, откуда, как "запела"… - не знали точно. И сама не знала: "так как-то… тенор услыхал, на огороде, под Девичьим". Рассказывали, что сама Фелия Литвин пророчила ей славу, и подарила портрет с сердечной надписью. Коронным ее было - "В селе Новом Ванька жил, Ванька Таньку полюбил". Нравилась иностранцам - "настоящей славянской красотой", и они охотно приглашали ее поужинать. Но была очень строга к себе, и единственная ее любовь - "поручик", которого никто не видел. Часто ходила в церковь, молилась на коленях, со слезами. Могла отдать последнюю копейку, кто ни попроси. Ее любили.
- Разок бы хоть сказала - "ты, Санечка"… Мама, бывало, приголубит, только… - "бедные са-ночки мои… и куда-то они пока-тят"… - все так, бывало. Вон куда докатили "са-ночки"!.. А я, если уж полюблю кого, никак не могу уж вы-кать. Я ведь необразованная, знаю свой ранг, а образованных страсть люблю. Поручик мой голубчик, вот какой образованный, как с Рено своего придет, все в книжку, Бога отыскивает. Давно меня зовет - приезжайте, Александра Ивановна, наполните мою жизнь духовным содержанием… Вот и ты тоже говоришь - почему не еду? Да боюсь, ску-шно будет. Я веселых люблю, а он будто в монахи собирается. А чего Бога отыскивать? разве Он в книжках, Бог-то! Пойди в церковь, затаись в уголочке, вот и Бог, сразу почувствуешь. Как я ребеночка хочу… пятерых бы, кажется, сродила, стала бы обшивать-обмывать, питать… а муж бы радовался… чай бы пила - сидела, на даче бы с парусиной, и цветочков бы насажали, жасминцу-бы… и огород непременно завела бы, папаша огороды в Москве снимал, спаржа была какая, прятались даже в ней… Акинфов вон говорит - "все заведем, Ляксандра Ивановна, и спаржа будет, и тераску пристрою вам, будете чай кушать с мармеладцем, и арбузы какие будут… Первая балалайка наша! Казаки - они прожженные, все умеют. Да… что слышала сейчас, Геранька твоя меня поймала, заолялякала… - из "… - Отеля" тебе звонили? на телефоне чуть ли не полчаса висела… это не "носорог" звонил, а? Ну, ни одной душе не скажу, как умру… по глазкам вижу, что "носорог"… ну, вот ей-Богу, не скажу… Да, нет, ты мне все-таки сказки, я тебе присоветую, они прилипчивые, а ты отгрызаться не умеешь…
Ирина старалась улыбнуться.
- Вот и не угадали… Это мне директор санатория звонил, где муж.
- Неправда, по глазкам вижу… как же он из "… - Отеля"? там миллионеры только…
- Ну, я не знаю… может быть вызвали к больному, это известный доктор. Ну, и… очень обстоятельно сообщил, что… опять делали рентгенизацию… все хорошо, но советует подержать еще, для окончательного… На-днях поеду туда, тогда решим…
- А я-то подумала, что этот.
Постучала горничная: просили к телефону, из санатория. Ирина побледнела, заметалась. Доктор звонил обычно часов в восемь, с мужем говорила она утром.
- Родная моя, лица на тебе нет… - обняла ее Саша Белокурова, - увидишь, все будет хорошо, дай, перекрещу…
Вышли вместе. Саша Белокурова сказала, что подождет:
- Нет, нет, я не могу тебя оставить, такую… ты и меня разволновала. Ну, ступай, Господь с тобой, все будет хорошо.
Звонил директор санатория. Ирина переполошилась:
- Что с мужем?.. Ради Бога…
…Ну зачем же так… надумывать всяких ужасов! Позвонил раньше обычного? Просто так случилось… а, какие нервы! Все прекрасно. Определенно выяснилось, что "тело" инкапсюлировалось, и с этой стороны всякие опасения отпали. И вообще, нет показаний ожидать осложнений, если строго держаться предписаний. Сейчас, по телефону, он не может во всех подробностях… масса работы, все дергают, а он хотел бы лично переговорить обо всем детально, и главное - относительно дальнейшего лечения мосье Ка… Какая же трудная фамилия! Двадцать второго она будет… превосходно… но… -
- Завтра я как раз в Биаррице, у моих больных, милая мадам Ка… Простите, никак не могу выговорить! Без фамилии… прекрасно. И рассчитываю вас повидать и дать вам обстоятельный отчет… наш консультационный акт о положении вашего супруга. Ну вот, опять вы нервничаете… а, какая вы нехорошая!.. Уверяю же вас, ровно ничего серьезного. Успокойтесь, и дайте мне объяснить вам… О, какой же… пылкий темперамент! вы, как… мимоза, "ноли ме тангере"! Надо, дорогая, и вас лечить… Уверяю вас наш вывод исключительно благоприятный…
- Да?!.. - воскликнула Ирина, - как я рада, милый доктор… Боже мой, как я вам горячо признательна!.. Я не нахожу слов, чем я могла бы выразить мою безмерную признательность…
- Ну, вот… что вы, милочка!.. это же наш долг… Для меня высшая награда - когда я вижу, что мои пациенты воскресают. Мне будет… поверьте, это не слова… если вы совершенно успокоитесь. И вы успокоитесь, узнав мой вывод, документально подкрепленный. Значит, так. Завтра я в Биаррице, у моих пациентов, задержусь, останусь завтракать, и был бы о-чень счастлив… около так часу… меня бы это очень облегчило, если бы вы соблаговолили со мной позавтракать… "У Рыбака"! Знаете, уютный старинный ресторан, угол рю…? Там превосходно кормят… и я сумел бы вам изложить… И так, буду вас поджидать…
Ирина не знала, что ответить. Завтра?.. Завтра в Байоне, в четыре!.. Неприятно отозвалось в ней - "уютный ресторан", и странно развязный тон директора. Не думая, она сказала:
- Завтра, к сожалению, я не могу…
- Да?.. так-таки и не можете?.. - чувствовался в тоне холодок, - как жаль, однако… Но, не будем сожалеть, я покоряюсь и переношу на послезавтра… идет?
Тон директора опять переменился, стал развязным. Ирина чувствовала, что директор ищет встречи. Вспомнила его глаза с маслинкой, как он ее ошаривал, его рукопожатия, "с оттяжкой", его слащавость, пошловагость его манер… Но как же уклониться, не обидев? Подумала о "скидке", о затруднениях…
- Итак, условимся… - говорил уже приятельски директор, будто близкий, - послезавтра, около так часу, я буду поджидать вас, дорогая, "У Рыбака"… Разумеется, вы знаете этот "приют", где все бывают… старинный баскский оберж когда-то… всегда я в глубине там, мэтр д-отель вас проведет ко мне. Ваше вино какое?.. Я люблю заранее, чтобы аранжировать все ком-иль-фо… ну-с, дорогая?..
Тон становился все развязнее. Ирина возмущалась, но мысль о муже… -
- Право, господин директор, я затрудняюсь… мне, право, не до завтраков…
- А, бросьте все ваши опасения, ми-лая… мадам! Поверьте же специалисту, что…
"Будет "поджидать"… "проведет ко мне"… нет, что за наглость!.."
- Извините, но я никак не могу…
- Но почему же?.. почему же, дорогая?.. - настаивал директор.
"Дурак, и наглый", - думала Ирина. Эти - "дорогая", "милочка" - и как он смеет!.. - были ей оскорбительны, противны. Она сказала резко:
- Нет, я не могу… Ну, просто, потому, что… одна я не бываю в ресторанах!
- Но вы же не будете одна!
- Я буду в санаторие, и мы переговорим… так мне удобней.
- Вот как… так вы мне доверяете… - голос остыл, замялся. - Ну, что делать… до свиданья… - в тоне почувствовалось раздражение. - Надеюсь, я вас ничем не… затруднил, мадам?
- Нисколько. До свиданья, господин директор.
Ирина вышла из кабинки раздраженной, бледной. Тревожилась о муже. Саша Белокурова спросила:
- Ну, как, ничего страшного? Что ты такая… гневная?
- Слава Богу, все благополучно. Только этот нахал…
Встревоженная, возбужденная, Ирина не могла таиться.
- И молодец, отшлепала. Так им и надо, петушишкам. Сколько уж я-то перевидала, им только дайся, сударикам-мусьюнкам. Мне бы с ним за тебя позавтракать, я бы ему устроила опрокидончик! В Париже со мной что вышло, в "Трезвоне", ты послушай. Компания сидела. Ну, пригласили меня к столику, нормально. Вот один, ихний ди-путат, персонистый такой, красная ленточка, как полагается, с онером. Натурально, начал нацеливаться, вижу. Слышу, коленку гладит, будто ему кошка. И немолодой, слюнявый, распустил губищи. Ногу отставила, думаю - что дальше будет? Не унимается. Разогрелся с шанпанского. А я шанпанского не обожаю, как чумовая делаюсь с него, глушит. Ногу закинула, отворотилась… за руку меня! Голая рука, как шелк… приятно показалось… он меня, повыше локтя, обеими граблями, и пожимает, будто ему мячик. А, думаю себе, ты меня за руку, а я тебя… За ногу его, под коленку пальцем, как дерну… да и закинула, он и кувырк со стулом. Хохот пошел, никто не понял, чего он так, тармашкой. Поднялся, распетушился, налился кровью, брыжжет… в амбицию! Я тогда плохо рассуждала по-французски, только алор да сава-бьянь, выразиться не могу нормально. Ну, скандал, наши подбежали… я и сказала офицеру одному знакомому: переведите господину дипутату: "вы ди-путат, а я артистка! и тут приличный ресторан, а не какое заведение… и вы можете меня и за ногу, и за руку, а почему я не могу вас за ногу? У вас и либертэ, и игалитэ!" Как ему перевели, пошел - утерся. Как уважали после! Выйду петь - кричат: "бис браво, опрокино-он!" Надоело, перешла в "Избушку". А там меня наша "ворона бородатая" в "Крэмлэн" сманила. Повидала, как нас голубят. Пою им, а сама думаю - "а, шушера-людишки!" - куль-тура, уж известно. Господи, только и молюсь - "дай, Господи, нашу Россиюшку увидеть!" Вытянем родная, ничего…
Ирина поцеловала ее нежно, как близкую-родную, и пошептала: "бедные са-ночки…" Саша Белокурова вся просияла:
- Вот и приласкала дуру… прила…
Обняла крепко-крепко, и не могла - заплакала.
Придя к себе, Ирина навоображала ужасов: как теперь будут обходитьсся с Ви, как бы не стало ему хуже… Упрекала себя, что отказалась, - обиделся директор, ясно. Ну что ж такого, позавтракать! Здесь это так обыкновенно, любезность за любезность, можно держать в границах, пококетничать… Нет, это невозможно. Если бы только узнал Виктор… - нет, поступила так, как надо. А теперь, что же может быть? Ровно ничего. Взяла бумажку и подсчитала, сколько по счету санатория. Если еще дней десять, то… За месяц содержания - три тыс. плюс "лабораторных" - девятьсот, еще за новое просвечивание, анализы… - около пяти тысяч. Наличность: четыре тысячи на книжке, около двух у ней… то платье, если полторы тысячи… плято, в лом только, если наспех, франков триста… нормальный ее заработок полторы тысячи,
сезон кончается… в Париж и не с чем. Ви необходимо отдохнуть… Так как же?.. Не стала думать. Ви лучше, ничего серьезного… а там - увидим.
Хальденштайн
Март 1938.