- Слушай, Танюша, наверняка Алексан-Семенычу будет приятно, если ты этот вечер проведешь с ним. Все-таки окончание школы, сама понимаешь…
- Так я и не собираюсь никуда уходить сегодня! Но ты приходи, мы проведем его втроем…
- Не знаю, может, не стоит… Сделаем так, Танюша: я тебе вечером позвоню, часов в восемь. Ну, я побежал.
- Сережа! Привет не забудь смотри!
И вот она идет по проспекту Ленина под знойным июньским солнцем сорок первого года - выпускница средней школы, высокая тоненькая девушка с коротко подстриженными кудрями цвета начищенной темной меди, большеглазая и чуть веснушчатая. Ей очень хочется побежать вприпрыжку, но положение обязывает, и она идет с большим достоинством, держась, по обыкновению, очень прямо и слегка щурясь от солнца, - идет во всеоружии своих семнадцати лет и новенького аттестата.
У первой таксофонной будки она останавливается и выгребает из кармашка мелочь. Теперь уже можно - и нужно - купить себе сумочку. По правде сказать, она уже присмотрела одну - такую маленькую, продолговатую, сейчас это модно…
Как обычно, проходит некоторое время, пока телефонисты на коммутаторе соединяют ее с полковником. В будке очень жарко, Таня вздыхает, переминается с ноги на ногу и то и дело отбрасывает от щеки надоедливую, как муха, прядку волос. Наконец в трубке слышится знакомый голос.
- Дядясаша! - кричит она, прижимая к уху горячий влажный кружок эбонита. - Дядясаша, всё!! Понимаешь - четыре "хорошо" и целых семь штук "отлично!" Ура, Дядясаша!!
- Ну, Татьяна… - Голос полковника становится вдруг совсем хриплым. - Татьяна, я тебя… э-э-э… поздравляю от всей души. Молодец, брат, молодец…
- Служу - Советскому - Союзу!! Ты очень рад, Дядясаша?
- Согласись, Татьяна, вопрос несколько неуместен. Ну, отлично, отлично. Ты что делаешь сегодня вечером?
- Пока ничего, в восемь должен позвонить Сережа. А что?
- Я хотел тебя попросить уделить сегодняшний вечер мне. Если ты не возражаешь, конечно. Мне хотелось бы поужинать с тобой где-нибудь в городе. Или у тебя более интересная программа?
Нет, ну этот Сережа - просто колдун какой-то! Как он мог догадаться?
- Нет, Дядясаша, никакой программы нет, правда. Хорошо, я тогда скажу Сереже, что сегодня не могу… Я очень рада, Дядясаша!
- Разумеется, если у тебя действительно…
- Нет-нет, Дядясаша, я же говорю! В котором часу ты будешь дома?
- Часов в девять, скажем лучше - в двадцать один тридцать. Постарайся быть готовой к этому времени.
- Есть быть готовой в двадцать один тридцать! Что ты мне посоветуешь надеть, Дядясаша?
- Право, не знаю. Ну, мне нравится твое это - черное, что ли, с белым воротом…
- Слушаю, товарищ полковник! Хорошо, к половине десятого я тебя жду…
В настоящем ресторане она не была еще никогда в жизни. Интересно и немного страшновато, если судить по тому, что обычно пишется в книгах о подобных местах. Страх наводил уже швейцар, распахнувший перед ними входную дверь, - огромный, бородатый, в странном обшитом галунами длинном пальто с золотыми пуговицами до самого низа.
Впрочем, уже в вестибюле Таня расхрабрилась настолько, что даже пожалела об отсутствии какой-нибудь накидки - или что обычно надевают в таких случаях? - которую можно было "небрежным жестом" отдать гардеробщику. Поправляя прическу перед зеркалом, она смотрела не столько на себя, сколько на полковника, стоявшего за ее спиной. Дядясаша был сегодня просто великолепен, - ради торжественного дня на нем была парадная серая форма, черный галстук подчеркивал белизну крахмальной сорочки, на груди блестели три ордена, юбилейная медаль и Золотая Звезда Героя. У кого еще в Энске есть такой Дядясаша?
Смело вступив в зал, она опять притихла, немного оглушенная джазом и ослепленная блеском зеркал и раззолоченных капителей. Когда Дядясаша передал ей меню, она только глянула на него испуганными глазами и спрятала руки под стол, отрицательно мотнув головой.
- Ладно, - сказал тот, раскрыв переплет и неторопливо водружая на нос очки, - будем считать, что ты доверяешь моему вкусу…
Доверие оказалось оправданным. Все, что им подали, выглядело очень красиво и, надо полагать, было вкусно; впрочем, на этот счет у Тани определенного мнения таи в не сложилось. Во-первых, ей из-за новизны обстановки было не до этого, а во-вторых, как известно, в ресторане полагается признавать вкусным все - даже устрицы. Если бы ей сейчас преподнесли устрицу, она, очевидно, должна была бы похвалить и этого мерзкого моллюска - или же сознаться в своем невежестве, а это никому не приятно.
- А шампанское пить будем? - заговорщицки спросила она у Дядисаши, немного освоившись и почувствовав, что есть больше не хочется. - В таких случаях ведь полагается, правда?
- Разумеется, я уже заказал, - кивнул полковник.
Действительно, принесли и шампанское. Таня ожидала выстрела, но, к ее разочарованию, официант раскупорил вино совершенно бесшумно.
- Ну, что ж, Татьяна, - сказал полковник. - Выпьем, брат, за окончание твоих школьных лет. Скоро ты начнешь самостоятельную жизнь…
Он помолчал, глядя на быстро бегущие со дна пузырьки и, видимо, желая сказать что-то еще. Потом крякнул, так ничего и не сказав.
- Да… ну ладно. За твое большое счастье, Татьяна.
- Спасибо, Дядясаша… - шепнула Таня, обеими руками, чтобы не расплескать, держа полный до краев бокал.
Морща от удовольствия нос, она маленькими глотками допила до дна покалывающее ледяными иголочками вино и пожалела, что в ресторане бить бокалы не полагается.
Полковник снова взялся за свой коньяк. Пил он не закусывая.
- Ну что ж, Татьяна… - сказал он, закурив. - Вот и подошла к концу наша с тобой совместная жизнь. Да, брат, пять лет почти…
- Ты говоришь так, словно нам предстоит расстаться навсегда…
- Во всяком случае, надолго. Целый год! Для меня это очень долго, Татьяна. Приемные испытания начинаются в августе? Видишь, значит, через какие-нибудь полтора месяца вам уже нужно ехать…
Таня косится на полковника и подавляет вздох. Правда, это ведь очень долго - целый год. Нет, у нее просто не повернется язык сказать Дядесаше о поездке в Тулу, - придется Сереже ехать одному, как это ни печально. Может быть, не на месяц, а недельки на три. А потом они встретятся уже в Ленинграде… Или договорятся о встрече в Москве. В Москве было бы лучше - все-таки она должна сама показать Сереже свой родной город.
- …почти пять лет, - медленно говорит полковник, постукивая папиросой по краю пепельницы. - Не успеешь оглянуться… Ну что ж, Татьяна, я надеюсь - ты на меня не в обиде за то, что я не сумел создать для тебя более нормальную семейную обстановку…
- Дядясаша, милый…
- Погоди. Я не умел тебя воспитывать, я это знаю… И никогда не надеялся, что буду уметь. Тут уж, брат, не моя вина… Но, так или иначе, тебя воспитали - школа, Зинаида Васильевна, твои друзья, и я думаю, воспитали неплохо… в основном, хотя у тебя есть много недостатков. Я о них уже говорил, и ты обещала принять мои слова к сведению.
- Конечно, Дядясаша…
- Да… А сейчас я смотрю на тебя, и мне особенно… огорчительно, что твое воспитание обошлось в общем без моего участия. Я только совсем недавно понял, какое это огромное дело - из ребенка сделать взрослого, настоящего человека… Может быть, вернись мы сейчас назад, к тридцать шестому году, я вел бы себя совсем иначе… Может быть, я должен был бы посещать какие-нибудь курсы, принимать участие в работе родительских комитетов, что-нибудь в этом роде. Тогда у меня не было бы теперь этого печального сознания… непричастности к твоему воспитанию. Я ведь всегда смотрел на тебя как на свою дочь, Татьяна, с первого дня, когда увидел тебя в Москве. Впрочем…
Он улыбается Тане немного смущенно, твердым движением раздавливает в пепельнице папиросу и наливает себе еще коньяку.
- Дядясаша… не понимаю, зачем ты это говоришь, неужели ты думаешь, что я относилась к тебе как-то иначе все это время? Ты ведь знаешь, я папу плохо помню… едва-едва… И насчет воспитания - я не знаю, много ли во мне хорошего, но то, что есть… я знаю, что без тебя этого не было бы никогда. Зачем ты так говоришь об этом, Дядясаша? И насчет разлуки… Неужели ты думаешь, что я… что я смогу когда-нибудь забыть о тебе?
- Ну, отлично, отлично… - бормочет полковник, залпом проглотив коньяк. - Я и не говорю, что ты забудешь…
- …и как ты можешь говорить, что ты ничего для меня не сделал!
- Хорошо, будем считать, что сделал, - кивает он. - Так или иначе, а мы общими усилиями вывели тебя на дорогу. Отсюда, брат, тебе уже идти самой.
- Вывели на перекресток? - задумчиво улыбается Таня. - Да, это верно, Дядясаша…
- Какой перекресток? Ну, если хочешь… э-э-э… аллегорически - пусть будет перекресток. Я все-таки рад, что помог тебе дойти до него. Так что, видишь, брат, - подмигивает он, - я вовсе не говорю, что ничего для тебя не сделал!
- Ты сделал для меня очень много, Дядясаша, - тихо говорит Таня. - Очень-очень много…
В бокале, преломленные золотистой жидкостью, дрожат огоньки люстр. Оркестр, лихо расправившись с очередным фокстротом, вкрадчиво начинает вальс. Таня вопросительно улыбается Дядесаше, подняв палец: "Один разочек?" Тот встает и одергивает китель.
С немного старомодной церемонностью предложив племяннице руку, полковник ведет ее к центру зала, где танцуют. Сидящие за столиками оглядываются на не совсем обычную пару. Таня чувствует эти взгляды, но на этот раз они ее не смущают. Пускай смотрят, пускай любуются ее Дядесашей… ну, и ею самою - если им угодно! В одном из зеркал она мельком улавливает свое отражение и остается вполне довольна. Да, Дядясаша был прав - это платье, черное и совершенно закрытое, идет ей больше всего…
Полковник танцует хорошо - немного деревянно, но каждое его движение четко и отработанно. Впрочем, вальс - это ведь единственный танец, который Дядясаша умеет. Откинувшись на его руке, Таня смотрит на него и улыбается, глаза ее уже чуть затуманены головокружением.
- Я хорошо танцую, Дядясаша?
- Да, насколько я понимаю…
- Ты тоже, правда. Я уверена, что если бы ты поступил в свое время в балет…
На это полковник даже не находит что ответить.
- Ты видел Асафа Месерера? - не унимается Таня. - Ну вот, так ты был бы ничуть не хуже, я совершенно уверена!
- У тебя вечно какие-то странные идеи, Татьяна. То ты предлагаешь мне жениться на Людмиле Земцевой, то… э-э-э… поступить в балет…
- Теперь-то уж поздно, - с сожалением говорит Таня, - нужно было раньше - вместо академии, понимаешь?
- Нет, тебе все же слишком рано выдали аттестат зрелости, - качает головой полковник. К его тайному облегчению, вальс окончен.
- Ты хочешь чего-нибудь еще? - спрашивает он, усадив племянницу на место. - Мороженого?
- Н-нет, - не совсем решительно отвечает Таня. Вообще-то она не прочь, но стоит ли ронять свой престиж взрослого человека, уплетая в ресторане мороженое подобно какой-нибудь девятикласснице? Нет, лучше воздержаться - положение обязывает. - Будем просто сидеть и пить. Тебе шампанское не нравится?
- Откровенно говоря, я к нему равнодушен.
- А мне нравится, правда. Только чем его полагается закусывать?
- Можно взять пирожных, - пожимает плечами Дядясаша.
- Нет, это слишком сладко…
- Возьми тогда какое-нибудь печенье, сухое и не слишком сладкое.
Официант приносит требуемое печенье. Таня пробует - да, это ничего.
- Я хочу одна допить эту бутылку, - говорит она важно. - Могу я позволить себе это по поводу сдачи последнего экзамена?
- Я бы не рекомендовал тебе напиваться ни по какому поводу.
- Разве этим напьешься. Оно ведь совсем слабое, как ситро.
- Ты уверена?
- Хорошо, - сдается Таня, - я выпью один или два бокала, неполных. Ты мне скажешь, если я начну пьянеть. А ты пей свой коньяк, я тебе в случае чего тоже скажу.
- При такой системе мы вряд ли доберемся до дому, Татьяна. Тебе-то хорошо, а у меня завтра служба.
- Ничего, - беззаботно говорит Таня.
Теперь она чувствует себя совсем хорошо. Непринужденно откинувшись на спинку стула, она грызет печенье и, морща нос, оглядывает золоченые коринфские капители.
- Тебе нравится такая обстановка, Дядясаша?
Полковник пожимает плечами, наливая себе коньяк:
- Что значит нравится?.. Ресторан как ресторан… Что тут может нравиться?
- Мне - нет. Все это как-то безвкусно - люстры, позолота…
- Ах, в этом смысле. Очевидно, здесь был ресторан еще до революции, тогда это считалось красивым. Когда у вас выпускной вечер?
Таня отпивает глоток шампанского.
- В эту субботу, двадцать первого. Кстати, - спрашивает она, жуя печенье, - что это за опровержение было в прошлую субботу? Мне Сережа сказал, а я так и забыла прочитать с этим экзаменом. Что-то насчет передвижения немецких войск?
Полковник медленно закуривает.
- Видишь ли, в последние недели немцы начали перебрасывать к нашей границе некоторые части с Балкан. Очевидно, в связи с этим в зарубежной печати появились сообщения о том, что Германия предъявила к нам какие-то требования и подготавливает агрессию. По этому поводу и было опровержение.
- Но никаких требований к нам не предъявили?
- Ты меня спрашиваешь, словно я нарком. - Полковник пожимает плечами. - Если ТАСС опровергает, значит, их не было.
- Не понимаю, что за смысл этой зарубежной печати вечно выдумывать какие-то глупости, - говорит Таня и разглядывает на свет пузырьки, серебряным бисером осыпавшие изнутри стенки бокала. - Только людей пугают… Ой, ты знаешь, Дядясаша, мать-командирша меня сегодня прямо растрогала. Она так меня встретила - начала поздравлять, сама даже всплакнула… Не особенно похоже на нее, правда?
- По-моему, Татьяна, очень похоже. Ты что же, не понимаешь, как она к тебе относится?
- Я не о том, Дядясаша! Конечно, это я понимаю. Но внешне - она ведь всегда была такая суровая, скорее прикрикнет, чем похвалит. И вдруг такое!
- Значит, она особенно горячо переживает твой успех. Зинаида Васильевна - женщина редкого сердца.
- Да… очень редкого…
Таня отпивает из своего бокала и, удивленно приподняв брови, разламывает печенье.
- Ты говоришь - редкого, - говорит она задумчиво. - А мне сейчас пришло в голову, что я до сих пор как-то видела вокруг себя только хороших людей. Значит, их вообще больше?
- Я никогда не занимался такими подсчетами, Татьяна. Но одно могу сказать с уверенностью - тебе, несомненно, встретятся и другие люди…
Конечно, думает Таня, есть и другие. Собственно, она их уже видела… Шибалин, Бондаренко… Кто еще? Были, наверное, и еще, только они не запоминаются. Думать о плохих людях неприятно, поэтому о них и забываешь.
- Я бы не хотела с ними встречаться, - вздыхает она и сбрасывает упавшие на юбку крошки. - Надеюсь, что и не встречу…
Уже почти час ночи. У нее приятно кружится голова - совсем немножко, и если это и значит быть пьяной, то тогда можно понять, ради чего люди пьют.
- Да, но завтра тебе будет не так приятно, - говорит полковник. - От шампанского, говорят, обычно болит голова.
- Неважно, приму пирамидон, - беззаботно отвечает Таня. - Завтра… Дядясаша, если ты не против, я хотела бы пригласить завтра к нам Сережу, и чтобы отпраздновать тоже и его аттестат. Он ведь совсем один, бедный!
- Разумеется, что за вопрос. Организуй все это, ты ведь уже свободна.
- Ой, мне просто не верится, что это так… Кто мог подумать, что я в один прекрасный день окончу школу!
- Ну, в какой-то степени я это подозревал. Для тебя, я вижу, это явилось неожиданностью?
Таня прикрывает глаза и тихонько покачивается в такт музыке.
- Угу… Понимаешь, Дядясаша, когда очень долго чего-нибудь ждешь, то просто перестаешь в это верить… Ты знаешь, сейчас я совсем счастлива.
- Надеюсь, это не только от шампанского?
- Не-ет, что ты, я именно счастлива - по-настоящему, понимаешь? Все-таки ужасно хорошо жить на свете…
- Пора бы тебе спать, Татьяна.
- Ну что ты. В восемнадцать лет можно уже, кажется, начать вести нерегулярный образ жизни!
- Во-первых, тебе еще семнадцать…
- Ничего подобного - восемнадцать без трех месяцев.
- …а во-вторых, о нерегулярном образе жизни ты забудь раз и навсегда. Я вот поговорю с Сергеем на этот счет, он тебе пропишет.
- Конечно, - вздыхает Таня, допив свое вино. - Я так и знала, что рано или поздно дело кончится именно этим. Теперь ты нашел себе новое орудие воспитания - вместо матери-командирши. Не хватает только, чтобы Сережа начал применять ее методы…
- Так оно и будет, - подтверждает полковник и останавливает ее руку, протянутую к бутылке. - Все, Татьяна, хватит.
- Но, Дядясаша! Я выпила всего два бокала, правда.
- А третьего не выпьешь. Впрочем, ошибаешься - это был бы уже четвертый. Первый ты выпила вместе со мной.
- А тот ведь не считается!
- Нет, довольно. У тебя уже совсем сонные глаза, Татьяна.
- Непра-а-авда, - капризно говорит Таня и вдруг чувствует, что ей действительно очень хочется спать. - А в общем, знаешь, пойдем лучше домой, правда. Что-то мне здесь вовсе не нравится!
Она оглядывается и морщит нос - на этот раз уже недовольно.
Двадцать первое июня, суббота, шесть часов вечера. Актовый зал убран зеленью, на стенах гирлянды из свеженаломанных ветвей, десятки букетов украшают составленные буквой "П" столы. За длинными сторонами - виновники сегодняшнего праздника, семьдесят четыре выпускника, за средней разместился преподавательский и технический состав школы. Разлито по стаканам вино, разложена по тарелкам нехитрая импровизированная снедь. За преподавательским столом встает Геннадий Андреевич, оба класса мгновенно стихают, и семьдесят четыре пары глаз устремляются на директора.