Таким образом, роковая речь Цицерона чуть было не навлекла на Андрея побои. Не понимая, куда и зачем тащили его в одну сторону Борисов с товарищами, в другую - мужики, а в третью - стрельцы, он дивился действию своего красноречия и думал, что его постигнет участь Орфея, растерзанного вакханками. Надвинув с досадой шапку на глаза, пошел он скорым шагом в Заиконоспасский монастырь. Между тем Никита, сопровождаемый множеством народа, вошел в Кремль и приблизился к царским палатам. Боярин Милославский вышел на Постельное крыльцо и от имени царевны Софьи Алексеевны спросил Никиту: чего он требует?
- Народ московский требует, чтобы восставлен был столп древнего благочестия и чтобы на площадь, перед конским стоялищем, которое вы именуете Успенским собором, вышел хищный волк и весь сонм лжеучителей, для разговора с нами о вере.
- Я сейчас донесу о вашем требовании государям, - сказал Милославский, - и объявлю вам волю их.
Боярин удалился во дворец, а затем, вернувшись опять на Постельное крыльцо, сказал:
- Цари повелели прошение ваше рассмотреть патриарху. А для вас, стрельцы, царевна Софья Алексеевна приказала отпереть царские погреба в награду за ваше всегдашнее усердие и за верность вере православной. Она просит вас, чтобы вы в это дело не вмешивались. Положитесь на ее милость и правосудие.
Сказав это, Милославский удалился в покои дворца.
- Здравие и многие лета царевне Софье Алексеевне! - закричали стрельцы. - К погребам, ребята!
Никита, видя, что воздвигаемый им столп древнего благочестия, подмытый вином, сильно пошатнулся и что ряды его благочестивого воинства заметно редеют, закричал грозным голосом:
- Грядите, грядите, нечестивцы, из светлого вертограда во тьму погребов, на дно адово! Упивайтесь вином нечестия! Мы и без вас низвергнем в преисподнюю хищного волка!
С этими словами пошел он из Кремля, и вся толпа двинулась за ним.
IV
Тем временем Хованский, исполняя приказание, с солнечного восхода молился в своей рабочей горнице. Молился не столько об успехе древнего благочестия, сколько о скорейшем прибытии. Никиты, потому что давно прошел уже полдень и запах жареных кур, поданных на стол, проникнув из столовой в рабочую горницу, сильно соблазнял князя. Сын его, князь Андрей, сидел в молчании на скамье у окошка.
- Взгляни, Андрюша, - сказал Хованский сыну, кладя земной поклон, - не идет ли отец Никита?
- Отца Никиты еще не видно, - ответил князь Андрей, растворив окно и посмотрев на улицу.
- И дай ему на хищного волка победу и одоление! - прошептал старик Хованский с глубоким вздохом, продолжая кланяться. - Скажи, чтоб Фомка кур подогрел: совсем небось остыли… Да придет царство антихриста, да воссияет истинная церковь и да посрамятся и низвергнутся в преисподнюю все враги ее!.. Андрюша, скажи дворецкому, чтоб приготовил для отца Никиты кружку настойки, кружку французского вина да кувшин пива.
Молодой князь вышел и, вскоре возвратясь, сказал:
- Пришел отец Никита.
- Пришел! - воскликнул Хованский, вскочив с пола и не кончив земного поклона. - Вели скорее подавать на стол! Где он?
- Здесь, в столовой.
Старик. Хованский выбежал из рабочей горницы в столовую и остановился, увидев мрачное и гневное лицо Никиты.
- Так-то, чадо Иоанн, исполняешь ты веления свыше? Не, дождавшись моего возвращения ты уже перестал, молиться.
- Что ты, отец Никита! Я с самого рассвета молился и до сих пор блюл пост, хотя давно уже пора обедать. Спроси у Андрюши, если мне не веришь.
- Ты должен был молиться и ждать, пока не подойду к тебе и не возвещу победы. Но ты сам поспешил ко мне навстречу и нарушил веление свыше. Ты виноват, что пророчество не исполнилось и древнее благочестие не одержало еще победы, ибо, по маловерию твоему, ослабел в молитве.
Хованский не отвечал ни слова, он сильно смутился от мысли, что Никита как-то узнал, что им несколько раз овладевали во время молитвы досада, нетерпение и помыслы о земном, то есть о жареных курицах. Никита же, видя смущение князя, тайно радовался, что ему удалось неисполнение своего пророчества приписать вине другого.
Все трое в молчании сели за стол. По мере уменьшения жидкостей в кружках, приготовленных для отца Никиты, лицо его прояснялось и морщины разглаживались, по мере уменьшения его морщин слабели в душе Хованского угрызения совести. Таким образом, к концу стола опустевшие кружки совершенно успокоили совесть Хованского, тем более что он и сам, следуя примеру своего учителя, осушил кружки две-три веселящей сердце влаги. После обеда Никита пригласил князей удалиться с ним в рабочую горницу. Старик Хованский приказал всем холопам идти в свою избу, кроме длинноносого дворецкого, которому велел встать у двери перед сенями, не сходить ни на шаг с места и никого в столовую не впускать. Когда князья с Никитой вошли в рабочую горницу и заперли за собою дверь, любопытство побудило Савельича приблизиться к ней на цыпочках и приставить ухо к замочной скважине. Все трое говорили очень тихо, однако дворецкий успел кое-что услышать из их разговора.
- Завтра, - говорил Никита, - надо выманить хищного волка патриарха. Это твое дело, чадо Иоанн, а мы припасем камни. Скажи, что государи приказали ему идти на площадь.
- Убить его надо, спору нет, - отвечал старик Хованский, - только как сладить потом с царевной? Не все стрельцы освободились от сетей дьявольских, многие заступятся за волка!
- Нет жертвы, которой нельзя бы было принести для древнего благочестия! Просвети царевну, а если она будет упорствовать, то…
Тут Никита начал говорить так тихо, что Савельич ничего не мог услышать.
- Кто же будет тогда царем? - спросил старик Хованский.
- Ты, чадо Иоанн, а я буду патриархом. Тогда расцветет во всем Русском царстве эра старая и истинная и посрамятся все враги ее. Сын твой говорил мне, что ты королевского рода?
- Это правда: я происхожу от древнего короля литовского Ягелла.
- Будешь на московском престоле!
- Но неужели и всех царевен надобно будет принести в жертву? - спросил князь Андрей.
- Тебе жаль их! Вижу твои плотские помыслы, - сказал старик Хованский. - Женись на Екатерине, не помешаем, а прочих разошлем по дальним монастырям. Так ли, отец Никита?
- Внимай, чадо Иоанн, гласу, в глубине сердца моего вещающему: еретические дети Петр и Иоанн, супостатки истинного учения Наталья и Софья, хищный волк со всем сонмом лжеучителей, совет нечестивых, называемый Думою, градские воеводы и все другие противники древнего благочестия обрекаются на гибель, в жертву очищения. Восторжествует истинная церковь, и через три дня принесется в жертву нечестивец, дерзнувший усомниться в словах пророчества, вещавшего и вещающего моими недостойными устами!
Последовало довольно продолжительное молчание.
- А что будет с прочими царевнами? - спросил наконец старик Хованский.
- Не знаю! - отвечал Никита. - Глас, в сердце моем вещавший, умолк. Делай с ними, что хочешь, чадо Иоанн! Соблазнительницу сына твоего, Екатерину, отдай ему головою, а всех прочих дочерей богоотступного царя и еретика Алексея, друга антихристова, разошли по монастырям.
- А как, отец Никита, быть со стрельцами, которые не обратятся на путь истинный?..
В это время дворецкий, почувствовав, что сейчас чихнет, на цыпочках удалился от двери. Схватив рукой свой длинный нос и удерживая дыхание, он поспешил встать на, свое место пред сенями и перекрестился, прошептав про себя: "Вот нашло на меня не в пору чиханье". Поуспокоившись, Савельич опять начал поглядывать на дверь рабочей горницы. Прошло более часа, прежде чем дверь рабочей горницы отворилась и князья вышли в столовую с Никитой, который, простясь с ними и благословив, отправился в слободу Титова полка.
- Позови ко мне десятника, - сказал старик Хованский дворецкому.
- Что прикажешь, отец наш? - спросил вошедший десятник.
- Когда пойдешь после смены в слободу, то объяви по всем полкам мой приказ, чтобы теперь присылали ко мне всякий день в доме стражи не по десять человек, а по сто и с сотником. Слышишь ли?
- Слышу, отец наш.
- Да чтобы все были не с одними саблями, а и с ружьями. Пятьдесят человек пусть надевают кафтаны получше, они станут сопровождать мою карету. И еще пошли теперь же стрельца ко всем полковникам, подполковникам и пятисотенным, вели им сказать, что я требую их к себе сегодня вечером, через три часа после солнечного заката. Ну, ступай!
- Про какого нечестивца, - спросил молодой Хованский, - говорил отец Никита?
- Про пятисотенного Бурмистрова, который у меня в тюрьме сидит. Хорошо, что ты мне о нем напомнил. Эй, дворецкий!
- Что приказать изволишь? - сказал дворецкий, отворив дверь из сеней, у которой подслушивал разговор боярина с сыном.
- Есть ли у нас дома секира?
- Валяется с полдюжины в чулане, да больно тупы, и полена не расколешь!
- Наточи одну поострее. Дня через три мне понадобится.
- Слушаю!
- Приготовь еще телегу, чурбан, веревку и два заступа; Ступай! Да смотри делай все тихо и никому не болтай об этом, не то самому отрублю голову!
- Слушаю.
- А носишь ты еще мед и кушанье с моего стола тому тюремному сидельцу, к которому я посылал книгу?
- Ношу всякий день.
- Впредь не носи, а подавай ему, как и прочим, хлеб да воду. Ну, ступай!
Вечером собрались в доме Хованского стрелецкие полковники, подполковники и пятисотенные и пробыли у него до глубокой ночи.
V
На другой день, пятого июля, патриарх Иоаким со всем высшим духовенством и священниками всех московских церквей молился в Успенском соборе о защите православной церкви против отпадших сынов ее и о прекращении мятежа народного. В это время Никита и сообщники его, собравшись за Яузой, в слободе Титова полка, вышли к Кремлю в сопровождении нескольких тысяч стрельцов и множества народа. Перед Никитой двенадцать мужиков несли восковые зажженные свечи, за ним следовали попарно его приближенные сообщники с древними иконами, книгами, тетрадями и надоями. На площади перед церковью Архангела Михаила, близ царских палат, они остановились, поставили высокие скамьи и положили на налои иконы, перед которыми встали мужики, державшие свечи. Взяв свои тетради и книги, Никита, расстриги-чернецы Сергий и два Савватия, и мужики Дорофей и Таврило начали проповедывать древнее благочестие, уча народ не ходить в хлевы и амбары (так называли они церкви). Патриарх послал из собора дворцового протопопа Василия убедить народ не слушать лживых проповедников, но толпа раскольников напала на протопопа и убила бы его, если бы он не успел скрыться в Успенском соборе. По окончании молебна и обедни патриарх со всем духовенством удалился в Крестовую палату. Никита и сообщники его начали с криком требовать, чтобы патриарх вышел на площадь перед собором для разговора с ними. Толпа староверов все время увеличивалась за счет любопытных, которые со всех сторон сбегались на площадь, и вскоре весь Кремль был полон народа.
Князь Иван Хованский, войдя в Крестовую палату, сказал патриарху, что государи велели ему и всему духовенству немедленно идти во дворец через Красное крыльцо. У этого крыльца собралось множество раскольников с камнями за пазухами и в карманах. Патриарх, не доверяя Хованскому, медлил. Старый князь, видя, что замысел его не удается, пошел во дворец, в комнаты царевны Софьи, и сказал ей с притворным беспокойством:
- Государыня, стрельцы требуют, чтобы святейший патриарх вышел на площадь для беседы о вере.
- С кем, князь?
- Не знаю, государыня, изволь сама взглянуть в окно. Господи Боже мой! - воскликнул Хованский, отворяя окно. - Какая бездна народу! Кажется, вон те чернецы, что стоят на скамьях близ налоев, хотят с патриархом беседовать.
- Почему же ты не приказал их схватить?
- Это невозможно, государыня! Все стрельцы и весь народ на их стороне. Я боюсь, как бы опять не произошло такое же смятение, какое было пятнадцатого мая.
- А я всегда думала, что князь Хованский не допустит таких беспорядков, какие были при изменнике Долгоруком.
- Я готов умереть за тебя, государыня, но что же мне делать? Я всеми силами старался вразумить стрельцов, - и слушать не хотят! Грозят убить не только всех нас, бояр, но даже… и выговорить страшно!., даже тебя, государыня, со всем домом царским, если не будет исполнено их требование. Ради Бога, прикажи патриарху выйти. Я просил его об этом, но он не соглашается. Чего опасаться такому мудрому и святому мужу каких-то беглых чернецов?
- Хорошо! Я сама к ним выйду с патриархом.
- Сама выйдешь, государыня! - воскликнул Хованский с притворным ужасом. - Избави тебя Господи! Хоть завтра же вели казнить меня, но я тебя не пущу на площадь: я клялся охранять тебя и исполню свою клятву.
- Разве мне угрожает какая-нибудь опасность? Ты сам говорил, что и патриарху бояться нечего.
- Будущее закрыто от нас, государыня! Ручаться нельзя за всех тех, которые на площади толпятся. Пусть идет один патриарх, я буду охранять его!
- Благодарю тебя за твое усердие, князь. Я последую твоим советам. Иди к патриарху и скажи ему от моего имени, чтобы он немедленно шел во дворец.
- Через Красное крыльцо, государыня?
- Да. А мятежникам объяви, что я потребовала патриарха к себе и прикажу ему тотчас же выйти к ним для беседы.
По уходу Хованского Софья, кликнув стряпчего, немедленно послала его к патриарху и велела тихонько сказать ему, чтобы он изъявил, на приглашение Хованского притворное согласие, но вошел во дворец не через Красное крыльцо, а по лестнице Ризположенской. Другому стряпчему царевна велела как можно скорее отыскать преданных ей, по ее мнению, полковников Петрова, Одинцова и Цыклера и подполковника Чермного и приказать им немедленно к ней явиться.
Всех прежде пришел Цыклер.
- Что значит это новое смятение? - спросила гневно Софья. - Чего хотят изменники стрельцы? Говори мне всю правду.
- Я только что хотел сам, государыня, просить позволения явиться перед твои светлые очи и донести тебе на князя Хованского. Вчера по его приказанию мы собрались у него в доме. Он совещался с нами о введении старой веры во всем царстве и заставил всех нас целовать Крест и клясться хранить его тайну.
- И ты целовал крест?
- Целовал, государыня, для того только, чтобы узнать в подробности все, что замышляет Хованский, и донести тебе.
- Благодарю тебя! Ты не останешься без награды. Кто главный руководитель мятежа?
- Руководитель, явный - расстриженный поп Никита, а тайный - князь Хованский.
- Сколько стрелецких полков на их стороне?
- Весь Титов полк и несколько сотен из других полков.
- Хорошо! Иди в Грановитую палату и там ожидай моих приказаний.
Цыклер удалился. Войдя в Грановитую палату, он встал у окошка и, сложив на груди руки, начал придумывать, как бы уведомить Хованского, что царевне Софье известен уже его замысел. Не зная, которая из двух сторон победит, он хотел обезопасить себя с той и другой стороны.
В это время к царевне Софье пришел Чермной.
- И ты вздумал изменять мне? - сказала Софья грозным голосом. - Ты забыл, что у тебя не две головы?
Чермной, давший накануне слово Хованскому наедине за боярство и вотчину убить царевну, если князь признает это необходимым, сильно испугался, но, вскоре ободрившись, начал уверять Софью, что он вступил в заговор с тем только намерением, чтобы выведать все замыслы Хованского и ее предостеречь.
Заметив его смущение, Софья, хотя и не поверила его клятвам, однако решила скрыть свои мысли, опасаясь, как бы Чермной окончательно не перешел на сторону Хованского.
- Я всегда была уверена в твоем усердии, - сказала царевна притворно-ласковым голосом. - За верность свою получишь достойную награду. Я поговорю с тобой еще о Хованском, а теперь иди в Грановитую палату и там ожидай меня.
Едва Чермной удалился, вошел Одинцов.
- Готов ли ты, помня все мои прежние милости, защищать меня против мятежников? - спросила Софья.
- Я готов пролить за твое царское величество последнюю каплю крови.
- Говорят, князь Хованский затеял весь этот мятеж. Правда ли это?
- Клевета, государыня! Не он, а нововведения патриарха Никона, которые давно тревожат совесть всех сынов истинной церкви. Этого надобно было ожидать. Отмени все богопротивные изменения, государыня, возроди церковь в прежней чистоте ее, и все успокоятся!
- Я знаю, что вчера у князя было в доме совещание.
- Он заметил, что все стрельцы и народ в сильном волнении, и советовался с нами, как предотвратить грозящую опасность.
- Не обманывай меня, изменник! Я все знаю! - воскликнула Софья в сильном гневе.
Одинцов, уверенный в успехе Хованского и преданный всем сердцем древнему благочестию, ответил:
- Я не боюсь твоего гнева: совесть моя чиста. Ты обижаешь меня, царевна, называя изменником: я доказал на деле мою верность тебе. Видно, старые заслуги скоро забываются! А ведь без нашей помощи не правила бы ты царством.
Пораженная дерзостью Одинцова, не стараясь скрыть свое негодование, Софья, помолчав, ответила:
- Я докажу тебе, что я не забываю старых заслуг. Докажи и ты, что верность твоя мне не изменилась.
Про себя же Софья твердо решила при первом случае казнить Одинцова.
- Что приказать изволишь, государыня? - спросил вошедший в это время Петров.
Царевна, приказав и Одинцову идти в Грановитую палату, спросила Петрова:
- Был ли ты вчера у Хованского на совещании?
- Не был, государыня.
- Не обманывай меня, изменник! Мне все известно!
Петров был искренно предан Софье. Слова ее сильно поразили его.
- Клянусь тебе Господом, что я не обманываю тебя, государыня! - сказал он. - Я узнал, что князь Иван Андреевич замышляет ввести во всем царстве Аввакумову веру, и потому не пошел к нему.
- Поздно притворяться! Одно средство осталось тебе избежать заслуженной казни: докажи на деле мне свою преданность. Если стрельцы сегодня не успокоятся, то тогда первому тебе велю отрубить голову.
- Жизнь моя в твоей воле, государыня! Не знаю, чем заслужил я гнев твой. Я, кажется, уже доказал тебе мою преданность: я первый согласился на предложение боярина Ивана Михайловича…
- Скажи еще хоть одно слово, то сегодня же будешь без головы! - воскликнула Софья, вскочив с кресла. - Поди, изменник, к Хованскому, помогай ему! Прочь с глаз моих!
Петров, оскорбленный несправедливыми обвинениями, повернулся и направился к выходу. Подойдя уже к дверям, он остановился и, снова приблизясь к Софье, сказал:
- Государыня, у тебя из стрелецких начальников немного верных, искренно тебе преданных слуг, на которых ты могла бы положиться. Один я не был на совещании у Хованского. Не отвергай верной службы моей.
Софья, думая, что Петров, испугался и потому притворяется ей преданным, но считая, что в такую опасную для нее минуту может быть полезен и тот, кто из одного страха предлагает ей свои услуги, сказала Петрову:
- Ну, хорошо, загладь твою измену. Я прощу тебя, если делом докажешь свою верность.
- Увидишь, государыня, что ты меня понапрасну считаешь изменником.