Софья, подумав послала Шакловитого пригласить к ней сестру ее, царевну Марфу и Марию, и тетку, царевну Татьяну Михайловну. Когда они прибыли к ней, она со слезами рассказала им все, что, по словам ее, сообщили о ней царю Петру Алексеевичу клеветники и недоброжелатели. Убежденные ее красноречием, царевны поехали немедленно в Троицкий монастырь для оправдания Софьи и для примирения ее с братом. Услышав, что избранные ею посредницы остались в монастыре, царевна пришла еще в большее смущение и послала через несколько дней к царю Петру патриарха. Но и это посредничество не имело успеха. Наконец царевна сама решилась ехать в монастырь. В селе Воздвиженском встретили ее посланные царем боярин князь Троекуров и стольник Бутурлин и объявили ей, по царскому повелению, что она в монастырь впущена не будет. Пораженная этим, Софья возвратилась в Москву. Вскоре прибыли туда боярин Борис Петрович Шереметев и полковник Нечаев с сильным отрядом и, взяв всех сообщников Шакловитого, отвезли в монастырь; самого же Шакловитого нигде не нашли.
Через несколько дней прибыл из монастыря в столицу полковник Серчеев и объявил, что он должен что-то сообщить Софье, по воле царя Петра Алексеевича. Немедленно был он впущен в ее комнаты.
- Зачем прислан ты сюда? - спросила Софья.
Серчеев, почтительно поклонясь царевне, подал ей запечатанную царской печатью бумагу.
Софья велела бывшему в комнате князю Голицыну распечатать ее. Князь распечатал и дрожащим голосом прочитал:
- Великие государи цари и великие князи Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцы, указали в своих великих государей грамотах и в приказах во всяких делах и в челобитных писать свое великих государей именование и титлу по сему, как писано в сем указе выше сего, и о том из Разряду во все Приказы послать памяти. Сентября 7 дня 7198 года.
- Они не в праве этого сделать! - воскликнула Софья. - Моего имени нет в этом указе. Он недействителен!.. Князь, напиши сейчас же другой указ об уничтожении присланного. Объяви, что тот будет казнен смертью, кто осмелится исполнить указ, написанный и разосланный без моего согласия.
- Государыня, позволь мне еще раз, может быть, последний, сказать откровенно свое мнение. Указ твой не будет иметь никакой силы и действия без имен обоих царей. Если же имена их царских величеств написать в указе без их согласия, то они могут обвинить тебя в присвоении принадлежащей им власти.
- А разве я не имею теперь права обвинить их в отнятии у меня власти, неоспоримо мне принадлежащей? - гневно закричала Софья. - В объявлении о вступлении их на престол было сказано, чтобы во всех указах писали вместе с их именами и мое. С тех пор власть их соединена нераздельно с моей. Покуда они цари, до тех пор я правительница… Поезжай сейчас же в монастырь, - продолжила она, обратясь к Серчееву, - и перескажи все слышанное здесь тобою. Объяви младшему брату моему, что я решусь на самые крайние средства, если он не отменит этого несправедливого указа.
- Исполню волю твою, царевна! - сказал Серчеев. - Но прежде должен я исполнить еще одно повеление царя Петра Алексеевича. Он приказал взять Шакловитого и привезти в монастырь.
- Шакловитый бежал из Москвы, и ты напрасно потеряешь время, если станешь его отыскивать.
- Царь повелел мне искать его везде, не исключая и дворца.
- А я тебе запрещаю это!
- Не заставляй меня, царевна, оказывать неуважение к повелению дочери царя Алексея Михайловича. Дозволь мне исполнить царское повеление.
С этими словами Серчеев пошел к двери, которая вела в другую комнату.
- Ты осмеливаешься обыскивать мои комнаты?! - воскликнула Софья. - Остановись! Я велю казнить тебя!
В это время вошел князь Петр Иванович Прозоровский и сказал царевне, что царь Иоанн Алексеевич велел сообщить ей, чтобы она дозволила Серчееву взять Шакловитого, скрывающегося в ее комнатах.
Софья переменилась в лице, хотела что-то сказать, но Серчеев отворил уже дверь в другую комнату и вывел оттуда Шакловитого.
- Спаси меня, государыня! - воскликнул тот, бросаясь к ногам Софьи. - Тебе известна моя невиновность!
- Покорись, Федор Иванович, воле царской! - сказал Прозоровский. - Если ты невиновен, то тебе нечего бояться: на суде докажешь правоту свою. Правый не боится, суда. Если же ты станешь противиться, то полковнику приказано взять тебя силой и привезти в монастырь. С ним присланы сто солдат, которые стоят около дворца и ожидают его приказаний.
Шакловитый, ломая руки, вышел из дворца с Прозоровским и Серчеевым.
После четырехдневных допросов Шакловитый, Петров и Чермной были уличены в умысле лишить жизни царя Петра Алексеевича и его мать и учинить мятеж. Одиннадцатого сентября, царь повелел думному дьяку выйти на крыльцо и прочитать всенародно розыскное дело о преступниках. По окончании чтения со всех сторон раздался крик: "Смерть злодеям!" Дума приговорила их к смертной казни. Истопник Евдокимов, подьячий Шошин и другие сообщники Шакловитого сосланы были в Сибирь.
Вскоре после казни Шакловитого и его сообщников боярин князь Троекуров послан был царем Петром в Москву. Он пробыл около двух часов у царя Иоанна Алексеевича и пошел потом в комнаты царевны Софьи для объявления ей воли царей. Властолюбивая Софья принуждена, была удалиться в Новодевичий монастырь. Там постриглась она и провела остальные дни жизни под именем Сусанны. Боярина князя Голицына приговорили к ссылке в Яренск.
XII
- Что это, Андрей Матвеевич, за звон по всей Москве сегодня? - спросила Варвара Ивановна своего мужа, который отдыхал на скамейке в светлице жены. Накануне, тридцатого сентября, возвратился он из Троицкого монастыря домой.
- Разве ты забыла, что сегодня праздник Покрова Пресвятой Богородицы.
- Конечно, не забыла. Но обедни-то давно уже прошли, а все звонят и звонят.
- Как, Андрей Матвеевич, ты дома?! - воскликнул Андрей, входя в комнату. - Разве не слыхал ты, что сегодня царь Петр Алексеевич выезжает в Москву?
- Неужто? - вскричал Лаптев, спрыгнув со скамейки. - Жена, одевайся проворнее, пойдем встречать царя-батюшку.
Все трое вышли из дома и поспешили к Кремлю. Народ толпился на улицах. На всех лицах сияла радость. От заставы до Успенского собора стояли в два ряда Преображенские и Семеновские потешные, Бутырский полк и стрельцы Сухаревского полка. - Даже заборы и кровли домов были усыпаны народом. Взоры всех обращены были к заставе. Наконец, раздался крик: "Едет, едет!" - и вскоре царь, на белой лошади, в сопровождении Лефорта и Гордона, появился между стройными рядами войска. За ним ехала рота под предводительством Бурмистрова. Черная повязка поддерживала его левую руку. Гром барабанов не мог заглушить радостных восклицаний народа. Когда царь подъехал к кремлевскому дворцу, Иоанн Алексеевич встретил на крыльце своего брата, нежно им любимого. Они обнялись и оба пошли к Успенскому собору. Там патриарх совершил благодарственный молебен. По выходе из храма цари едва смогли дойти до дворца сквозь толпу ликующего народа. В тот же день щедро были награждены все, прибывшие к Троицкому монастырю для защиты царя.
День уж заканчивался. Бурмистров, поместив своих людей на Лыкове дворе, поспешил к своему дому. При взгляде на этот дом, так давно им оставленный, сердце Василия наполнилось каким-то сладостно-грустным чувством. Сколько воспоминаний, приятных и горестных, возбудил в Василии вид его жилища! Он вспомнил беспечные, счастливые дни молодости, проведенные вместе с другом Борисовым, вспомнил первую встречу свою с Натальей, вспомнил и бедствия, которые так долго их преследовали.
Долго стучался он в ворота. Наконец слуга его, Григорий, живший в доме один, как затворник, и охранявший жилище своего господина, отворил калитку.
- Барин! - воскликнул он и упал к ногам своего господина, заплакав от радости.
- Встань, встань! Поздоровайся со мной, Григорий, - сказал Бурмистров. - Мы давно с тобой не виделись.
- Отец ты мой родной! - восклицал верный слуга, обнимая колени Василия. - Не чаял я уже тебя на этом свете увидеть.
Василий вошел в дом и удивился, найдя в нем все в прежнем порядке. Григорий сберег даже дубовую кадочку с померанцевым деревцем, стоявшую в спальне Бурмистрова, - последний подарок прежнего благодетеля его и начальника, князя Долгорукова. Всякий день слуга поливал это деревце, обметал везде пыль и перестилал постель, как будто бы ожидая к вечеру каждого дня возвращения хозяина.
Когда Василий вышел в свой сад, то увидел там цветник, над которым он и Борисов часто трудились весной. Цветы поблекли, и весь цветник засыпан был желтыми листьями деревьев, обнаженных рукою осени.
- Помнишь ли, барин, как Иван Борисович любил этот цветник? Уж не будет он, горемычный, гулять с тобой в этом саду!
- Как, почему? - всполошился Василий. - Что случилось?
- Да разве ты не знаешь, барин, что он приезжал в Москву из монастыря со стрельцами и что полковник Чермной, когда Иван Борисович хотел взять этого злодея, ранил его ножом?
- Поведи меня, ради Бога, к нему скорее! - воскликнул Бурмистров. - Где он теперь?
- Лежит он неподалеку отсюда, в избушке какого-то посадского. Я его хотел положить в твоем доме, да сам Иван Борисович не захотел. "Все равно, - сказал он, - где умирать".
Встревоженный Бурмистров последовал за слугой и вскоре подошел к избушке, где лежал Борисов. Послав слугу за лекарем, осторожно отворил он дверь и увидел друга своего, который лежал на соломе, умирая. Возле него сидела жена посадского и плакала. Пораженный Василий взял за руку Борисова. Тот, открыл глаза и устремил угасающий взор на своего друга.
- Узнаешь меня? - спросил Василий, стараясь скрыть свое горе. - Я пришел помочь тебе: сейчас придет лекарь и перевяжет твою рану.
- Уж поздно! - ответил слабым голосом Борисов. - Слава Богу, что я с тобой успею проститься!
Бурмистров хотел что-то сказать своему другу в утешение, но не смог, тихо опустил его холодеющую руку, отошел к окну и заплакал.
- Сходи скорее за священником! - сказал он тихо жене посадского. - Он умирает.
- Я уже посылала за священником, - прошептала женщина, - но его нигде нет.
Тем временем купец Лаптев, услышан об отчаянном положении Борисова, бросился к отцу Павлу, который вместе с ним из Троицкого монастыря приехал в Москву и остановился в доме своего племянника, также священника приходской церкви. По просьбе Лаптева отец Павел немедленно пошел к Борисову, неся Святые Дары. Перед ним, по обычаю того времени, шли два причетника церковные, с зажженными восковыми свечами, а священника окружали десять почетных граждан, в том числе Лаптев. Все они, сняв шапки, держали их в руках. Прохожие останавливались, всадники слезали с лошадей и молились, когда мимо них проходил священник. Царь Петр, случайно проезжавший мимо верхом, тоже слез с лошади, снял шляпу и присоединился к гражданам, окружавшим отца Павла. Вместе со всеми вошел он в хижину, где лежал Борисов.
- Приступи к исполнению твоей обязанности, - сказал царь тихо священнику и, увидев Бурмистрова, спросил его: - Не родственник ли твой болен?
- Это, государь, пятидесятник Сухаревского полка Борисов. Его ранил ножом Чермной, когда он хотел взять его и отвезти в Троицкий монастырь.
- Злодей! - воскликнул монарх с негодованием. Потом приблизился к Борисову, взял его за руку и с чувством сказал: - Ты за меня пролил кровь свою, Борисов. Дай Бог, чтобы здоровье твое скорее восстановилось. Исповедуй, батюшка, и приобщи больного Святых Тайн, - продолжил царь. - Мы все покуда выйдем из дома, чтобы не мешать тебе, а потом все вместе поздравим Борисова.
С Борисовым остался один отец Павел. Он приобщил его и потом отворил дверь хижины.
- Поздравляю тебя, друг мой! - сказал царь Петр Борисову, взяв его за руку. - Лучше ли себя чувствуешь?
- Ах, государь, я умираю, но мне стало легче! - ответил Борисов прерывающимся голосом. - Да благословит тебя Господь и да ниспошлет тебе долгое и благополучное царствование!.. Прощай, Василий Петрович! Боже милосердный! Услышь молитву мою: утверди и возвеличь царство русское и сохрани его от… - Голос Борисова начал слабеть. Он перекрестился, тихо вздохнул, прижал к устам образ, присланный ему матерью, взглянул на Василия и умер.
У Лаптева катились в три ручья слезы. Бурмистров тоже был безутешен.
На другой день прах Борисова предали земле, и царь почтил память доброго и верного подданного своим присутствием на похоронах. Спустя какое-то время Бурмистров узнал, что из Архангельска пришел родной брат Борисова, рыболов Александр, - которого покойный считал давно умершим. Крайняя бедность вынудила его идти в столицу, чтобы там искать работу и пропитание. Царь Петр, услышав, об этом от Бурмистрова, щедро одарил Александра и велел ему сказать: "Государь пожаловал тебе награду за верность и заслуги умершего брата твоего".
XIII
Наступил декабрь. Царь Петр с Лефортом и Гордоном удалился из Москвы в Преображенское и повторил Василию приказание: приехать туда вслед за ним не иначе, как с молодой женой.
Мавра Саввишна за одни сутки сделала в доме, своего племянника все нужные приготовления к свадьбе. Когда собрались гости, она посадила за стол, уставленный кушаньями, Василия с его невестой, и два мальчика разделили их занавесом из красной тафты. Варвара Ивановна, сняв с головы Натальи подвенечное покрывало, начала расчесывать гребнем из слоновой кости прелестные ее волосы. Вскоре прибыл отец Павел, благословил крестом жениха и невесту, и все отправились в церковь. Наталью посадили в богато убранные сани, в которых ехала некогда к венцу Варвара Ивановна. Хомут лошади увешан был лисьими хвостами. С невестой сели жена Лаптева и Мавра Саввишна. Василий, капитан Лыков, Андрей и Лаптев отправились в церковь верхом. По возвращении из церкви все сели за стол и не успели еще приняться за первое блюдо, как вдруг отворилась дверь и вошел царь в сопровождении Лефорта. Все вскочили в мест.
- Поздравляю тебя, ротмистр! - сказал царь. - И тебя поздравляю, молодая! Садитесь, садитесь. Чего вы так все всполошились. Я сейчас не царь, а гость ваш. Садись-ка, любезный Франц, сюда к столу, а я возле тебя сяду. Вот сюда! Проси же, молодая, прочих гостей садиться.
После застолья, где царь выпил первый за здоровье молодых, все встали с мест и в почтительном молчании смотрели на Петра, который, подойдя к окну, начал разговаривать с Лефортом.
Лаптев, дрожа от восхищения и робости, смотрел на Петра во все глаза.
- Как зовут тебя, добрый человек? - спросил царь, приблизясь к нему и потрепав по плечу.
Лаптев вместо ответа повалился в ноги царю.
Петр поднял его и сказал:
- Встань и поговори со мной. Скажи-ка мне: кто из Гостиного двора и купеческих рядов привел к Троицкому монастырю до четырехсот человек для моей защиты?
- Я только скликал народ и объявил твой указ, государь.
- Приготовь-ка, любезный Франц, грамоту о награждении купца Гостиной сотни Лаптева.
Лаптев снова упал к ногам царя и заплакал, не имея сил выговорить ни одного слова.
- Ну, полно же, - сказал Петр, - встань! Я знаю, что ты благодарен, и вперед тебя не забуду. А ты, Лыков, что поделываешь? Бутырский полк не поддержал, как прежде, стрельцов?
- Бог не допустил этого позора, государь! - ответил Лыков, вытянувшись.
- Что же ты ныне не подрался со стрельцами? Ты ведь однажды с одной ротой чуть не отбил у них пушки в Земляном городе.
- Отбил бы, государь, да народу у меня, было мало. Поневоле пришлось отступить!
- Знаю, знаю, что и храбрые офицеры иногда отступают. А что тебе больше нравится: идти назад или вперед?
- Вперед, государь, когда можно поколотить неприятеля, и назад, когда должно поберечь и себя, и солдат для другого раза. Так мне покойный майор Рейт приказывал.
- Будь же сам майором. Я посмотрю, что ты приказывать другим станешь.
- Стану всем приказывать, чтобы шли за мной в огонь и в воду за твое царское величество.
- Ну а ты, ученый муж, что скажешь? - сказал Петр, обращаясь к Андрею. - Ты тоже с Лаптевым приехал к Монастырю?
- Точно так, государь.
- Я слышал, что ты большой мастер сочинять и говорить речи. Кто тебе из древних ораторов больше всех нравится?
- Цицерон, государь.
- Мне сказывали, что ты говорил речь на Красной площади против расстриженного попа Никиты Пустосвята.
- Я успел сказать только введение, договорить же не смог, потому что народ стащил меня с кафедры и едва не лишил жизни.
- Договори же речь твою на кафедре в Заиконоспасском монастыре. Я назначаю тебя учителем в академию. Только Смотри, чтобы ученики не стащили тебя с кафедры. Ну, прощай, ротмистр! - продолжал царь, обращаясь к Бурмистрову. - Я нарочно приехал в Москву, чтобы побывать на твоей свадьбе. Приезжай скорее в Преображенское. До свидания! Вручи завтра эту грамоту священнику села Погорелова, который привел всех своих прихожан к Троицкому монастырю. Я его назначаю в дворцовые священники. Это ожерелье, которое жена моя носила, надень на твою жену; а ты, молодая, возьми эту саблю и надень не на ротмистра, а на подполковника.
Вручив Василию драгоценное жемчужное ожерелье, царь снял с себя саблю, подал Наталье и вышел с Лефортом из горницы.
- Посмотри, милый, - сказала Наталья, надевая саблю на мужа дрожащими от волнения руками, - на рукояти вырезаны какие-то слова.
Василий, вынув из ножен саблю до половины, взглянул на рукоять и прочитал надпись: "За преданность церкви, престолу и отечеству".
Петр Полежаев
Престол и монастырь
Часть первая - 1682 год
Глава I
Поздним вечером последних чисел августа 1681 года, в одном из теремных покоев московских царевен велся оживленный разговор двух лиц - молодой женщины, лет двадцати пяти, как видно, из царского семейства, и уже пожилого московского боярина. Молодая женщина - царевна Софья Алексеевна, боярин - Иван Михайлович Милославский.
Наружность Софьи Алексеевны не могла назваться красивой, Стан, при начинающейся полноте, не стесняемый костюмом того времени, не выказывал той женственности и грации, которые так присущи ее возрасту. Лицо бело, но широко и с чертами, не выдающимися ни тонкостью линий, ни их правильностью. Только одни глаза выделялись, и то не приятностью очертаний, а глубоким, умным выражением, обильным внутреннею силой, умевшей выражать то приветливую, душевную ласку, то холодную власть. За исключением же этой характеристической черты, царевну можно было бы принять за натуру обыкновенную, дюжинную, с сильным золотушным оттенком.
В наружности Ивана Михайловича Милославского, при внимательном наблюдении, сказывалась натура эгоистическая, вдосталь насыщенная только собственными своими интересами, глубоко изощренная в проведении разнообразных интриг и придворных козней, - как и всех почти зауряд бояр доброго допетровского времени. Одна только черта резко бросалась в глаза в наружности боярина и царского свойственника - это сильное развитие нижней части лица, указывавшее на преобладание чувственности.
- Каково здоровье государя, нашего батюшки Федора Алексеевича? - спрашивал боярин царевну Софью Алексеевну.