Ласковые слова полковника приободрили Халназара. Лицо его приняло обычное высокомерное выражение, тусклые глаза засветились решимостью. Обнажив поседевшую голову, он зажал папаху под мышкой и начал:
- Я рад, что господин полковник разрешил мне высказать просьбу народа - это для меня великая честь. Мы очень благородны белому царю, - нас, мусульман, он хочет поставить в один ряд со своими подданными. Я не знаю, как благодарить за оказанный нам почет.
Халназар тяжело вздохнул. Покги Вала подбодрил его:
- Ай, молодец!
- Господин полковник! - продолжал Халназар. - Ваши верные подданные выполнят повеление царя. Но я хочу напомнить: наш народ - бедный, темный народ, никаких стран, кроме своей, он не видел и никакого рабочего дела не знает. Он умеет лишь пахать землю и пасти скот. Если сейчас собрать людей и повезти на работы, от них не будет никакой пользы, наоборот - они будут путами...
В тот момент полковник, которому толмач слово в слово переводил речь Халназара, прервал его:
- Господин бай, в своих высочайших повелениях государь император не погрешим. Ему все известно лучше, чем мне и тебе. Туркменских джигитов он считал самыми отважными. А ты, господин бай, умаляешь достоинства своего народа. Ваши доблестные джигиты... Впрочем, сейчас дело даже не в этом. От вас требуют не солдат для фронта, а рабочих для тыловых работ.
Этими словами полковник хотел подсказать Халназару нужный ответ. И Халназар понял это, но его было не так-то легко сбить с толку. Делая вид, что он во всем согласен с полковником, он продолжал:
- Вот об этом я и хотел сказать, господин полковник, - подхватил он с притворным простодушием. - Послать туркмена на черную работу - значит втоптать в грязь доброе имя джигита. Выполнить работу, которая от них требуется, наши люди не сумеют, и это позором ляжет на наши головы. Но если собрать добровольцев, обучить их и послать на войну, они прославят имя джигита и белого царя. Поэтому наша просьба такая, господин полковник: пусть от нас возьмут сколько надо людей, но пусть это будут добровольцы-джигиты. Если народ будет освобожден от набора, он сможет дать больше хлеба для доблестных войск царя. Мы просим...
Речь Халназара докончил старшина со шрамом:
- Пусть возьмут от нас все до последнего ягненка, но не трогают наши души!
Полковник терпеливо и снисходительно слушал Халназар-бая, но слова старшины со шрамом ему не понравились. Халназару он ответил мягко:
- Халназар-бай, у тебя умные слова. Может быть, некоторые из них я приму во внимание. Но... повеление государя императора - нерушимый закон. Его величество повелел взять людей. И пусть хоть весь мир перевернется, он своего указа назад не возьмет! Поэтому лучше не мечитесь понапрасну, не мучайте себя, а повинуйтесь царскому указу!
Все стояли, понурив головы, и молчали. Волостные Векиля, Бека, Утамыша толкали друг друга в бок, но ни один из них не решился говорить. Тогда Ходжаму-рад, боясь гнева полковника, проговорил, весь съежившись:
- Господин полковник, от имени волостных, старшин и эминов Тедженского уезда я даю слово - к назначенному сроку, как сказано в повелении великого государя, собрать и привести людей на тыловые работы...
Сары, не вытерпев, прервал волостного:
- Пусть дают слово волостные! Пусть подписываются старшины! Но мы, выборные эмины, и народ, не можем дать людей!
Полковник грозно крикнул:
- Что он говорит?
Сары повторил свои слова. Старшина со шрамом на лбу, подавшись вперед, хотел что-то сказать, но полковник бешено топнул ногой. Старшина побледнел, шрам над его бровью задергался, он раза два проглотил слюну и, несмотря на гневный крик полковника, вышел вперед:
-И я повторяю слова Сары: хоть засыпайте нас пушечными ядрами, мы добровольно людей не дадим!
Полковник пришел в ярость:
- А-ах, так?
Мясистый подбородок его задрожал, глаза остро сверкнули. Волостные виновато опустили головы. Из-под шапок старшин обильно струился пот. Даже Ташлы-толмач растерялся. А полковник, тыча пальцем в старшину со шрамом, кричал, задыхаясь от ярости.
- Негодяй!.. Изменник!... Я т-тебе покажу!..
Старшина со шрамом все порывался что-то сказать, но Бабахан взял его за плечо и оттянул назад. Между тем Сары, спокойно глядя в лицо полковнику, твердым голосом заявил:
- Баяр-ага, ты силен, захочешь - сожжешь весь аул. Но людей на тыловые работы ты не возьмешь!
Полковник затопал ногами, закричал страшным голосом:
- Взять его!.. В тюрьму негодяя!..
В толпу тотчас же ворвались полицейские. Со старшины была сорвана медаль. Сары скрутили руки. Повернув голову к старшинам, он презрительно бросил:
- Продажные трусы!
Старшина со шрамом, побагровев от гнева, рванулся к полковнику:
- Стреляй в меня! Я тебе...
Обоих увели.
Полковник грозно взглянул на растерянные, пристыженные лица волостных и старшин:
- Хмм... Н-негодяи! Вы все заодно!
Хуммет, не решаясь поднять глаза, заговорил виноватым голосом:
- Господин...
- Молчать! - рявкнул полковник. - Все вы пьете воду из одного колодца. У вас имеется и беспроволочный телеграф, и тайные агенты. Вы думаете, ваши родичи из Серахса, оказавшие сопротивление, хорошо кончили? Не забывайте - один орел сильнее миллиона ворон! Царский солдат в одно мгновение пустит вас прахом по ветру!
Ни у волостных, ни у старшин больше не хватило духу промолвить хоть слово. Но Халназар-бай, помня расположение к нему полковника, на свой страх и риск выступил вперед и сказал:
- Господин полковник! Нет народа без воров, а гор без волков. Раз эти люди показали свое нутро - возмездие их не минет... Прошу господина полковника не гневаться на своих верных слуг из-за одного-двух негодяев.
Слова Халназара несколько успокоили начальника уезда. В это время на веранду вышел старший писарь и подал начальнику телеграмму. Полковник быстро пробежал ее глазами и весь просиял.
Правительство, очевидно, предвидело, что набор на тыловые работы в Туркестане не пройдет гладко, и потому назначило губернатором Туркестанского края генерала Куропаткина - опытного дипломата и знатока Средней Азии. Как только Куропаткин, приняв управление краем, узнал о вспышках недовольства в народе, он обратился к царю по телеграфу с просьбой отложить на некоторое время исполнение указа с тем, чтобы дать возможность дейханам убрать урожай и за это время тщательно подготовиться к проведению мобилизации. Его просьба была удовлетворена. Об этом и сообщала телеграмма, полученная в уездном управлении.
Полковник повеселевшим взглядом обвел лица стоявших перед ним людей и обратился к Халназару:
- Ну вот, господин бай, разве я не говорил, что государь император непогрешим в своих решениях? - Затем он объявил: - Старшины, выборные! Государь император, снисходя к вашим нуждам, милостиво повелел отложить набор на тыловые работы по всему Туркестанскому краю до того времени, пока вы не снимите урожай с ваших полей.
Глава двадцать первая
Когда начало светать, громкое пение птиц разбудило Артыка. Он встал, потянулся, сонными глазами посмотрел по сторонам. Темное еще, словно затянутое синим сукном, небо быстро светлело. Звезды гасли одна за другой, а на востоке разгорался багряно-красный костер зари. Под легким утренним ветерком огромное поле высокой пшеницы колыхалось, как море. Высоко над головой жаворонки радостно приветствовали восход солнца.
Артык надел короткий грубошерстный чекмень, подпоясался платком и, взяв в руки остро наточенный серп, подошел к краю поля. Сильным, широким взмахом он ударил серпом в чащу колосьев, они хлестнули его в подбородок, и в лицо пахнуло чем-то удушливым. Артык поднял голову и чихнул. Ветер отнес в сторону поднявшееся над колосьями розовое облачко пыли. Пшеница перестаивала - надо было спешить.
Солнце поднималось все выше. Сильное тело Артыка, казалось, не знало усталости. Палящие лучи солнца все сильнее жгли плечи, осыпавшаяся с колосьев розовая пыль затрудняла дыхание, но он, едва успевая смахивать ладонью или рукавом чекменя пот, струившийся из-под шапки, все шел и шел вперед, подрезая серпом упругие стебли пшеницы.
Артык спешил закончить полоску. Несколько дней тому назад к нему подошли человек шесть белуджей и заявили на ломаном языке: "Мы народ афганский, жать пшеницу знаем!" Артык угостил их дыней и сказал: "Идите к баям, у них много посева. А мы - сами жнецы!" Теперь он слушал, как на земле Халназар-бая тоскливо пели эти белуджи, а у Меле-бая шумели курды. Слушал - и благодарил судьбу за то, что он пока еще не таков, как эти несчастные люди, бросившие свои семьи и пустившиеся на поиски работы и куска хлеба в чужие края.
Одно желание владело Артыком в эти дни: поскорее собрать урожай, обзавестись конем и... увезти Айну. Беспокоила мысль о предстоящем наборе на тыловые работы, но она как-то отступала перед другой, более острой тревогой: "А что будет с матерью, с Шекер?" Его семья могла стать жертвой мести Халназаров после их неудач-
ного сватовства. Такой позор смывается только кровью. Артыка не так изнуряла жатва от зари до зари, как безотрадные думы.
Он утолил голод сухой лепешкой, а жажду - дыней и прилег отдохнуть на горячую землю, положив голову на ладони. Солнце нещадно палило, в голове билась все та же тревожная мысль. Долго лежал он в каком-то тяжелом полузабытьи. И вдруг перед глазами его встало видение:
Скачут, скачут всадники, вихрится пыль... Вот они осаживают коней возле кибитки, хватают Шекер. "О мама!" - раздается отчаянный вопль сестренки... Вот Нурджахан, выбежав из кибитки, бросается на помощь Шекер.Ее сильным ударом отбрасывают в сторону, и она падает головой в песок... Удаляется, как в тумане, расплывается залитое слезами лицо сестры. Встает перед глазами лицо матери, с окровавленным ртом, широко раскрытые глаза ее наполнены мукой...
Артык вскочил на ноги и пошатнулся. Все кружилось у него перед глазами. Необозримое пшеничное поле колебалось из края в край...
Когда он вновь принялся жать, руки его дрожали, а колосья валились из рук.
Напрасно Артык пытался успокоить себя мыслью, что Айна любит его и останется верна ему навсегда. Нахлынули сомнения: а не тешит ли он себя несбыточною мечтой? Встал и неотступно стоял перед ним грозный вопрос: "Имеешь ли ты право жертвовать благополучием, может быть, жизнью матери и сестры ради собственного счастья?" Уже много дней этот вопрос мучил Артыка.
Все так же протяжно тянули свои песни белуджи. Артык жал и не чувствовал в своих руках ни серпа, ни колосьев. Прислушиваясь к тоскливым напевам, он разговаривал со своим сердцем:
Буду ль с тобой сидеть я к плечу плечо,
Луноподобным любуясь лицом, Айна-джан?
Буду ль, играя, в горячие розы щек
Сладко впиваться пылающим ртом, Айна-джан?
Сможем ли жизнь мы наладить с тобой вдвоем?
Станет ли прошлое только тяжелым сном?
Иль ускользнешь ты, и в браке с байским сынком
Корни всей жизни подрубишь ножом, Айна-джан?
А тем временем и Айна мучилась, тревожно ожидала чего-то страшного, что навсегда разлучит ее с Артыком.
О царском указе по аулу ходило много разных слухов. Говорили, что сразу после уборки урожая всех молодых мужчин старше девятнадцати лет заберут в джигиты и отправят на войну, а остальных мужчин погонят на какую-то черную работу. Говорили о волнениях среди туркмен и о том, что белый падишах, рассердившись, двинул войска с пушками, чтобы насильно отобрать мужей у жен, сынов у матерей. Каждый день Мама приносила в кибитку вести - одна страшнее другой. Когда она рассказывала обо всем, что узнала за день, тревога за Артыка лишала девушку покоя.
Как-то Айна видела, как Артык шел с поля домой. Он прошел мимо кибитки Мередов, не повернув головы, не улыбнувшись, как делал обычно. У Айны сжалось сердце от горького предчувствия: "Значит, он знает о предстоящей разлуке".
Каждую ночь, лежа с открытыми глазами, Айна ждала Артыка, прислушиваясь к каждому шороху, смотрела - не промелькнет ли возле кибитки тень. Но Артык не приходил. А утром, когда Меред уезжал на работу, а мачеха ложилась досыпать или шла к южному ряду кибиток, Айна принималась за свой ковер и, тихо напевая песенку об Артык-джане, заливалась слезами.
Полная луна четырнадцатой ночи спокойно плыла по небесным просторам. Ее сияние позволяло видеть все вокруг на расстоянии брошенной палки. Дул легкий ветерок. Было тихо, сонно, только слышно было, как жуют жвачку верблюды, а вглядевшись, можно было различить, как они, прижавшись грудью к земле и выгнув шеи, подобно луку, не спеша двигают челюстями.
В эту ночь возле черной кибитки Мереда две тени почти слились в одну. Это были Артык и Айна.
После долгого объятия Артык спросил:
- Айна, ты принимаешь поздравления?
У Айны радостно забилось сердце. Она подумала, что Артык нашел какой-то выход для них, и ответила голосом, полным любви:
- Всей душой!
Артык вздрогнул - такого ответа он не ожидал. Айна с удивлением посмотрела ему в лицо:
- Ах, милый, язык твой говорит одно, а сердце - другое.
- Язык говорит го, что велит ему сердце.
Айна не поняла этого и спросила:
- С чем же ты хочешь меня поздравить?
- С тем, что ты станешь невесткой бая!
Айна отшатнулась к стенке кибитки и закрыла лицо руками. Из груди ее вырвался тихий стон, плечи затряслись от сдерживаемых рыданий, Артыку стало жалко девушку. Он привлек ее к себе, отнял ее руки от лица и, увидев залитые слезами щеки, сказал умоляющим голосом:
- Айна, не надо...
Айна продолжала всхлипывать, вздрагивая всем телом.
- Я... я готова... - заговорила она прерывающимся голосом, - испепелить свою жизнь ради тебя, а ты...
Артык прижался щекой к мокрой от слез щеке девушки:
- Ты, моя Айна, прости, я... я пошутил. Мне хотелось только послушать, как ты будешь ругать бая...
Горячее дыхание девушки обдавало его шею, проникало через ткань рубашки. Айна с упреком сказала:
- Неужели ты мне все еще не веришь?
- Милая моя Айна, пусть будет счастлив твой мир, - воскликнул обрадованный Артык.
Долго стояли они так, обнявшись, боясь шевелиться, - каждый словно прислушивался к мыслям другого.
- Ты думаешь, я не мучаюсь? - тихо заговорила Айна. - Если б ты знал, как мне тяжело! Сваты от Халназаров идут и идут. Мачеху мою уже соблазнили богатством. Что ей до меня? Я не родная дочь. Отец сопротивляется еще, но ты знаешь его - против Мамы ему на устоять. Мое сердце истерзано, из глаз льются слезы, а ты...
Артык еще сильнее прижал ее к груди:
- Айна, дорогая, я всею душой с тобой, но у меня нет богатства!
- Айна влюблена не в богатство!
Артык задумался. Да, он может увезти Айну, но что сделают с его сестренкой? Ее может постигнуть страшная участь. Халназары сильны, позора они не потерпят. Ар-тык не мог отказаться ни от Айны, ни от сестры. Надо было запастись терпением, придумать какой-нибудь выход. И Артык сказал:
- Только смерть может разлучить нас! Я не отдам тебя никому, но...
- Но что?
- Наверно, будет набор на тыловые работы. Может быть, и Баллы возьмут... Надо немножко обождать, пока все выяснится.
- А если Халназары не будут ждать?
- Когда наступит час, мы их опередим!
Неожиданно старая верблюдица встала и громко заурчала. Мачеха, громко зевая и почесываясь, поднялась на своей постели.
У Айны сильно забилось сердце. Она оттолкнула Артыка и нырнула под верблюдицу. Артык спрятался за кибитку. Чуть высунув голову, он смотрел из-за угла.
Мачеха протерла глаза и закричала оглядываясь:
- Айна, эй, девчонка! Эй, Айна!
И тотчас же раздался напевный голос Айны, словно она собиралась доить верблюдицу:
- Хореле, моя верблюдица, хо-реле!
Хотя руки Айны были у сосков верблюдицы, глаза ее напряженно следили за мачехой. Мама, не вставая с места, снова положила голову на подушку. Не прошло и минуты, как она захрапела.
Когда Артык расставался с Айной, Плеяды стояли уже низко над землей.
Глава двадцать вторая
Июнь был на исходе.
Хотя набор на тыловые работы был отложен, спокойствия в народе не было. Слухи самые невероятные распространялись с неимоверной быстротой. Люди прислушивались ко всему, но каждому хотелось верить в то, что сулило надежду. Внимание всех привлек такой слух: Гюльджамал-хан побраталась с белым царем. Она собирается ехать к царю хлопотать об освобождении от набора текинцев. Некоторые к этому добавляли: такой-то аул привез ей десять тысяч рублей, такой-то - пять тысяч.
Гюльджамал-хан была вдовой владетельного Нур-берды-хана, покойного правителя текинского народа.
Когда-то она действительно была на приеме в царском дворе в Петербурге, преподнесла царской семье великолепный ковер, вытканный текинскими девушками, и в качестве ответного подарка получила в свое владение один из царских каналов. Поэтому слуху верили, на заступничество Гюльджамал-хан возлагали большие надежды, и кое-кто из баев уже ломал голову над тем, как бы собрать побольше денег на поездку в столицу белого падишаха.
Халназар-бай тоже много думал об этом. Собирать или не собирать деньги для Гюльджамал-хан? Соберешь-узнает полковник. А узнает-добра не жди. "Пропадет ко мне доверие, кончится почет, уважение, - приходил к заключению Халназао и решил для себя: - Нет, лучше не вмешиваться, быть подальше от этого дела". Но у него болело сердце, когда он вспоминал своих сыновей. Как ему не жалеть их, когда они дальше Теджена не бывали, а тут вдруг очутятся на далекой чужбине! Да и как он, богатейший из баев, может допустить, чтобы его дети, не знающие тяжелого труда, пошли на черную работу?
Когда Халназар думал о своих четырех сыновьях, его охватывал страх за их судьбу. "Нет, надо во что бы то ни стало освободить их от набора", - думал он. Но тут же перед ним вставал вопрос: "А как это сделать?" И опять мысли невольно направлялись к необходимости собрать деньги для Гюльджамал-хан. Но где у народа деньги? У дейхан нет лишней копейки даже на чай. С наступлением весны они каждый день шли к нему с просьбами хоть немного дать взаймы под будущий урожай хлопка или пшеницы. И Халназар в конце концов пришел к выводу, что единственный способ достать деньги - это продать арендную долю урожая с общинных земель. Мирабы обещали отдать эту долю Артыну-ходжайну - тем лучше. С Артыном можно поделиться, а скупить побольше пшеницы в этом году было мечтой самого Халназара. Когда народу нужны деньги, можно купить даром.
Халназар не любил откладывать исполнение своих решений. В один из дней в конце июня в его кибитку набилось много народу. Почетные места заняли старики. Чай с сахаром ставили перед ними в изобилии. После разной болтовни о том, о сем и шуток толстяка Покги
Нобат-мираб трясущимися руками плеснул чаю в свою пиалу и начал свое слово:
- Народ! Например, на нас обрушилось тяжелое бедствие...
Мамедвели, погладив бородку, набожно произнес:
- Да сохранит нас аллах!