- Это, пожалуй, правильно, - согласился хлопковик. - Взять в пример хотя бы меня. Дела у меня идут неплохо, но в правилах коммерции я разбираюсь мало. Законов не понимаю. Затвердил, встречаясь с русскими, десяток мудреных слов, их в случае чего и пускаю в дело. Детей своих мне хотелось бы учить, да боюсь, не пошатнулись бы в вере.
- Джамалбай-ака, - прищурил пьяные глаза Салим, - если крепко держаться веры ислама и бережно хранить в сердце установления шариата, можно учиться современным наукам, и никакого вреда от этого не будет. Вот сын Саидалима-ака учится в большой школе, называют ее гимназией. И ходит он в школу в фуражке. Вы понимаете: в фуражке!
- Не может быть! - заиграл белками глаз Джамалбай. - Чтоб сын мусульманина и носил фуражку!
- Носит, это я хорошо знаю. Но зато дома он не пропустит за день ни одного из пяти намазов.- Салим поднял стакан. - Выпьем!
- Апельсинов, коньяку!
- Бутылку марсалы!
Абдушукур легонько тронул хлопковика за плечо:
- Разрешите, Джамалбай… одну минуту. Хочу дать маленькое пояснение… Я уже много раз говорил вам, хотя, к сожалению, в разъяснении моих истинных намерений еще не имею должного успеха. Главная идея вашего покорного слуги такая - повторяю это еще раз: наши баи, баи-мусульмане, должны полностью завладеть национальным капиталом. Иначе говоря, вся торговля в Туркестане должна быть в руках наших баев. Пусть они сами отправляют отсюда свои товары в Москву, в Варшаву и другие города и сами же привозят товары оттуда. Я хочу сказать: надо прижать хвосты всем посредникам - еврейским и русским купцам. Но, чтобы добиться могущества национального капитала, Джамалбай-ака, необходимо знать экономические науки. Необходимо быть сведущим во всем, не отставать от веяний времени. Верно, разумные деловые люди у нас есть, и число их множится. Однако этого не достаточно. Надо растить культурных купцов, знакомых с коммерческими науками! Понятны ли вам теперь стремления вашего покойного слуги? Выпьем за национальный капитал.
- За просвещенных коммерсантов! За национальный капитал! - поднял бокал Салим-байбача.
Появилась новая бутылка коньяка, марсала и ваза с апельсинами. Джамалбай еще держался бодро, но глаза Абдушукура глядели уже тупо. Салим-байбача после двух новых бокалов марсалы опьянел. Он безудержно болтал, перемигивался с женщинами.
Жизнь в ресторане кипела. Не умолкая гремела музыка, прибывали новые посетители - хорошо одетые русские купцы и чиновники. Немало тут было и купцов-татар. Баи-туркестанцы занимали всего несколько столов. За одним, заставленным пивными бутылками, столом дремал подвыпивший брат скотовода Султанбека - Арсланбек. Посредине зала, между двумя русскими женщинами, положив на стол тюбетейку, сидел сын бая-заводчика - Миркамиль. Он то закидывал ногу на ногу и, морща маленькое, пьяное и без того невзрачное лицо, неумело закуривал папиросу, то подносил женщинам вино и сам выливал им в рот, нашептывая что-то и хихикая. Он вел себя так, будто в ресторане никого больше не было. За столом в углу расположились четверо широкоплечих крепышей в нескладно сшитых одеждах из дорогих тканей, по-видимому, токмакские или алмаатинские купцы. Эти тоже вели себя так, словно были у себя на складе или собрались на дружескую вечеринку. За их столом, заставленным бутылками, не прекращался громкий хохот. Особенно весел и разговорчив в этой компании был пожилой человек в большой чалме, с белоснежной бородой, но с молодым, как у юноши, румяным лицом.
Салим-байбача усадил рядом с собой какую-то женщину - круглолицую, широкоплечую, с высокой грудью. Женщине было уже за тридцать, однако, набеленная, нарумяненная и подпудренная, она казалась гораздо моложе.
- Шампанского! - распорядился байбача.
- Ой, не надо, не надо! - жеманно протестовала женщина.
- Еще чего? Что заказать из сладостей? - еле выговаривая русские слова, бормотал пьяный Салим.
Джамалбай облизнул губы.
- А она - ничего… Не плоха! - похвалил он и наклонился к Абдушукуру. - Абдушукур, подмигните еще какой-нибудь красавице.
- У этой женщины была приятельница. Очень симпатичная. - Абдушукур оглянулся вокруг. - Они только что были вместе.
- А вы? Вы тоже не отставайте!
- Я полюбуюсь вашими красотками - и с меня довольно.
- Э-э, может ли брюхо быть сытым от одного запаха еды? - рассмеялся Джамалбай и повернулся к женщине. - Мадам, пей, пей, довольна будешь.
- Интересно, - заговорила женщина, кокетливо щуря голубые глаза, - мусульмане или совсем не пьют, или, если уж начнут, не удержишь. Удивительный вы народ - азиаты…
Чокнувшись с Салимом, а затем и с остальными, она выпила шампанского и, кокетливо играя глазами, приняла на себя рать хозяйки: сама наливала мужчинам вино, настойчиво угощала. Пробежав глазами меню, заказала самые дорогие кушанья, вина. Говорила она без умолку и, может быть, потому, что он казался ей самым солидным и в то же время щедрым и простодушным, обращалась чаще всего к Джа-малбаю. Многих ее шуток хлопковик не понимал. Он показывал женщи не толстый красный язык, покачивал головой и просил Абдушукура:
- Послужите мне за толмача. Насмехается, что ли, надо мной эта красотка?
- Нет, она влюбилась в вас. Все ее чувства и помыслы заняты вами..
- Какая там любовь! Тут зацепка - деньги… Есть у тебя деньги - всем будешь нравиться, тебя и ангел обнимет. Наше время - время денег… Спросите, как звать эту красавицу?
- Анна, - ответил Абдушукур.
К столу подошла женщина - молодая, высокая, красиво и со вкусом одетая. Женщина с улыбкой наклонилась к Анне, о чем-то долго шептала. Потом обе рассмеялись, и она собралась было отойти, но Джамалбай схватил ее за руку, пододвинул свободный стул и, хлопая ладонью по сиденью, несколько раз настойчиво повторил:
- Садись, мадам, садись!
Женщина с минуту колебалась, потом молча, нерешительно присела. Анна нахмурилась, вздохнула. Во взгляде ее промелькнуло выражение ревнивого недовольства.
Снова посыпались заказы, появились новые кушанья, вина, вазы с гранатами и яблоками. Попойка разгоралась.
Подняв верх фаэтона, Юлчи прикорнул на холодном, обитом кожей сиденье. Сильный мороз жег лицо, больно щипал за уши. Немели пальцы ног, в пустом желудке, казалось, гулял холодный ветер.
Время далеко за полночь. На улице - ни души, если не считать полицейских да одного-двух пьяненьких прохожих. Только около ресторана все еще не замирало движение. Подъезжали и отъезжали извозчики, слышалось щебетанье женщин на незнакомом для Юлчи языке, смех мужчин…
Джура долго рассказывал все, что знал и слышал о попойках и кутежах хозяев. Потом предупредил: "Можешь спать. Сегодня хозяева будут здесь до рассвета". Он свернулся на своей коляске и умолк. Но Юлчи - потому ли, что его беспокоил голод, или с непривычки - уснуть не мог.
Неожиданно послышался сиплый, пьяный голос:
- Юлчибай, ты здесь?
Юлчи встрепенулся:
- Салим-ака? Что, поедем?
- Не т-то-торопись!
Юлчи выпрыгнул из фаэтона. Салим-байбача стоял в трех-четырех шагах, обняв дерево, - его стошнило. Пошатываясь, он подошел к Юлчи, схватил его за руку:
- Ид-дем! Сейчас же! Фа-фаэтон будет стоять. В-волки его н-не съедят.
Не обращая внимания на протесты Юлчи, упрямый, подвыпивший байбача потащил его, крепко вцепившись в рукав халата.
Когда они вошли в шумный, залитый светом зал, у Юлчи закружилась голова - так ослепительно ярок был свет и так все здесь было для него необычно. Ошеломленный и растерянный, юноша на миг задержался у двери и потерял из виду Салима. Он беспомощно озирался по сторонам, разыскивая хозяина, и очень обрадовался, когда взгляд его нечаянно натолкнулся на Абдушукура, который подавал ему какие-то знаки. Пересилив робость и смущение, юноша подошел к столу, но, как только опустился на указанный ему стул, снова растерялся и сидел, не смея поднять глаз.
Салим-байбача налил полный стакан вина, поставил его перед Юлчи:
- Пей! И принимайся за еду!
- Благодарствую, я не пью.
- Джуре покажи только выпивку - с крыши спрыгнет. Ты промерз на улице - пей, джигит! - снисходительно проговорил Джамалбай.
Но Юлчи пить не стал. У него и к еде пропала охота. Он взял только палочку остывшего шашлыка.
Обе женщины - Анна и Мария - бесцеремонно рассматривали парня, перешептывались, посмеиваясь над его простотой и скромностью. Мария, наполнив стакан густым красным вином, встала, подошла к нему.
- Вино яхши, яхши, - говорила она, поднося стакан к губам Юлчи.
Ощутив запах вина, тот сморщил лицо, покачал головой:
- Нет, не буду!
Мария спросила у Абдушукура, как по-узбекски "пей", и продолжала настаивать:
- Ич, геркулес, вино яхши…
Чтобы не показаться смешным, Юлчи взял стакан, в два глотка опорожнил его и вытер ладонью губы. Женщины громко рассмеялись. Анна, не желая отставать от Марии, тоже попыталась угостить Юлчи: она уговаривала его с такими ужимками, будто он был малым ребенком. Юлчи резким движением руки отстранил стакан и даже отвернулся.
В это время кто-то толкнул его в спину. Джигит оглянулся: за ним стоял высокий, полный старик с окладистой бородой и прямыми, подрезанными в скобку волосами, блестевшими, точно смазанные маслом. Юноша принял его за русского купца.
Старик что-то говорил сердито и указывал на дверь. Юлчи вспыхнул, поднялся, но Салим-байбача приказал ему остаться и бросил старику несколько слов по-русски. Тот пожал плечами, точно хотел сказать: "Это не в моей воле", но потом вдруг смягчился и, довольный, даже ухмыльнулся в бороду.
Абдушукур успокоил Юлчи:
- Сиди. Старик согласился получить "на чай". Это швейцар, по-нашему - привратник.
Салим-байбача, поддерживая одной рукой локоть Анны, поднял бокал:
- Выпьем!
Джамалбай все еще держался бодро. Толстыми, мясистыми пальцами он поглаживал то изящные, тонкие руки, то колени Марии.
Под влиянием выпитого вина женщины перестали стесняться, держали себя вольно. Глаза их горели, щеки рдели румянцем: без умолку болтали, смеялись.
Абдушукур теперь пил мало, зато много ел. Он прислушивался к беседе за соседним столом. Там сидели двое: один - уже пожилой, по виду знатный человек или коммерсант, а может быть, и то и другое вместе, второй - средних лет, в пенсне, изысканно одетый. Абдушукур принял его за инженера.
- Смотрите! - говорил инженер. - У этих азиатов заводятся европейские порядки. Вот богатые люди пьют вместе со своим слугой, а может быть, даже рабом. Демократия!
Чиновник тоном знатока возразил:
- Нет, азиаты, безусловно, низшая оаса. Они абсолютно невосприимчивы к цивилизации. Я уже двадцать лет живу в этой жаркой стране и достаточно хорошо изучил психологию здешнего народа. Оч-чень низки по своему развитию. Но у них есть и некоторые особенности, еще не освещенные наукой. Судя по моим наблюдениям, у них, например, довольно развито чувство прекрасного. Они любят цветы. Идет - одежда грязная, рваная, а за ухом цветок. Любят песни, танцы. Но все они трусы, все коварны. Верите ли, среди них вы не найдете ни одного откровенного, искреннего человека!
- Многие восторгаются музыкой и мелодиями дикарей, негров например. А какова музыка у этих? - спросил инженер.
Чиновник опорожнил бокал, вытер губы и бороду салфеткой и уверенно пояснил:
- Возьмут в руки блюдо какое-нибудь или поднос и начинают греметь и орать. От такой "музыки" мы с вами за десять верст убежим.
Но слушают они с исключительным вниманием. Есть и музыкальные инструменты, но очень примитивные. У них, между прочим, глупейшая привычка: сидеть на полу, поджав ноги. Для нас это мученье, а для них, видите ли, отдых! В местном доме, пусть это будет бедняк или богач, имеется одна пиала, из которой все пьют по очереди.
Две пиалы - это уже нарушение обычая и почитается за великий грех…
- Василий Иванович! - обратился инженер, отпив глоток вина и положив в рот кусочек бифштекса. - В этих местах я новичок. До сих пор не видел даже азиатской части Ташкента. Откровенно говоря, один я побаиваюсь туда идти. При всей любви к цветам и музыке здешний народец остается диким. Вчера я получил из Петербурга письмо. Жена беспокоится, просит быть осторожным. Если вам позволяет время, не откажите побывать со мной на досуге в старом городе.
- Охотно… Вы попадете в средние, а может быть, даже и в более ранние века. Увидите дикие, но прекрасные картины!.. Это особенно интересно для вас, для петербуржца… Возвратитесь в столицу, расскажете о своих впечатлениях. О, я уверен, это прозвучит там как сказка…
Абдушукура так и подмывало вмешаться в разговор, предложить свои услуги петербуржцу, но он никак не мог найти удобного предлога.
К тому же внимание его было привлечено только что поданным новым блюдом.
Салим-байбача окончательно опьянел. Сам он пил мало, но делал все новые и новые заказы. Стол их был загроможден целыми батареями бутылок, тарелками, всевозможными приборами. Анна и Мария кокетничали, хохотали, пили сами и уговаривали пить баев.
От шума и музыки, от винного перегара, запаха духов и пудры у Юлчи кружилась голова. Он озирался по сторонам, точно вдруг очутился в незнакомом мире, где все - и обстановка и люди - было чуждым и даже враждебным. Ему казалось, что все, находившиеся в зале, разглядывают его, недоумевают: "Зачем ты здесь? Знай свое место!"
Из головы юноши не выходил случай со стариком, указавшим ему на дверь. Тогда он остался, покорившись воле хозяина, хотя сердце его готово было разорваться на сорок кусков, а теперь не знал, как бы поскорее сбежать. Он проклинал в душе Салима, ругал себя за то, что подчинился подвыпившему байбаче.
Решившись наконец, Юлчи незаметно встал из-за стола, пробрался к двери и выскользнул на улицу. Холодный ветер, ударивший в лицо, показался ему ласковым поцелуем. Он подошел к дремавшему коню, обнял его за шею: расчесывая пальцами гриву, гладил по голове и доверчиво, как другу, шептал:
- Тебе холодно? Холодно, дорогой мой?..
IV
Юлчи проснулся рано. Крупные хлопья снега бились в маленькое оконце людской, через разбитое стекло залетали внутрь. Старая кошма, на которой спал Юлчи, отсырела, противно пахла прелью и овечьим потом.
Юлчи поднялся, набросил на плечи тонко стеганный ватный халат, надел уже изрядно послужившие другим батракам старые, стоптанные сапоги с опойковыми голенищами и со сплошными, грубыми, как лубок, союзками, подвязался поясным платком и отправился на конюшню. Он сгреб навоз, почистил ясли и уже принялся резать на сенорезке клевер, когда в конюшню вошел Ярмат. Оказалось, что хозяин распорядился оставить арбу на пару дней в городе: назавтра предстояла свадьба и арба могла понадобиться.
Подседлав коня, который ходил в арбе, Ярмат повел его к выходу. Затем обернулся, подозвал Юлчи:
- У старшей хозяйки есть поручение. Она наказала было мне, да у меня спешное дело, и я сослался на тебя. Зайди к ней. Да не забудь!
Юлчи миновал крытый проход, ведущий в ичкари, постучал кольцом калитки.
- Позови старшую хозяйку, - попросил он мальчика, выбежавшего из ичкари на стук.
Вскоре к калитке медленно, вперевалку подошла Лутфиниса, одетая в дорогую, крытую черным бархатом шубу и теплый пуховый платок.
- А, Юлчибай!
- Здравствуйте, тетя! Поздравляю с тоем! У вас ко мне дело?
- Да, - Лутфиниса понизила голос почти до шепота. - Запрягай коляску. Говорят, где-то неподалеку есть знахарь. И будто наговор того человека самый верный… Нури к нему поедет. Только смотри никому об этом ни слова… Лучше всего съездить сейчас, пока дядя твой на базаре.
- Хорошо, тетя, хорошо.
Юлчи повернулся было, гго Лутфиниса остановила его.
- Постой, не спеши. Подойди-ка сюда. Коляску подашь вон в тот переулок, рядом. Нури подойдет туда: соседи чтоб не осудили. Для них, сгинуть им, не доступи - худо, и переступи - не любо. Понял?
- Сейчас будет готово, тетя.
Юлчи поджидал Нури в условленном месте. "Не уловка ли это? - думал он. - В самом деле, поездка к знахарю, наговор - это, конечно, только повод… Девушка, наверное, хочет повидаться со мной. Она ведь очень хитрая и смелая… все может… А вдруг она скажет: "Я люблю тебя. Отец с матерью насильно выдают меня за какого-то байбачу. А мне никогоне надо, кроме тебя…" Что тогда делать? Что я ей отвечу?"
Юлчи и верит и не верит своим догадкам. Фантазия рисует ему картины их бегства, ярких, необычайных приключений. А он смотрит на холодное, хмурое небо, швыряющее на землю хлопья снега, и только тяжело вздыхает…
Из переулка напротив, скрытая под шелковой, вишневого цвета паранджой, торопливо вышла Нури. Не поднимая чачвана, девушка оглянулась по сторонам и затем уже подошла к фаэтону:
- Где вы запропали, Юлчи-ака? Неужели до сих пор работа в поле не кончилась?
- Работа всегда найдется. Да и не в моей воле жить там, где хочу, - негромко заметил юноша.
- Вот и свадьба моя пришла. И так нежданно… Хорошо, что вы подоспели. - Девушка тихонько рассмеялась.
- Садитесь в коляску, - потухшим голосом предложил Юлчи, подбирая вожжи.
- Подождите. Должна подойти женщина… будет сопровождать меня.
Нури уселась в коляску и принялась жаловаться:
- Как назло, снег пошел. Ехать за наговором по такой погоде! А все выдумки матери. Ей бы только ворожить!.. Сидела я в тепле, а тут… Ну его, знахаря этого…
Юлчи вспомнил свои недавние раздумья, сомнения и невольно расхохотался.
- Чему вы смеетесь? - настороженно спросила Нури.
Юлчи замялся было, но быстро нашелся:
- Так просто, сестрица. Чего на свете больше всего? Смеха да слез. Плакать джигиту не к лицу, вот я и смеюсь.
Нури поняла его по-своему:
- Знаю… Вспомнили ту ночь… Теперь смеетесь. Что ж, смейтесь…
- Нет, нет!.. Не думайте так!..
К ним, скользя и спотыкаясь, приближалась женщина в старой, рваной парандже.
- Сгинуть бы и снегу и капишам моим, еле добежала. Нури-ай вы очень, видно, чисто вылизали сегодня дно горшка?
- Нет, тетушка Хайри, совсем не лизала, - рассмеялась Нури.
- Коляска у вас какая мягкая, а! Сидишь, как на плюшевом одеяле. Прямо души услада! - тараторила женщина, усаживаясь рядом с Нури.
Миновали Хадру и Ахун-гузар. Следуя указаниям тетки Хайри, Юлчи свернул в узкую улочку и остановил лошадь перед покосившейся калиткой какой-то полуразвалившейся хибарки. Женщины тотчас скрылись за калиткой.