- Чего ты ломишься в открытую дверь? - сказал Андрей. - Кто с тобой на эту тему спорит? Уж нам-то ты можешь не доказывать, что мы не все сплошь стиляги и тунеядцы. Я хочу сказать другое: если предыдущему поколению нечего особенно перед нами заноситься - по той простой причине, что мы еще ни в чем не проявили себя менее стойкими, чем они, - то и у нас, во всяком случае, нет ровно никаких оснований заноситься перед ними. Ну, или сформулируем так: пусть они не лучше нас, но и мы ничем не лучше их. Люди не стали лучше за эти тридцать лет, а ведь все остальное изменилось черт знает как - и техника, и… вообще все. Вот, в космос стали летать. Тут несоответствие какое-то, понимаете? Поэтому я и говорю, что прав Петька, когда сомневается в таком уж безоблачном будущем для человечества…
- Слушайте, ну вы действительно нашли, о чем беседовать в такой день! - решительно вмешалась Катя. - "Будущее человечества" - просто странно слушать, честное слово! Девочки, ну почему вы молчите?
- А если мне интересно, - сказала Ника.
- Вруша бессовестная, - сказала Рена. - Ей, видите ли, интересно. Ты еще скажи, что ты в этом что-то понимаешь! Я вот, например, не понимаю и понимать не хочу. И вообще, по-моему, пора отсюда уматывать. Такая погода, а мы сидим в этой духоте, как шесть кретов. В самом деле, мальчики, кончайте треп, и пошли проветриваться, а?
- Вот разумная мысль, - сказал Андрей. - Здесь и в самом деле душно. Ты, Ника, как на это смотришь?
- Можно, - задумчиво сказала та, глядя в окно.
- Что "можно"?
- Можно пойти. Можно погулять здесь или в Сокольники поехать…
- Сокольники! - Игорь поморщился. - Это не место для белого человека. Но что-нибудь придумаем, поэтому вставайте, братья и сестры, и организованно хиляйте к выходу.
- Надо не забыть расплатиться, - напомнила Катя.
- Правда? Ух ты, моя радость, какая же ты у нас сознательная! Пит, можно ее поцеловать?
- А по шее не хочешь? - спросил Пит.
Выйдя из "Праги", компания свернула направо и потащилась по Арбату, лениво обсуждая планы дальнейшего времяпрепровождения; однако, несмотря на оптимизм Игоря, ничего достойного придумать не удалось, и, дотащившись до Смоленской площади, они расстались под сенью МИДовского чертога, пообещав друг другу позванивать и вообще не терять контакта. Рената с Игорем побежали на троллейбусную остановку, Пит с Катей отправились разыскивать в районе Киевского вокзала какую-то комиссионку, где, по непроверенным слухам, были дешевые японские транзисторы, а Ника с Андреем, проводив их до моста, побрели вниз по Ростовской набережной.
- Это правда, что ты уезжаешь с отрядом на целину? - спросила Ника.
- Правда и только правда, ничего кроме правды.
- Странно…
- Что странно?
Ника не ответила, заинтересовавшись вдруг речным трамваем, который медленно отходил от причала "Киевский вокзал".
- Странно, что я узнала об этом только сегодня, - сказала она наконец. - Тебе не кажется, что ты мог бы и раньше поделиться со мной своими летними планами?
- А ты делилась со мной своими?
- А у меня, представь себе, их вообще не было! Все зависело от того, получит ли Светка отпуск, а она не знала, только вчера наконец позвонила: отпуск у них в июле, они с мужем собираются на Юг, спрашивала, будет ли свободна машина. Зовет меня ехать вместе.
- Поезжай, конечно.
- Разумеется, поеду, но это выяснилось только вчера! А ты когда решил насчет стройотряда?
- Решил давно, но оформили меня тоже вот только что.
- Решил - и молчал?
- Последнюю неделю ты вообще не изволила меня замечать.
- Ах вот что! Но у меня, согласись, на это были основания.
- Например?
- Не притворяйся, пожалуйста. Ты ходил в театр с Мариной?
- Первой, если помнишь, я пригласил тебя.
- А я не смогла пойти, меня не пустили.
- Не пустили?
- Да, не пустили! За то, что я тогда потеряла портфель и не пошла в школу.
- Первый раз слышу, - сказал Андрей, пожимая плечами. - Мне ты сказала, что сама не хочешь идти.
- Мало ли что я сказала! Ты все равно не должен был приглашать Марину…
- Почему это? Ты отказалась, я предлагал билеты родителям - они в тот вечер были заняты А Марина давно хотела побывать в "Современнике".
- Все равно, - упрямо повторила Ника. - Я на тебя очень обижена. Ты действительно уже оформился в стройотряд?
- Да, уже. А что?
- Да нет, я просто подумала… Собственно, я могла бы и не ехать со Светкой, - неуверенно сказала Ника. - С ними еще будет какой-то Юркин сотрудник, я его совершенно не знаю…
- Поезжай, что тебе делать летом в Москве.
- Да, наверное, поеду, - вздохнула Ника. - Ты рад, что перешел в десятый класс?
- Я не сомневался в этом, так что радоваться особенно нечему. А вообще, конечно, хорошо - еще всего-навсего один год, и…
- И? - насмешливо переспросила Ника. - В том-то и дело, что ты сам не знаешь!
- В каком смысле?
- А во всех решительно. Со мной вдруг случилось что-то непонятное. Понимаешь… Еще недавно я так хотела поскорее стать взрослой. Так радовалась, когда весной получила паспорт! А сейчас я… сейчас мне… не то чтобы расхотелось стать взрослой - мне вдруг стало страшно…
- Но чего именно?
- Не знаю, не знаю… Вдруг все получится вовсе не так, как ожидаешь, и потом… еще эта ответственность! Я вдруг подумала: какая это ответственность - быть взрослой…
- А чего ты, собственно, ожидаешь от жизни? - спросил после паузы внимательно слушавший Андрей.
- Не знаю, но чего-то… настоящего, наверное.
- Нет, но все-таки - более конкретно?
- Не знаю, - беспомощно повторила Ника.
- Послушай-ка. Ты Чехова любишь?
- Чехова? Нет, не очень, а что?
- Почему не любишь?
Ника подумала и пожала плечами:
- Ну… мне скучно его читать. Нет, не потому, что он плохо пишет, - пишет он хорошо, но просто… очень уж скучно то, что он описывает.
- Скучно - или страшно?
- Да, пожалуй, и страшно… если задуматься, - согласилась Ника.
- Помнишь рассказ про человека, который всю жизнь мечтал купить усадьбу и есть собственный крыжовник?
- Да, помню Это действительно очень страшный рассказ…
- Очень страшный, - подтвердил Андрей. - И знаешь чем? Самое страшное в этом рассказе - это то, что такие люди всегда были, есть и будут. Чеховский герой копил деньги на усадьбу, а сегодня такой будет копить на машину - десять лет будет копить, потом получит и будет дрожать над каждой царапиной. Представить себе такую жизнь…
- Да, это страшно. Если нет ничего другого…
- В том-то и дело. Я ведь не против того, чтобы что-то приобретать, если есть возможность, - добавил Андрей. - От машины, например, я бы не отказался, но мечтать о ней считаю ниже своего достоинства.
- Я понимаю… А о чем ты мечтаешь? Поступить в Строгановку?
- Я мечтаю стать художником. Это главное. А Строганова - это уже деталь. Рано или поздно я туда поступлю, вероятно, но даже если нет… В Ленинграде тоже есть хорошее училище - имени Мухиной, можно будет попытаться туда Но это все детали, самое главное - хватит ли способностей…
- У тебя есть способности, - твердо сказала Ника.
- В обычном понимании - да. Но мне этого мало, мне нужно другое.
- Талант?
- Да, если хочешь, талант, - с вызовом подтвердил Андрей. - Я считаю, в искусстве нельзя быть средним. Где угодно можно, а в искусстве - нельзя. Понимаешь, средний инженер или средний закройщик - они все равно делают полезное дело, пусть немного хуже, чем получается у других, но все равно. А средний художник, средний композитор, средний писатель - они приносят вред. Понимаешь? Человек не имеет права быть средним, если он хочет заниматься искусством. Первым - или никаким!
- Не могут же все быть первыми, - рассудительно заметила Ника.
- Ты права, я не так выразился. Не первым - в смысле единственным, - но одним из первых. В первом разряде, скажем так.
Ника долго молчала.
- Это, наверное, трудно определить… в каком кто разряде Ты рассказывал про импрессионистов - их ведь никто не признавал, помнишь? Всем они казались самыми что ни на есть последними…
- Они опередили свою эпоху, в этом все дело. Настоящий художник всегда опережает эпоху, иначе и быть не может.
- Поэтому я и говорю: кто тогда может правильно определить твой "разряд"? Если другие тебя не понимают…
- Другие, конечно, не поймут.
- А ты сам? Помнишь, в "Творчестве", этот художник, ну, главный герой, - он сам был все время недоволен своей работой…
- Да это совсем другое дело! Он был недоволен именно потому, что чувствовал себя в силах писать лучше, понимаешь? Это просто повышенная требовательность к себе…
- А-а, ну ясно. - Ника опять помолчала. - Я, конечно, мало что понимаю, но ты, по-моему, будешь настоящим художником.
- Посмотрим…
- Я уверена. Слушай, если нас не отправят в совхоз на практику… Ты ведь через две недели уезжаешь?
- Приблизительно. А что?
- Нет, я просто подумала… - Щурясь на солнце, Ника отвела от щеки волосы. - Пока ты еще будешь в Москве, мы могли бы куда-нибудь съездить… вместе. В Останкино, например, там неплохой пляж. Конечно, если ты хочешь.
- Можно, - сказал Андрей. - Это неплохая идея.
ГЛАВА 7
Неистовое солнце полыхнуло ему навстречу, едва он перешагнул выгнутый алюминиевый порог и ступил на площадку трапа и вместо профильтрованного, пахнущего нагретой пластмассой, кофе, духами и еще чем-то синтетическим, нежилого воздуха пассажирского салона полной грудью вдохнул горячий и свежий степной ветер. Ветер дул спереди, вдоль фюзеляжа, и керосиновым чадом тянуло от умолкших турбин - видно было, как над их остывающими черными соплами еще струятся зыбкие потоки раскаленного воздуха, - но еще сильнее над аэродромом чисто и первозданно пахло степью, чебрецом, полынью, пастушьими нагорьями древней Тавриды. Щурясь" он поднял глаза к слепящей бездонной синеве, вспомнил мокрые тротуары Невского, Московские ворота за туманной сеткой мелкого косого дождя - и побежал вниз, радуясь как мальчишка, волоча по ступенькам трапа брезентовую дорожную сумку.
Витенька Мамай появился, когда он получал багаж.
- Привет, командор! - заорал он жизнерадостно, размахивая руками и вытыкиваясь на цыпочках из толпы. - Вы уже здесь! А я вас ищу там!
Он протолкался к Игнатьеву, выхватил чемодан, вскинул на плечо лямку рюкзака. Толпа медленно понесла их к выходу; Мамай шумно расспрашивал об институтских делах, о погоде в Питере и общих знакомых.
- Ты хоть скажи, что в отряде? - сказал Игнатьев, прерывая своего помощника. - С транспортом удалось что-нибудь придумать?
- С транспортом? - переспросил Витенька. - Ха! Пора бы вам, шеф, знать мои организаторские способности. Машина у нас уже есть - роскошная, легковая. До осени в полном распоряжении! Правда, без шофера, но у меня есть права.
- Кто же это расщедрился?
- Колхоз, колхоз! Сам Денисенко, Роман Трофимович. Я с ним такую тут баталию выдержал - хоть вторую "Илиаду" пиши…
Тут поднажавшая толпа разделила их, и Игнатьев так и не услышал подробностей эпической схватки с председателем колхоза. Выбравшись наружу из душного павильона, он огляделся - Витенька махал ему, тыча рукой куда-то в сторону.
- Сюда, сюда пробивайся! - закричал Мамай. - Вон она, на стоянке, наша красавица! Та, что с краю!
Они подошли к стоянке, и Витенька с гордостью распахнул перед Игнатьевым дверцу самой странной из собравшихся здесь разношерстных машин. Это была облупленная, грязно-фиолетового цвета "Победа" без крыши, на нелепо высоком шасси повышенной проходимости.
- Ну что ж, прекрасный автомобиль, - сказал Игнатьев одобрительно. - Если не ошибаюсь, это почти вездеход. И цвет такой изысканный. А… крыши вообще не будет?
- Вот чего нет, того нет, - признал Витенька. - "Победы" первых выпусков имели вместо жесткой крыши брезентовый тент, но в данном случае он пришел в негодность и был вообще снят. В здешних климатических условиях это, я бы сказал, преимущество. В Америке, например, в южных штатах, все поголовно ездят только в открытых машинах. Там это называется "конвертибль"- машина с опускающейся крышей. Миллионеры других просто не признают!
- Здесь, насколько я понимаю, опускаться нечему, а? Ладно, дареному коню в зубы не смотрят. Меня удивляет одно: в прошлом году мне приходилось встречаться с этим председателем, и у меня сложилось впечатление, что у него снега зимой не выпросишь, не то что машину…
- В прошлом году! - Витенька засмеялся, заталкивая чемодан в багажник. - С прошлого года здесь многое изменилось. Я всегда считал, что руководитель экспедиции должен внимательно читать местные газеты… Ну давай, забирайся. В город заезжать не будем? Ты дверцу только поплотнее захлопни, иногда отскакивает…
Игнатьев уселся на продавленное сиденье, кустарно обтянутое горячим от солнца дерматином, прихлопнул дверцу и подергал ее для верности.
- Что ж, трогай свой "конвертибль". Надеюсь, его не нужно крутить ручкой или толкать?
- Иди к черту, это абсолютно надежная машина, месяц как прошла техосмотр. Через три часа будем в отряде, можешь засечь время.
- Ох, Витя, не искушал бы ты судьбу…
Фиолетовый "конвертибль" заскрежетал, зафыркал, взревел и, круто вывернувшись со стоянки, резво побежал по шоссе, поскрипывая и побрякивая чем-то внутри. Сразу уплотнившись, туго ударил в лицо ветер, перехлестывая через лобовое стекло. Игнатьев достал из нагрудного кармана ковбойки дымчатые очки, подышал на них и тщательно протер обрывком бумажной салфетки.
- Ну вот, - произнес он удовлетворенно, окидывая взглядом обесцвеченный солнечным маревом горизонт и синевато-сиреневые, словно подернутые дымком, массивы Бабуган-Яйлы на юге, за курящимися в ложбине фабричными трубами Симферополя. - Так расскажи, что произошло с председателем?
- Произошло прежде всего то, что прошлой осенью, уже после нашего отъезда, колхоз этот вышел в передовые. Что-то они там выполнили и перевыполнили. Словом, раззвонили о них на всю Украину, а председателя объявили маяком и дали ему Героя. Я обо всем этом узнал от аборигенов в первый же день, как только приехали. Ну, и у меня сразу сработало! Я решил бить на тщеславие. Ибо тщеславие, командор, - это незаконное дитя славы. Между прочим, почти афоризм, хотя придумал я сам, только что. Словом, приехал я к Денисенке, добился приема, - между прочим, это теперь не так просто! - ну, и пустил в ход красноречие. Послушайте, говорю, к вам теперь делегации ездят, еще, глядишь, из-за границы навалятся, - ну, говорю, овцы и виноград дело хорошее, однако французов каких-нибудь или австралийцев вы этим, пожалуй, не удивите, вам, говорю, о другом пора думать. Культура, говорю, новый быт, стирание граней! Он мне на это - что ж, говорит, мы вон какой Дом культуры отгрохали, еще и кинотеатр широкоэкранный будем строить. Господи, говорю, да где их теперь нет, широкоэкранных… Дворцами культуры и кинотеатрами, говорю я Денисенке, вы теперь никого не поразите. А вот если колхоз вложит свою, так сказать, лепту в научные изыскания - вот это действительно примета нового, да еще какая! Этак и во всесоюзном масштабе можно прославиться…
- Ты что, поддал в тот день для храбрости?
- Циник ты, Димка. Не можешь себе представить вдохновения без поддачи? Я по системе Станиславского работал - вошел в образ, вжился. И вот тебе, пожалуйста, результат, - он нежно погладил растрескавшийся обод руля и победоносно покосился на шефа. - И учти, Денисенко не такой простофиля, чтобы ему можно было легко заморочить голову Как он спорил! Это была битва титанов, гигантомахия! Когда я сказал о науке, он тут же меня срезал, заявив, что колхоз уже "до биса грошей" всадил в селекционные работы и в изыскания по борьбе с филоксерой; что ж филоксера, говорю я ему, она вас по карману бьет, еще бы вы с ней не боролись! Это и на Западе любой дальновидный хозяин вкладывает средства в выгодные для него исследования, нанимает себе ученых. Вы, говорю, пожертвуйте на чистую науку - бескорыстно, понимаете ли, из высоких побуждений… Сидит мой Роман Трофимович, набычился, глаза хитрые, маленькие… А я вам, говорит, не меценат, не Савва Морозов какой-нибудь! Представляешь? Знает же, стервец, тоже читал. Помилуйте, говорю, не о меценатах речь, от меценатов мы, слава тебе господи, еще в семнадцатом году избавились вполне радикально, - но вы, спрашиваю, отдаете себе отчет в том, что на территории вашего колхоза может быть скрыт второй Херсонес или еще один Неаполь Скифский?
Он рассмеялся и ловко закурил, придерживая руль коленом.
- Угробишь ты нас, - сказал Игнатьев. - Мне всю зиму снились автомобильные кошмары - начинаю понимать, к чему.
- Не угроблю, - возразил Мамай. - Напротив, командор, я вас спасаю. В смысле - всех нас, весь отряд. Я этого куркуля Денисенку обрабатывал два дня подряд, охрип, честное слово, - тут уж у меня все пошло в ход: и крито-микенская культура, и черные полковники, и хитроумный царь Одиссей, и Микис Теодоракис… Короче, раскололся мой председатель! Денег, правда, не дал - да я на них и не рассчитывал, - но машину предоставил в безвозмездное пользование, продукты распорядился отпускать по себестоимости, словом частично взял нас на свое иждивение. Ничего, мужик он хороший. Второго Херсонеса мы ему, конечно, не раскопаем, но насчет материала в местную прессу можно будет сообразить. Что-нибудь вроде: "Колхозный руководитель нового типа"!
- Все это хорошо, Витя, но ты скоро превратишься в настоящего арапа. Устанавливать контакты и достигать взаимопонимания с местным руководством - дело, конечно, полезное. И все же…
- Что вы хотите, командор, в каждой экспедиции должен быть свой штатный арап! Меня Денисенко спрашивает с подковыркой: "Вон у вас бумаги какие - с печатями Академии наук, так что ж она, ваша Академия, грошей-то не дает на эту самую "чистую науку"?.."
Они замолчали. Игнатьев, пригнувшись от ветра, тоже закурил и спрятал папиросу в кулаке. Впереди, в солнечной дымке, уже угадывались очертания мелового плато над Карасубазаром.
- Да, нашего брата нынче не балуют, - сказал Игнатьев. - Немодная наука, что ты хочешь. Физика, молекулярная биология - это сейчас главное, а кто принимает всерьез историю? Моя бывшая руководительница раскапывала Керкинитиду, - ты в Евпатории бывал? - там часть стены вскрыта прямо в городском парке, возле музея, это получилось удачно; но зато другой раскоп оказался на территории какой-то здравницы, и вот тут пришлось драться за место под солнцем. Понимаешь, это был военный санаторий, Министерства обороны, а полковники медицинской службы народ решительный: налево кругом, марш, и никаких разговоров. Однако та тоже дама упорная, добилась каким-то образом разрешения через Москву и прокопалась весь сезон до победного конца. А на следующую весну возвращается - раскоп засыпан! Ей-богу. Даже, черти, деревца там какие-то понасажали, как будто так и было…
- И что же она? - смеясь спросил Витенька. - Снова через Москву действовала?