На выборы в аул приехал сам полковник. Выборщики разделились: одна группа стояла за прежнего старшину, другая, во главе с Халназаром, выдвигала Бабахана. Даже слепому было ясно, что группа Халназара недостаточно многочисленна, чтобы одержать верх над своими противниками. Но полковник решил сам подсчитать голоса. Он велел прогнать перед собой людей, как стада баранов. Когда проходили сторонники прежнего старшины, полковник не принимал в счет малорослых парней, как несовершеннолетних, стариков, как выбывших из строя, а людей с больными глазами, хромых, имевших еще какой-нибудь физический недостаток, считал двоих за одного. Закончив подсчет, он объявил: "Четыреста тридцать три!" А когда проходили сторонники Бабахана, считал быстро, одну группу заставил пройти дважды, потом громко сказал:
- Четыреста семьдесят пять! Большинство на стороне Бабахана, и должность арчина переходит к нему!
Сторонники прежнего старшины подняли крик:
- Как это большинство у Бабахана, когда нас вдвое больше?
- Это подлог!
- Пусть он только попробует стать арчином!
- Не дадим нарушать обычая!
- Если на то пошло, то арчинство надо разделить пополам!
- Баяр-ага, мы не согласны! Считай еще раз!
Полковник, видя, что положение становится серьезным, бросился к дому, под защиту своих джигитов. Поднялись крики: "Не пускай баяра!", "Держи его!". Некоторые бросились на Бабахана и его покровителей. Бабахан успел присоединиться к полковнику и вместе с ним вошел в дом, но Покги Вала был изрядно побит. И Халназар получил не один удар плетью. Джигиты бросились с нагайками на сторонников прежнего старшины. А бляху старшины как дал полковник Бабахану, так она у него и осталась.
Вспомнив все это, а главное, огромные расходы на взятки и подарки, Халназар стал думать: как же ему ответить Сары?
Тут на помощь пришел Нобат-бай. Он нашел слово, которое понравилось Халназару:
- Сары, ты послушай. Например, дело и долг каждого подданного исполнять повеления царя. Например, на коней, которые теперь уйдут от нас, сядут наши же джигиты. Ведь не можем мы оставить пешими наших джигитов, добывающих себе славу на германской войне? Не забывай, что на фронте есть и наш конный полк! Один из сидящих откликнулся:
- Нобат-мираб правильно говорит!
В это время, звеня серебром украшений, в кибитку вошла молодая жена арчина с целой выпечкой чуреков и поклонилась гостям. Халназар тотчас же обратился к ней со словами обычного приветствия:
- Айнабат, здорова ли ты, все ли благополучно в твоем доме?
- Благодарение богу, он милостлив, - тихим голосом ответила Айнабат.
Поставив поднос с чуреками на пол, она разостлала скатерть и стала раскладывать чуреки перед сидящими. Борык на ее голове сверкал золотом узоров. Всякий раз, как она наклонялась, серебряные подвески борыка и маленькие бубенчики на концах длинных кос тихо позванивали, шумело новое шелковое платье. Некоторые невольно заглядывались на хозяйку, но чуреки привлекали еще больше. Голод уже давал себя знать. Запах горячего пшеничного хлеба щекотал ноздри, все жмурились, предвкушая обильную трапезу. А между тем спор неожиданно разгорелся с новой силой.
Халназар старался избежать раздоров и больше всего упирал на то, что бесполезно сопротивляться требованиям о поставке войску коней, раз на то имеется повеление самого царя.
- Люди, - внушительно говорил он, - царь - владыка своего подданного, подданный же - его раб. Раз нужно царю, - значит, говорить не о чем.
У Покги Вала весь рот был забит зеленой жвачкой. Звонко причмокнув губами, он поддержал:
- Халназар-бай правильно говорит! - И вдруг, выплюнув табак, обратился к старшине: - Арчин-хан, ты говори, сколько коней надо выставить. Сколько надо - дадим!
Старшина облегченно вздохнул, черные глаза его заулыбались, и он неторопливо заговорил:
- Покги-мираб, в этот раз с нашего арчинства приходится только восемь коней. Царь справедлив: коней и верблюдов даром не берут, за них платят деньги. Сары насмешливо взглянул на старшину, потом на Халназара и сказал:
- Чего же лучше, - пусть щедрые баи, раз платят деньги, отдадут своих коней и тем отведут беду от дей-хан!
Сары словно сыпал горячую золу за пазуху Хална-зару. Бай понял, что эти слова относятся прежде всего к нему, и гневно взглянул на дейханина:
- Сары-мираб, ты думай, что говоришь! Понадобятся царю ахалтекинцы, - баи не будут прятать коней. Кто давал по сотне рублей на раненых воинов?
Нобат-бай прекратил спор, пренебрежительно бросив:
- Пхэй, о чем спорят! Например, с каждого широкого арыка по две лошади... А ну, мирза, бери перо, пиши!
Мирза подвинул чернильницу, положил на колено бумагу и, взяв тростниковую ручку, приготовился писать. Халназар приложился к трубке чилима, неторопливо выпустил дым изо рта и сказал:
- От моего арыка запиши: Артык, сын Бабалы...
Когда был составлен поименный список всех, кто должен поставить коней, началось угощение. Разговор перешел на войну. Говорили о том, как туркменские джигиты взяли в плен австрийского генерала, разбив его конницу; как храбры русские солдаты и как страшны пушки немцев. Один из стариков, недавно получивший письмо с фронта от сына, рассказал о каких-то чувалах, которыми немцы стреляют из огромных пушек: эти чувалы, когда летят, ревут, как коровы, а падая, грохочут, подобно небесному грому. Слышалось чавканье ртов, все торопливо жевали сочное мясо годовалого барашка.
Халназар, то и дело расправляя ладонями усы, с жадностью обгладывал жирные ребрышки, глотал, как удав, нежную грудинку, куски печенки и легких и все это запивал густым и крепким наваром, который черпал деревянной ложкой на длинном черенке. Слуга, сидевший у порога, прислонившись спиной к двери, не мог отвести глаз от Халназара, рот у него переполнялся слюной, и он судорожно глотал ее. Вдруг он услышал конский топот и выскочил за дверь, чтобы встретить нового гостя.
Не прошло и минуты, как в сопровождении слуги в кибитку вошел бравый джигит в красном шелковом халате, при сабле и в погонах. Щелкнув каблуками, он отдал честь, затем вынул из сумки пакет и подал его старшине. Халназар, видя, как статный джигит вытянулся перед старшиной, подумал: "Значит, Бабахан у начальства в почете". Смуглое лицо арчина просияло от гордости: такой почет ему оказывали при уважаемых людях аула! Обтерев о штанину запачканные жиром руки, он принял пакет и, заметив, что гонец снова приложил руку к папахе, обратился к нему:
- Что ж так торопишься? Выпил бы чаю!
- Спасибо, арчин-ага! - ответил джигит. - Сегодня я должен успеть развезти всем арчинам вот эти пакеты,- таково распоряжение господина волостного.
- А ответа на бумагу разве не будешь ждать?
- Ответ вы доставите самому волостному начальнику, - ответил бравый джигит и, снова отдав честь, повернулся и вышел.
Неграмотный старшина, не знавший даже начертания букв, неторопливо вскрыл пакет и, вынув из него бумагу, передал мирзе. Тот взял в обе руки и стал читать вслух:
"Приказ арчину аула Гоша
Наши доблестные джигиты, говорят, прославились на войне. Неприятель, завидев туркменскую папаху, сразу падает духом. Согласно просьбе генерала и по требованию полковника, прошу тебя послать почетных людей аула в народ и собрать папахи для войска. В течение недели ты должен собрать двести папах. Извести меня, как пойдет дело.
Волостной управитель Ходжамурад".
Сары потемнел. Вены на шее у него вздулись, тонкие губы вздрагивали. Бабахан сильно потянул из чилима, выпустил из-под черных, закрученных кверху усов сероватый дым и, не слушая болтовни Покги, спросил:
- Ну, люди, слышали?
И опять Покги Вала выскочил вперед раньше всех:
- Папахи!.. Этого добра у нас сколько хочешь!
Нобат-бай присоединился к нему:
- Если враг бежит от папахи, например, тогда баи откажутся от всего годового приплода барашков. Не так ли, Халназар-бай?
- Так, Нобат-бай, - проговорил вдруг ослабевшим голосом Халназар, а про себя подумал: "Отдай коней, отдай ярочек, пусти хозяйство по ветру и иди в племя ходжей-попрошаек побираться. Как бы не так!". И, подумав немного, ответил двусмысленно:
- Эх, если б шапками можно было отогнать врага, разве все мы не отдали бы последней папахи с головы?
Сары, сидевший в глубоком раздумье, опять подал голос:
- Ох, люди! Немного времени прошло с тех пор, как мы отдали халаты со своих плеч и все, что получше, из одежды, чтобы уплатить налоги. Дейханину только и остается отдать последнюю папаху. Уж и теперь у него: нагнется - голый зад виден, выпрямится - живот просвечивает.
- Ах, Сары-мираб, - с упреком проговорил Покги Вала, - тебя послушать - так ложись и помирай. А все-то дело в одной старой папахе.
- Старых не возьмут, а новая не у каждого найдется, - возразил Сары.
- Да хоть бы и шкуру барашка пришлось отдать! - горячился Покги. - О чем ты тужишь, когда везде такая сила воды и люди ждут богатого урожая?.
Сары уже говорил, кому на пользу пойдет урожай и в чьи закрома посыплется зерно, и поэтому не стал повторяться.
- Покги-мираб, - сказал он, - конечно, баям и таким, как ты, тужить не о чем. Может быть, и я перебьюсь как-нибудь. Но большинство дейхан...
- Э-э, тебе бы все спорить!
- Покги-мираб, не все же так беззаботны, как ты!
Бабахан решил, наконец, прекратить эти разговоры. Он поднял палец и предостерегающе обратился к дейханину:
- Сары, язык твой болтает, а уши не слышат. Ты прикидываешься защитником народа, но твои слова не принесут народу ничего, кроме вреда. Не забывай, что бывает с теми, кто идет против белого падишаха!
Нобат-бай поддакнул старшине:
- Да, конечно, его величество белый падишах знает нужды народа лучше, чем ты и я. Мы его дети...
Сары поник головой. В нем поднималась злоба против всех этих баев, не желавших считаться с тяжелым положением дейхан. Ему хотелось вскочить на ноги и крикнуть им всем: "Ничего не дам - ни папах, ни коней!" Но он понимал, что никто из этих людей не поддержит его, а скрытая угроза старшины имела ясный смысл: на него могли донести в управление... И он сидел, низко опустив голову и не решаясь проронить хотя бы слово в ответ старшине. Халназар, видя, что мираб смирился, отказался от намерения обругать его.
С общего согласия сбор папах в ауле поручили Халназар-баю и Покги-мирабу, правильно рассчитав, что Халназар держит в руках половину аула и многие не посмеют отказать ему, а Покги Вала способен уговорить колеблющихся и не постесняется сорвать папаху даже с головы, если будет уверен, что его не побьют.
Когда эмины и мирабы сели на коней, было уже далеко за полдень. Сам арчин помог Халназар-баю сесть на иноходца. Пока бай, вдев ногу в стремя, висел всей своей тяжестью на луке седла, иноходец стоял смирно, но лишь только он уселся, конь, изогнув шею, стал грызть удила и рваться вперед. Подвернув под себя полу халата, Халназар сел в седле поудобнее и сказал:
- Ну, будь здоров, арчин-хан!
Конь вышел на дорогу и понесся вдоль канала легкой иноходью. Длинная с проседью борода Халназара мерно колыхалась, развеваясь по ветру.
Глава восьмая
Солнце коснулось подбородком земли и, краснея, опускалось все ниже, похожее на пшеничный чурек с отломленным краем. Ветер стих, неподвижный воздух был раскален. Над аулом висела пыль, поднятая стадом. Коровы, шагавшие к своим загонам, вопросительно мычали, и телята на привязи радостно отвечали им. Громко ржали кобылицы, возвращаясь с поля со своими жеребятами. С северной стороны, громогласно возвещая о себе, к аулу двигалось стадо верблюдов. На западной окраине аула, задрав хвосты и издавая трубный рев, бегали друг за другом ослы. Слышался посвист погонщиков, резкие окрики хозяев, поворачивавших скотину к своим загонам.
Густой дым от очагов постепенно сливался с темнеющим вечерним небом. У всех кибиток горели костры, на таганах стояли чугунные котлы и закопченные кувшины. Женщины суетились возле очагов. Со стороны мечети уже слышался призыв к вечерней молитве.
Нурджахан, поставив на таган котел с водой, присела на кошме у порога кибитки. Ее тринадцатилетняя дочь Шекер подбросила в костер сухого хвороста и побежала привязать теленка.
Совсем близко раздалось ржание гнедого. Нурджахан оглянулась и увидела подъехавшего Артыка. Соскочив с коня, Артык снял вьюк травы, притороченный сзади к седлу, серп и лопату. Потом расседлал коня и поставил седло у входа в кибитку.
- Как здоровье, сынок? - спросила Нурджахан, не отрываясь от работы.
- Я здоров, мама, спасибо, - ответил Артык.
Он повесил папаху, уздечку и камчу на суковатый столбик; сняв халат и кушак, бросил их под подушку и некоторое время наблюдал за работой матери.
Нурджахан быстро и ловко резала лапшу на деревянном кружке.
Артык опустился на кошму и оперся локтем на подушку. Шекер принесла ему чай.
- Спасибо, сестренка. Скоро привезу тебе дыньку. Есть уже с кулак величиной.
Шекер и недозрелым дыням была бы рада, но больше всего ее радовала возможность поговорить с братом. Она присела возле него, и между ними начался обычный шутливый разговор.
Когда Артык во второй раз наполнил пиалу зеленым чаем, Нурджахан спросила:
- Ну, как там посевы, сынок?
- Посевы, мать, хороши, лучше и желать не надо. Пшеница теперь напилась воды вдоволь. Ячмень поднимается густо, хлопок показывает ушки. Не сегодня-завтра и кунжут выбьется из-под земли.
Нурджахан запустила лапшу в котел и, стряхнув с кружка муку, стала рассказывать сыну новости.
- Знаешь, сынок, - начала она, - сегодня был у нас Халназар-бай и его люди. Прямо как побирушки какие-то. Даже неловко, когда такие почтенные люди обращаются к тебе с этим...
- У них только и дела, что поборы да сборы, - безразлично заметил Артык. Но тотчас у него шевельнулось подозрение. Он пытливо взглянул на Шекер и с тревогой спросил: - Ну, и что ты сказала им, мать?
- Не брани, сынок, я не могла противиться...
Артык подумал: "У баев совести нет. Может, Халназар приходил сватать Шекер за своего вдового сына?.." И, не докончив своей мысли, спросил: - Мать, я ничего не понимаю,- что ты хочешь сказать?
- Я, сынок... отдала твою папаху.
Артык облегченно вздохнул:
- Папаха понадобилась! Что ж, чем бы долги ни платить, все равно платить.
- Нет, сынок, говорят, папахи нужны для царских джигитов. Говорят, что там, где идет война, очень холодно. У бедных джигитов пообморожены уши.
- Ну и хорошо сделала, что отдала,- сказал Артык.- От этой беды все равно не уйдешь.
В это время гнедой громко заржал. Артык поднялся и, отойдя от кибитки, посмотрел на дорогу. В сгустившихся сумерках уже ничего нельзя было разглядеть. Он вернулся на свое место и стал ужинать, но плохо слушал, что говорила мать. Гнедой, напомнив о себе, как всегда изменил течение мыслей.
Когда Артык смотрел на своего коня, он не считал себя бедным. Он обзавелся им после смерти отца. До этого у него была низкорослая кобыленка с бельмом на глазу и редким хвостом, всегда отвернутым в сторону. Артык стеснялся показываться на ней. При встрече резвые кони неистово ржали, а товарищи насмехались:
- Артык, да убери ты свою кобылу, что ты беспокоишь коней!
- Артык, пришей хвост своей поганой кобыле!
Эти злые шутки больно задевали Артыка, и он решил во что бы то ни стало избавиться от кобылы и обзавестись настоящим конем. Он отдал кобылу и в придачу к ней последний материнский ковер, бычка, старинное дедовское ружье, свой шелковый красный халат, на который когда-то с трудом скопил деньги, и, пообещав еще шестьдесят батманов пшеницы после молотьбы, приобрел великолепного гнедого жеребца.
Теперь уже никто не смеялся над Артыком и при встрече ему уступали дорогу. Конь стал в жизни Артыка самым большим событием, его радостью, утешением, и Артык любил своего гнедого: сам не ел, а его кормил, в корм подмешивал яйца. Оттого и лоснилась золотистая шерсть на коне, оттого он и был так резв и игрив.
Одна мечта Артыка сбылась, но появилась другая: Айна... Мысли о ней не покидали его. Она являлась ему во сне. И в те дни, когда ему не удавалось ее увидеть, он не находил себе места. Но и когда встречал ее и перебрасывался двумя-тремя словами, сердце билось еще тревожнее. Вот и сейчас, думая об Айне, о своей встрече с ней, он не чувствовал вкуса пищи и часто совсем невпопад отвечал матери.
Нурджахан, видя задумчивость сына, не тревожилась. Она понимала, что Артык созрел для переживаний мужчины, и угадывала его мысли, однако не решалась давать ему советы. Из года в год она ждала хорошего урожая, ждала облегчения, но жить становилось все труднее. Сердцем матери она чувствовала, что Артык любит дочь Мереда и что та расположена к нему. Ей и самой хотелось бы назвать Айну своей невесткой. Однако она не верила, что сможет начать сватовство, даже если будет в силах выплатить калым,- она была беднее Мереда. Единственная надежда была на то, что скоро подрастет Шекер и ее калым позволит справить свадьбу Артыка. А может быть, думала она, лучше и ее отдать в одну семью - за брата девушки, которую Артык возьмет себе в жены.
После вечерней молитвы Нуруджахан легла, но ей не спалось. Облокотившись на подушку, она долго лежала так, думая о своей жизни.
Никогда Нурджахан не знала довольства и счастья. Когда ей было двенадцать лет, ослепла мать, и все домашние работы легли на ее плечи. От тяжелой тыквы, в которой она носила воду, болели ее неокрепшие плечи. Ей нелегко было в холод и в зной печь чуреки, нагнувшись над раскаленным тамдыром, еще труднее было стирать заношенную одежду. На шестнадцатом году ее выдали замуж за чабана.
Со временем Нурджахан полюбила Бабалы, отца Артыка, и тот привязался к ней. После женитьбы Бабалы еще в течение многих лет пас отары байских овец. Однажды, в дни новруза, с запада надвинулись черные тучи и заволокли все небо. К вечеру разразился ливень, а ночью подул леденящий северный ветер. Дождь лил трое суток. Даже войлочная крыша и стены кибитки насквозь промокли. Тревожась за Бабалы, Нурджахан потеряла покой. "Во всем мире, - подумала она,-не осталось сухой былинки. Он не сможет разжечь огонь, не сможет согреться и высушить одежду. Может быть, он погиб?.."
Как только погода улучшилась, баи поехали в степь. Их беспокоила судьба отар. На третий день чужой всадник привез и сбросил у порога кибитки бездыханное тело Бабалы. Он нашел пастуха в солончаках, на краю песков.
Вспомнив прошлое и пережитое, Нурджахан вдруг почувствовала тревогу за будущее. "О боже, - взмолилась она, - все в твоей воле! Помоги мне и детям моим! Пусть они не знают того, что выпало мне на долю..."
Из-за кибитки показался человек в одной рубахе и тюбетейке.
- Час вечерний хорош! - сказал он останавливаясь.
- Хорош тот, кто пришел! - ответил Артык, приподнявшись на локте. - Ашир, проходи садись.
Ашир растянулся на кошме возле Артыка. Друзья заговорили о посевах, потом о податях, о сборе папах. На звук голосов вышел из своего шалаша Гандым, сосед Артыка.
Ашир расковырял пальцами землю, выплюнул в ямку изжеванный табак и недовольно проговорил:
- Так затянулась эта война, и чем она кончится? К Молла Дурды пришла газета. Там написано, что гер-маны напали на Варшов - город белого царя...
- Курбан ездил в город, - сказал Гандым. - Говорят, русские взяли Арзрум, город турецкого султана.