- Изволь до конца выслушать. Ты мне на прошлой неделе приказывал купить на Отдаточном дворе вина для настойки. Прихожу я сегодня туда, не то чтобы выпить, а чтобы вина купить для твоей милости, - глядь, в углу стоит наша секира! Я спрашиваю у продавца: откуда он взял ее? Он сказал мне, что какой-то де мужик принес секиру и заложил ее за кружку вина. Я и смекнул: знать, кто-то стянул у нас секиру из чулана. Что тут за диво, коли замка нет! Вели купить замок, боярин, этак все растащат! Я, однако, беду поправил и выкупил секиру на свои деньги. Стало быть, два алтына с твоей милости. Ну, да ничего, сочтемся.
Одинцов и князь Андрей захохотали.
- Пошел вон, дурачина! - закричал Хованский. - Только из-за Нового года прощаю тебя. Напейся у меня в другой раз!
Дворецкий низко поклонился и, пошатываясь, вышел из комнаты.
- Про какую толковал он секиру? - спросил Одинцов старика Хованского.
- Я велел ее приготовить для Бурмистрова.
- Как, разве он еще жив? Я думал, что ему давно уже голову отрубили. По всей Москве говорили об этом.
Хованский объяснил Одинцову причины, по которым он отсрочил казнь Бурмистрова, и прибавил:
- Великий страдалец Никита повелел принести его в благодарственную жертву через три дня после восстановления древнего благочестия. Не сомневаюсь, что скоро принесем мы эту жертву.
- Я положил секиру в чулан, - сказал Савельич, войдя опять в комнату, - и привесил к двери замок с моего старого сундука.
- Убирайся вон, бездельник! - закричал Хованский.
- Я купил его лет пять тому назад за четыре алтына, а так как ты не господин наш, а настоящий отец, то я уступаю тебе этот замок, хоть он и новехонек, за три алтына. Стало быть, с твоей милости всего пять алтын. Еще забыл я спросить тебя: отцу-то Никите отрубили голову, - кто же теперь будет патриархом? Царем будешь ты, боярин, - это уже дело решенное, а патриарха-то где нам взять?
- Это что значит? - воскликнул Хованский, вскочив со своего места. Схватив со стола нож, он подошел к дворецкому и, взяв его за ворот, приставил нож к сердцу. - Говори, бездельник, где ты весь этот вздор слышал?
Дворецкий, как ни был пьян, догадался, однако, что выболтал лишнее. Чтоб выпутаться из беды, решил он прибегнуть к выдумке.
- Помилуй, боярин, за что ты на меня взъелся? - сказал он. - Я все это слышал на Отдаточном дворе.
- Что, на Отдаточном дворе? - воскликнул Хованский, изменяясь в лице.
- Истинно так! Там все говорят, что ты будешь царем и выберешь другого патриарха.
Хованский, стараясь скрыть испуг свой и смущение, сел опять к столу и отер с лица холодный пот.
- Насчитал я там человек тридцать подьячих, чернослободских купцов и мужиков: все пили за твое государское здоровье. Грешный человек, не удержался и я, выпил за здоровье твоего царского величества!
- Поди выспись! Если ты скажешь кому-нибудь еще хоть слово о всех этих бреднях, то я велю тебе язык отрезать.
Когда дворецкий вышел, старик Хованский, обратясь к Одинцову, сказал:
- Кто-то изменил нам! Нет сомнения, что царский двор все уже знает, если уж на Отдаточном многое известно. Что нам делать?
- Не теряй, князь, бодрости, - ответил Одинцов. - Бог видит, что мы решились на доброе дело. Он наставит нас и нам поможет.
- Однако, - сказал молодой Хованский, - надо подумать о мерах предосторожности: могут схватить нас.
- Всего лучше, - посоветовал Одинцов, - скрыться в какое-нибудь не отдаленное от Москвы место, созвать туда всех наших сподвижников, посоветоваться и, призвав Бога в помощь, идти против еретиков. В Коломенском войска-то немного.
- Я сам то же думал, - сказал старик Хованский. - Но куда мы скроемся? Что обо мне подумают мри дети, моя Надворная пехота?
- Я объявлю им, чтобы они до приказа твоего оставались спокойно в Москве.
‘ - Можно оставить здесь с ними Цыклера, - продолжил старик Хованский, - и поручить ему, чтобы он нас обо всем извещал.
- Цыклера? Давно я хотел сказать тебе, князь, что он человек ненадежный. Хоть он и притворяется тебе преданным, но я боюсь, что он ищет во всем своей только выгоды и при первой твоей неудаче предаст тебя.
- Почему ты так о нем думаешь? Он делом доказывает свое усердие.
- Притворяется! Ведь он перекрещен в нашу веру из немцев, а втайне наверняка держится своей лютеранской ереси. Я даже думаю, что это он донес о наших намерениях Софье и что от него разнеслись по Москве все эти слухи, о которых говорил твой дворецкий. Мне сказывал один из стрельцов, что видел недавно, как Цыклер поздно вечером пробирался в дом Милославского.
- Милославского? Это правда?
- Какая надобность стрельцу лгать на Цыклера!
- Благодарю тебя, Борис Андреевич, что ты меня предостерег.
Во время последовавшего затем молчания старый князь ходил взад и вперед по комнате; лицо его выражало сильное, душевное волнение.
- Андрюша, - сказал он сыну, - проверь нашу стражу: все ли сто человек налицо? Вели им зарядить ружья и на ночь поставить у ворот часовых. Да скажи дворецкому, чтобы дал мне ключ от калитки, что на черном дворе, и чтобы велел оседлать наших лошадей и поставить у калитки.
- Куда ты, князь, собираешься? Теперь уже скоро полночь, - сказал Одинцов.
- Я хочу идти спать. Ночуй у меня, Борис Андреевич, а лошадь твою вели с нашими вместе поставить. Хоть опасаться нечего, все-таки лучше приготовиться на всякий случай, спокойнее спать будем. Да не лучше ли теперь же нам уехать из Москвы, - как ты думаешь?
- К чему так торопиться? Утро вечера мудренее. Успеем и завтра уехать. Прежде надо посоветоваться со всеми нашими сподвижниками да и взять их всех с собой. Пускай и Цыклер с нами едет, а в Москве оставим с Надворной пехотой Чермного: он будет один знать, где мы. Когда придет время, пошлем к нему приказ, чтобы поспешил к нам с войском, и пойдем истреблять еретиков.
В это время в комнату вошел Цыклер. Заметив беспокойство старика Хованского и то, как он переглянулся с остальными, Цыклер тотчас подумал: не узнал ли что-нибудь старый князь о его связи с Милославским?
- Я пришел к вам с важными вестями, - сказал он. - Слышал ли ты, князь, что Милославский вчера вечером; а Петров сегодня утром уехали в Коломенское?
- Я это знаю, - ответил старик Хованский. - Знаю и то, что ты по вечерам ходишь в гости к Милославскому.
- Я и пришел об этом поговорить. По старой дружбе зазвал он меня на днях к себе, сулил золотые горы и звал с собой в Коломенское. Я и притворился, что держусь стороны еретиков, а он сдуру и выболтал мне все. Уж как боятся тебя еретики! Однако ни он, ни супостатка Софья ничего не знают о наших намерениях. Хорошо бы застать их врасплох! Когда ты, князь, думаешь приступить к делу?
- Господь укажет час, когда должны мы будем извлечь мечи наши для поражения учеников антихриста. Завтра вечером уезжаем мы из Москвы.
- Куда?
- Увидишь, куда. Тебе надо ехать с нами. Ночуй у меня. Завтра целый день ты мне будешь нужен, а вечером отправимся вместе в дорогу.
- Очень хорошо! Вели, князь, послать за моей лошадью. Я пришел сюда пешком. Милославский велел подглядывать объезжим и решеточным за всеми, кто к тебе приезжает или приходит.
- Так ты его испугался?
- Есть кого бояться! Я решил приходить к тебе тайком, чтобы он думал, что я на их стороне. Я хочу на днях побывать в Коломенском. Он мне еще что-нибудь разболтает, а я все тебе перескажу. Я слышал, что он советовал Софье послать в Москву и во все города грамоты с указом, чтобы стольники, стряпчие, дворяне, жильцы, дети боярские, копейщики, рейтары, солдаты, боярские слуги и другие ратные люди съехались в Коломенское. Не лучше ли, не теряя времени, нагрянуть в Коломенское, да и концы в воду? А там изберем царя и нового патриарха, хищного волка низвергнем в преисподнюю и составим новую думу. Ты наш отец, а мы дети твои. Будешь царем, а мы боярами!
- Не пленяйся, Иван Данилович, боярством и не прельщай меня царским венцом. Все в мире этом суета сует, кроме веры истинной. Если я и желаю царского венца, то для того только, чтобы ниспровергнуть царство антихриста, восстановить древнее благочестие и спасти душу мою.
Сказавши это, Хованский удалился в свою спальню. Одинцов и Цыклер в отведенной им комнате легли на ковры и, не сказав друг другу ни слова, заснули, а князь Андрей пошел проверять стражу и исполнять приказания отца. Когда часовые были расставлены и лошади оседланы, он лег в постель и целую ночь не смыкал глаз, мечтая о браке своем с царевной Екатериной. "Будет, - думал он, - сожалеть сестра ее, надменная Софья, что отвергла предложение отца моего. Родственный союз с князьями Хованскими, происходящими от короля Ягеллы, показался ей унизительным! Пусть же погибает она, пусть погибают все ее родственники, кроме моей невесты! После смерти отца я взойду на престол Московский. Я докажу свету, что Хованские рождены царствовать: завоюю Литву, отниму у турок Грецию и заставлю трепетать всех государей земли…"
Утренняя заря появилась уже на востоке, когда он заснул.
VII
Второго сентября на рассвете преданный Софье стрелецкий полковник Акинфий Данилов приблизился окольной дорогой к селу Коломенскому. Он выехал из Москвы ночью, чтобы донести царевне обо всем, что произошло в столице в день Нового года. Окна коломенского дворца, отражавшие лучи восходящего солнца, казались издали рядом горящих свеч. Подъехав ближе к дворцу, он увидел у одного из окон Софью.
Привязав лошадь к дереву, которое росло неподалеку от дворца, Данилов подошел к воротам. Прибитая к ним бумага бросилась ему в глаза. Он снял ее с гвоздя и увидел, что это было письмо с надписью: "Вручить государыне-царевне Софье Алексеевне". Немедленно был он впущен в комнату царевны. Она стояла у окна. Милославский сидел у стола и писал.
- Что скажешь, Данилов? Что делается в Москве? - спросила царевна, стараясь казаться равнодушной.
- Вчерашний день прошел благополучно, государыня. Только во время молебна раскольники из стрельцов говорили злые слова.
- Был Хованский на молебне?
- Он послал вместо себя окольничьего Хлопова, а сам пробыл весь день дома.
- Слышишь, Иван Михайлович? Он ослушался моих повелений! Теперь я согласна поступить, как ты сегодня мне советовал… Это что за письмо? От кого?
- Не знаю, государыня, - отвечал Данилов. - Оно было прибито к воротам дворца.
Софья, распечатав письмо, прочитала его, топнула ногой и гневно заходила по комнате.
- Вот, - сказала она после долгого молчания, - дождались. Пишут, что Хованский с друзьями хотят новый мятеж учинить. Убить весь двор царский, бояр, патриарха и Ивана Хованского царем поставить. Каково? - Софья остановилась и пристально посмотрела на Милославского. - Грамоты, чтобы торопились сюда на помощь, всем разослали?
- Да, государыня, - поспешно ответил Милославский.
- Ну что ж, посмотрим, - прищурившись, сказала Софья и вышла из комнаты.
В тот же день весь царский дом поспешно удалился из села Коломенского в Саввин монастырь, а оттуда спустя несколько дней переехал в село Воздвиженское. Получаемые из Москвы от Цыклера известия то тревожили, то успокаивали Софью. Хованский пока бездействовал. Софья приписывала это его нерешительности и продумывала, как избавиться от человека, столь, для нее опасного.
Хованский действительно никак не мог решиться перейти к активным действиям. С одной стороны, ложно понимаемый долг и слепое подчинение вере, с другой стороны, ужас, возбуждаемый в нем мыслью о цареубийстве, которое казалось ему необходимым, - все это порождало в его душе мучительную борьбу. Нередко со слезами молил он Бога наставить его на путь правый и ниспослать какое-нибудь знамение. Однажды после продолжительной молитвы старый князь взял евангелие. На раскрывшейся странице первые слова, попавшиеся ему на глаза, были следующие: "Воздадите Кесарева Кесареви и Божия Богови".
Эти слова Спасителя произвели непостижимое действие на князя. Он вдруг увидел бездну, на краю которой стоял до сих пор с закрытыми глазами. Грех цареубийства представился ему во всем своем ужасе. Он упал перед образом своего ангела и долго молился, не смея поднять на него глаз. В тот же день Хованский с сыном, Цыклером и Одинцовым тихо уехали в село. Пушкино, принадлежавшее патриарху. Он твердо решил оставить все свои замыслы, служить царям до могилы и лишь просьбами своими пытаться склонить царей к восстановлению церкви, которую считал истинной.
Узнав, что сын малороссийского гетмана едет к Москве, Хованский через Чермного, оставшегося в столице, послал донесение к государям и в выражениях, которые показывали искреннюю его преданность, спрашивал: как принять гетманского сына? Шестнадцатого сентября Чермной, знавший, один убежище князя, привез ему царскую грамоту, в которой содержались похвала его верной и усердной службе и приглашение приехать в Воздвиженское.
Одинцов и молодой Хованский, зная, что в Воздвиженском все делается не иначе, как по советам Милославского, предостерегали старого князя и не советовали ему ехать в Воздвиженское. Оба они тайно осуждали его за нерешительность и трусость и были неприятно поражены, когда он отказался от своих замыслов и решил верно служить царям. Молодой Хованский немедленно уехал из села Пушкина в принадлежавшую ему подмосковную вотчину на реке Клязьме.
Цыклер проводил его туда, дал ему совет не отчаиваться и поскакал прямо в село Воздвиженское.
В селе Пушкине остался со стариком Хованским Одинцов. Он уговаривал князя, говорил ему о невозможности примирения с Софьей и с Милославским и угрожал ему неизбежною гибелью. Хованский показал ему царскую грамоту, в которой его звали в Воздвиженское, и сказал:
- Завтра день ангела царевны Софьи Алексеевны. Завтра поеду я в Воздвиженское и покаюсь перед нею. Она, верно, меня простит, и я до конца жизни моей буду служить ей верой и правдой.
Одинцов, слушая князя, закрыл лицо руками и заплакал.
- Губишь ты себя, Иван Андреевич, и всех нас вместе с собою!
Рано утром семнадцатого сентября боярин князь Иван Михайлович Лыков с несколькими стольниками и стряпчими - и с толпою вооруженных служителей их выехал по приказанию Софьи из Воздвиженского. Цыклер открыл ей, где скрываются Хованские, и получил за это в подарок богатое поместье.
Приблизясь к селу Пушкину, отряд остановился в густой роще. Лыков послал в село одного из служителей разведать, там ли старый князь. Вскоре тот вернулся и поведал, что Хованский живет не в селе, а неподалеку в лесу под горой. Лыков с отрядом немедленно направился туда и вскоре, миновав указанную гору, увидел в лесу шатер.
В шатре сидели старик Хованский с Одинцовым. Оба вздрогнули, услышав конский топот. Одинцов, вынув саблю, вышел из шатра.
- Ловите, хватайте изменников! - закричал Лыков.
Толпа служителей бросилась на Одинцова и, несмотря на отчаянное его сопротивление, скоро его обезоружила.
Хованский сдался сам. Его и Одинцова связали и, посадив во взятую из села крестьянскую телегу, повезли.
Когда они доехали до подмосковной вотчины, которая принадлежала молодому Хованскому, Лыков велел немедленно окружить дом владельца.
Вдруг из окна раздался выстрел, и один из служителей, смертельно раненный, упал с лошади. Тут же во всех окнах появились вооруженные ружьями холопы князя.
- Ломай дверь! В дом! - закричал Лыков.
Раздалось еще несколько выстрелов, но пули ранили только двух лошадей.
Дверь выломали. Сначала служители, а за ними Лыков со стольниками и стряпчими вбежали в дом. Князь Андрей встретил их с саблей в руке.
- Не дамся живой! Стреляйте! - кричал он своим холопам. Те, поняв безнадежность сопротивления, в панике бросили ружья и начали прыгать один за другим в окна. Молодого князя обезоружили, связали и, посадив на одну телегу с отцом и Одинцовым, повезли в Воздвиженское.
По приказанию Софьи все бояре, бывшие в этом селе, немедленно собрались, чтобы судить привезенных преступников.
Хованских и Одинцова ввели в залу. Думный дьяк Федор Шакловитый прочитал обвинение и приготовленный уже приговор.
Когда думный дьяк закончил чтение приговора словами "казнить смертью", старик Хованский всплеснул руками и, взглянув на небо, глубоко вздохнул, а князь Андрей, содрогнувшись, побледнел как полотно.
Вскоре Хованских и Одинцова вывели за дворовые ворота. Все бояре вышли вслед за ними.
- Где палач? - спросил Милославский полковника Петрова.
- Нигде не нашел, - ответил Петров в смущении.
- Сыщи, где хочешь! - закричал гневно Милославский.
Петров удалился и через несколько минут привел стрельца Стремянного полка, приехавшего вместе с ним из Москвы. Тот нес секиру.
Два крестьянина по приказанию Петрова принесли толстый отрубок бревна и положили на землю вместо плахи.
- К делу! - сказал стрельцу Милославский. Служители подвели связанного старика Хованского к стрельцу и поставили рядом с бревном на колени.
- Клади же, князь, голову! - сказал стрелец.
Читая вполголоса молитву, Хованский ничего не ответил и не пошевелился.
- Делай свое дело! - закричал Милославский стрельцу.
Стрелец взял князя за плечи, положил голову его на плаху. Раздался удар секиры, хлынула кровь, и голова упала на землю.
Князь Андрей, ломая руки, подошел к обезглавленному трупу отца, поцеловал его и положил голову на плаху.
Секира сверкнула еще раз, и голова юноши упала возле головы отца.
- Теперь твоя очередь! - сказал Милославский Одинцову.
Одинцов содрогнулся. Служители, схватив его, потащили к плахе.
- Бог тебе судья, Софья Алексеевна! - кричал Одинцов. - Вот мне награда за то, что я помог тебе отнять власть у царицы Натальи Кирилловны! Бог тебе судья, Иван Михайлович! Сжальтесь, бояре: дайте хоть время покаяться и приготовиться по-христиански к смерти.
- Руби! - закричал Милославский, и не стало Одинцова.
Тела Хованских положили в один гроб и отвезли в находившееся неподалеку от Воздвиженского Троицкое село, а труп Одинцова зарыли в ближнем лесу.