По приказанию Софьи Петров тоже пошел в Грановитую палату.
- Что же нам теперь делать, Иван Михайлович? - спросила Софья.
Боярин Милославский, отдернув штофный занавес, за которым скрывался во время разговора царевны с Хованским и с приходившими стрелецкими начальниками, сказал:
- Я вижу, что на стороне Хованского не более половины стрельцов, так что бояться нечего. Только нельзя допустить, чтобы патриарх вышел на площадь. Если его убьют, то все потеряно.
- Я уже велела ему сказать, чтобы он вошел во дворец по Ризположенской лестнице.
- Для чего, государыня, велела ты Цыклеру, Петрову, Одинцову и Чермному идти в Грановитую палату? Мне кажется, что ни на одного из них положиться нельзя.
- А вот увидим.
Софья, кликнув стряпчего, послала в Грановитую палату посмотреть, кто в ней находится.
Стряпчий, возвратившись, донес, что он нашел в палате Цыклера, Петрова и Чермного.
- Вот видишь, - сказала Софья, когда стряпчий вышел, - я не ошиблась: только Одинцов изменил мне и пошел на площадь.
Однако Софья, несмотря на свою проницательность, ошибалась, потому что один Петров, на которого она всего менее надеялась, держался искренне ее стороны. Чермной, расхаживая большими шагами по Грановитой палате, снова решил действовать с Хованским заодно, и по первому его приказанию принести Софью в жертву древнему благочестию… "Какая вера ни будь, новая или старая, и кто ни царствуй, Софья или Иван, для меня все равно, - размышлял он, - лишь бы добиться боярства да получить вотчину в тысячу дворов, а там хоть трава не расти!" Цыклер с нетерпением ожидал приказаний Софьи, чтобы скорее уйти из Грановитой палаты, предостеречь Хованского и, таким образом обманув и царевну, и князя, ждать спокойно конца дела и награды от того из них, кто победит.
- Не знаете ли, - спросил Петров, - для чего царевна сюда нас послала?
- Она велела мне ждать ее приказаний, - ответил Цыклер.
- А мне говорила, - сказал Чермной, - что сама придет сюда.
- Чем все это кончится? - продолжил Петров. - Признаюсь, мне эти мятежи надоели. Хоть мы и хорошо сделали, что послушались Ивана Михайловича и заступились за царевича Ивана Алексеевича, однако если бы не было бунта пятнадцатого мая, то не было бы и нынешнего.
- Стыдись, Петров! - сказал Цыклер. - После всех милостей, которые нам оказала царевна Софья Алексеевна, грешно так говорить. Этак скоро дойдешь и до измены! Что до меня, так я за царевну в огонь и в воду готов!
- И я также, - сказал Чермной. - Смотри, Петров! Чуть замечу, что ты пойдешь на попятный и задумаешь изменять Софье Алексеевне, так я тебе голову снесу, даром что ты мне приятель. Я готов за нее отца родного зарезать!
- Что вы, что вы, товарищи! Кто вам сказал, что я хочу изменять царевне? Я только хотел с вами поболтать.
- Говори, да не заговаривайся, - сказал Чермной.
Тем временем Софья совещалась с Милославским, а Хованский сообщил ее приказание патриарху: идти во дворец через Красное крыльцо. Патриарх, предупрежденный стряпчим, согласился, и Хованский, выйдя из Крестовой палаты на площадь, затесался в толпу.
Афанасий, архиепископ холмогорский, с двумя епископами, несколькими архимандритами, игуменами разных монастырей и священниками всех церквей московских, пошел из Крестовой палаты к Красному крыльцу. Все они несли множество древних греческих и славянских хартий и книг, чтобы показать народу готовность к беседе с раскольниками.
Вся площадь зашумела, как море. Не видя патриарха, стоявшие у Красного крыльца с камнями не знали, на что решиться, и шептали друг другу:
- Волка-то нет! Что же нам делать? Спросить бы князя Ивана Андреевича. Куда он запропастился? А, вон он!
Хованский, пробравшись сквозь толпу, приблизился к архиепискому Афанасию и спросил:
- А где же святейший патриарх?
- Он с митрополитами уже в царских палатах, - ответил Афанасий.
- Как, когда же он прошел? Я с Красного крыльца глаз не спускал.
- О святейшем патриархе заботиться нечего, он уж прошел. А вот как мы пройдем сквозь эту толпу? Вели, князь, твоим стрельцам очистить нам дорогу.
Вместе с Афанасием и следовавшим за ним духовенством Хованский вошел во дворец.
- Государыня, - сказал он Софье, - вели святейшему патриарху немедленно идти на площадь: проклятые бунтовщики угрожают ворваться во дворец и убить патриарха со всем духовенством и всех бояр. Я опасаюсь и за твое здоровье.
- Я назначила Грановитую палату для беседы, - отвечала Софья, - Объяви, князь, бунтовщикам мою волю.
Видя непреклонность царевны, Хованский вышел на Красное крыльцо и велел позвать Никиту с сообщниками в Грановитую палату, куда уже пошли Софья, сестра ее царевна Марья, тетка Татьяна Михайловна и царица Наталья Кирилловна в сопровождении патриарха, всего духовенства и Государственной думы, немедленно собравшейся по приказанию царевны. Софья и царевна Татьяна Михайловна сели на царские престолы; возле них в креслах расположились царица Наталья Кирилловна, царевна Марья и патриарх; потом, по порядку, восемь митрополитов, пять архиепископов и два епископа. Члены думы, архимандриты, игумены, священники, несколько стольников, стряпчих, жильцов, дворян и выборных из солдатских и стрелецких полков, в том числе Петров, Цыклер и Чермной, стали по обеим сторонам палаты.
Наконец отворилась дверь. Вошел Хованский и занял свое место среди членов думы. За ним вошли двенадцать мужиков с зажженными восковыми свечами и толпа избранных сообщников Никиты с налоями, иконами, книгами и тетрадями; наконец явился сам Никита с крестом в руке. Его вели под руки сопроповедники его, крестьяне Дорофей и Таврило, за ним следовали чернецы Сергий и два Савватия. На поставленные налои были положены иконы, книги и тетради, и мужики со свечами, как и на площади, стали пред налоями.
Когда шум, произведенный вошедшими, утих, Софья спросила строгим голосом:
- Чего требуете вы?
- Не мы, - отвечал Никита, - а весь народ московский и все православные христиане требуют, чтобы восстановлена была вера старая и истинная и чтобы новая вера, ведущая к погибели, была отменена.
- Скажи мне: что такое вера и чем отличается старая от новой? - спросила Софья.
- Вера старая ведет к спасению, а новая к погибели. Первой держимся мы, а второй следуете все вы, обольщенные антихристом Никоном.
- Я не о том спрашиваю. Скажи мне прежде: что такое вера?
- Никто из истинных сынов церкви об этом вопрошать не станет: всякий из них это знает. Я не хочу отвечать на твой вопрос, потому что последователи антихриста не могут понимать слов моих. Не хочу метать напрасно бисера…
- Лучше скажи, что ты не знаешь. Как же смел ты явится сюда, когда сам не знаешь, чего требуешь? Как смел ты надеть одежду священника, когда тебя лишили этого сана за твое второе обращение к ереси, в которой ты прежде раскаялся?
- Хищный волк с сонмом лжеучителей не мог меня лишить моего сана: власть его дарована ему антихристом. Я не признаю этой власти и не буду ей повиноваться.
- Замолчи, бунтовщик, и встань сюда, в сторону! И не вздумай ослушаться! Я тотчас же прикажу отрубить тебе голову!
Никита, нахмурив брови, замолчал и отошел в сторону.
- Говорите: зачем пришли вы? - спросила Софья, обратясь к сообщникам Никиты.
- Подать челобитную твоему царскому величеству! - ответил чернец Сергий, вынув из-за пазухи бумагу.
По приказанию царевны один из членов думы, взяв челобитную, начал читать ее вслух.
Челобитная состояла из двадцати четырех статей и никем не была подписана. По прочтении каждой статьи начинался спор между старообрядцами и священнослужителями.
Когда дошла очередь до пятой статьи, в которой было сказано, что в новом требнике напечатана молитва лукавому духу, Хованский, расхаживая по палате как бы для наблюдения за порядком, подошел к Никите и шепнул ему:
- Не опасайся, отец Никита, угроз царевны и не слабей в святом усердии.
Едва Хованский успел отойти от него, как Никита, не дав патриарху окончить начатое им возражение, закричал:
- Сомкни, хищный волк, уста твои, исполненные лести и коварства! Дела ваши обличают вас! Если б вы были не ученики антихристовы, то не стали бы молиться врагу человеческого рода!
- Ты говоришь это потому, что плохо знаешь грамматику! - сказал спокойно архиепископ холмогорский Афанасий. - В молитве на крещение сказано: "Ты сам Владыко Господи Царю прииди"; далее же следует: "Да не снидет со крещающимся, молимся тебе, Господи, дух лукавый" и прочее. Все, сказанное в этой молитве, относится к Богу, равно как и слова "молимся тебе, Господи". Если б последние относились к духу лукавому, то они не были бы отделены знаками препинания, да и "дух лукавый" надо было бы поставить в звательном падеже и сказать: "Душе лукавый".
- Сатана, которому вы молитесь, говорит твоими нечестивыми устами! - воскликнул Никита.
- Замолчи! - прикрикнула Софья и велела продолжать чтение челобитной.
По прочтении восьмой статьи, в которой доказывалось, что должно креститься двумя, а не тремя перстами, Никита, не обращая внимания на слова царевны, приказывавшей ему замолчать, с жаром воскликнул, обращаясь к Афанасию:
- Вот дела твои, душегубец! Вы повелеваете всем креститься тремя перстами, порицая истинное двуперстное сложение, а сами втайне слагаете пять перстов и призываете дьявола для обольщения православных! Горе тому, кто вас слушается! Ваше троеперстное сложение есть печать антихриста, а пятиперстное - знак союза с врагом человеческого рода!
- Душегубцы! Богоотступники! Дети антихристовы! - закричали все сообщники Никиты, подняв правые руки вверх с двумя сложенными пальцами. - Так, так должно креститься!
Стрельцы, стоявшие на площади, слыша крик в Грановитой палате, начали громко роптать, вынимая сабли.
Софья с теткой и сестрой и царица Наталья Кирилловна встали со своих мест, намереваясь удалиться из палаты.
- Если вы разрешаете бунтовщикам в нашем присутствии и при святейшем патриархе творить такое, - сказала Софья Петрову, Цыклеру и Чермному, - то ни царям, ни мне, ни всему дому царскому в Москве более оставаться невозможно; мы все удалимся в чужие страны и объявим народу, что вы этому причиной.
- Мы готовы за тебя положить свои головы, государыня, - ответил Петров и начал умолять Софью переменить свое намерение.
После горячих просьб его, Цыклера и Чермного Софья опять села на один из престолов, и все заняли прежние места.
Когда в палате воцарилось молчание, архиепископ Афанасий сказал Никите:
- Греки, от которых Россия приняла православную христианскую веру при великом князе Владимире, крестятся, слагая три перста. Обычай этот сохраняет греческая церковь по преданию апостольскому. Вы ссылаетесь на Феодорита, епископа курского, будто бы повелевающего креститься двумя перстами; но вы лжете на Феодорита. Еще в лето шесть тысяч шестьсот шестьдесят шестое еретик Мартин Армянин учил слагать персты по-вашему и был предан проклятию собором, бывшим двадцатого октября того же года в Киеве. И потом, молитва не состоит из одного сложения перстов: надо поклоняться Богу духом и истиной. Если сердце ваше исполнено страстью к раздорам, гордости и ненависти к братьям вашим, если вы не покоряетесь властям и производите мятеж народный, то, как ни слагайте персты, молитва ваша не будет услышана. Бог внемлет молитвам праведных, которые соблюдают две главные заповеди Его: любить Бога и ближнего.
- Не тебе учить нас, душегубец! - крикнул Никита. - Не из любви ли к ближним уморил ты голодом великих страдальцев Феодора и Алексия?
- Ты клевещешь на меня! Узнав, что они учат народ не ходить в церкви, распространяют ересь свою вопреки царскому запрещению, объявленному им при отправлении их еще при патриархе Никоне в Кандалажский монастырь, я потребовал их к себе и старался всеми мерами обратить их к церкви православной. Не моя вина, что в еде и Питье, которые я им посылал с моего стола, грезились им какие-то черные змеи и что они бросали еду и выливали питье в окно. Вольно им было, испугавшись невидимых змей, уморить себя голодом и жаждою. За это нельзя винить меня.
- Ты уморил праведных страдальцев, душегубец! Услышьте моление мое, преподобный Феодор и многотерпеливый Алексий, помогите отомстить за смерть вашу. Погибни, сын погибели!..
С этими словами Никита бросился на Афанасия и хотел ударить его крестом в висок, но полковник Петров перехватил его руку и с трудом оттащил от архиепископа.
- Если ты осмелишься еще раз сойти со своего места и сказать хоть одно слово, то я, как ослушника царской власти, прикажу казнить тебя! - сказала Софья Никите.
Когда чтение челобитной закончилось, раздался благовест к вечерне. Начинало уже смеркаться. Софья встала с престола и сказала раскольникам:
- Теперь уже поздно что-либо решать. Все устали. Завтра продолжим, и вам объявят ответ на ваше прошение.
Софья с теткой и сестрой и царица Наталья Кирилловна удалились в свои покои, и все вышли из Грановитой палаты. Никита и сообщники его в сопровождении толпы народа пошли из Кремля на Красную площадь, подняв правые руки вверх с двумя сложенными пальцами и восклицая:
- Победили! Победили! Так слагайте персты! По-нашему веруйте!
Взойдя на Лобное место и положив на налои иконы, они продолжали кричать:
- По-нашему веруйте! Мы всех архиереев посрамили!
После этого они сказали народу поучение, будто бы по царскому повелению, и сошли с Лобного места, чтобы удалиться в слободу Титова полка.
Вдруг глаза у Никиты закатились, и он упал на землю в страшных судорогах. Изо рта его пошла пена.
Сообщники его остановились в недоумении, толпа стрельцов и народа окружила их.
Наконец Никита пришел в себя и встал, шатаясь, на ноги.
- Хватайте его! - закричал полковник Петров, бросаясь с отрядом стрельцов своего полка к Никите.
- Не тронь! - закричали стрельцы - единомышленники раскольников.
- Хватайте, вяжите его! Крепче, Ванька, затягивай! - продолжал Петров. - Не мешайте нам, дурачье! Что вы за этого еретика заступаетесь, разве не видели вы, как его нечистый дух ударил оземь? От всякого православного дьявол бежит, не оглядываясь. Видно же, что этот бездельник - колдун и чернокнижник и всех нас морочит.
Слова эти произвели на защитников Никиты впечатление. Сообщники его в страхе разбежались, а толпа, шедшая за ним до Тюремного двора, постепенно рассеялась.
На другой день, шестого июля, рано утром вывели Никиту на Красную площадь. Палач с секирой в руке стоял уже на Лобном месте. Вскоре вся площадь наполнилась народом.
Думный дьяк прочитал указ об отсечении головы Никите, если он всенародно не раскается в своих преступлениях и ереси. В последнем случае велено было его сослать в дальний монастырь.
Никита, выслушав указ, твердыми шагами взошел на Лобное место.
- Одумайся! - сказал думный дьяк.
- Предаю анафеме антихриста Никона и всех учеников его! Держитесь, православные, веры старой и истинной!
- Итак, ты не хочешь раскаяться? - спросил дьяк.
- Умираю за древнее благочестие!
Перекрестясь двумя перстами, Никита положил голову на плаху. Народ хранил глубокое молчание.
Секира, сверкнув, ударила. Брызнула кровь, и голова Никиты, отлетев от туловища, покатилась. Все, бывшие на площади, невольно вздрогнули и, вполголоса разговаривая друг с другом, мало-помалу разошлись.
VI
Смерть Никиты сильно поразила и опечалила Хованского. С Одинцовым и некоторыми; другими ревностными поборниками старой веры отслужив ночью панихиду по великому учителю своему и включив его в число мучеников, Хованский поклялся следовать по стопам его и во что бы то ни стало утвердить во всем Русском царстве древнее благочестие. Он начал еще больше потворствовать стрельцам, упросил Софью переименовать их. Надворной пехотой и всеми мерами старался их привязать к себе, чтобы с их помощью достичь своей цели. Вскоре все стрельцы начали называть его отцом своим, и всякий из них готов был пожертвовать жизнью за старого князя. Поступки его не укрылись от Софьи. Опасаясь его авторитета у стрельцов, она продолжала оказывать ему прежнее внимание и искала случая удалить его под каким-нибудь благовидным предлогом из столицы. Милославский давно смотрел с завистью на возрастающее могущество Хованского и вскоре из друга превратился в непримиримого врага его. Наблюдая за поступками Хованского, он доносил обо всем Софье. Цыклер помогал и князю, и Милославскому. Незадолго до первого сентября, месяца через полтора после смерти Никиты, Цыклер рассказал Милославскому, что замыслы Хованского не ограничиваются восстановлением в государстве древнего благочестия, а простираются гораздо далее. Уведомленная об этом Софья, опасаясь, как бы Хованский не устроил опять мятеж, решила на время удалиться из Москвы с обоими царями и со всем домом царским в село Коломенское. Хованский остался в Москве. Перед отъездом Софья велела Хованскому присутствовать при молебне на дворцовой площади, который должен был совершать патриарх первого сентября, в день нового года, и наблюдать там за порядком. Этим она хотела обезвредить Хованского и обезопасить патриарха во время молебна среди тех самых стрельцов, которые недавно замышляли его убить.
Хованский, не имея возможности вновь устроить смуту, вопреки царскому повелению пробыл весь день нового года дома, не присутствовал на молебне и послал вместо себя окольничьего Хлопова.
Стрельцы, не смея ничего делать без приказа, ограничились лишь оскорбительными для патриарха восклицаниями во время молебна.
Поздно вечером пришли к Хованскому сын его князь Андрей, и полковник Одинцов и долго совещались с ним наедине в рабочей горнице боярина.
Во время ужина вошел в столовую дворецкий Савельич, уже весьма навеселе по случаю праздника.
Поклонившись низко князю и пошатнувшись в сторону, он оперся о стол руками и сказал довольно внятно, несмотря на то, что язык плохо ему повиновался:
- Хочу доложить тебе, что у нас приключилась превеликая беда. Не хотелось бы мне тревожить твою милость в такой день, да делать нечего, дело важное!
- Что такое? - спросил Хованский, несколько испугавшись.
- Этого нельзя сказать при других.
- Каково вам это? - сказал Хованский, посмотрев на сына и Одинцова. - Ты, видно, ум пропил, разбойник! Здесь лишних нет: все говори!
- Коли ты приказываешь, то я, пожалуй, скажу. А то сам же ты велел мне молчать и грозил отрубить голову, если я проболтаюсь.
- Добьюсь ли я от тебя сегодня толку, мошенник! - закричал князь, вскочив со своего места.
- Секира-то пропала!
- Какая секира, пьяница?
- Воля твоя, боярин, виноват не я. Ты сказал мне тогда, что эта секира понадобится тебе через три дня, и велел ее наточить. Я и намочил ее, вытесал и чурбан, веревки и два заступа приготовил, и убрал все в чулан, знаешь, в тот, где разный хлам валяется. Я несколько раз тебе докладывал, что надобно купить новый замок к чулану и что твой повар Федотка сущий вор. Ан так и вышло! Как он накануне твоего тезоименитства прошлого года бежал и замок тогда же украл, мошенник; сверх того, из погреба бутыль любимой твоей настойки, которую ты сам изволил делать, мой вязаный колпак да еще кой-какие мелочи…
- Что ты за вздор мелешь? Говори толком, пьяница!