Каменных дел мастер съежился, сразу сделавшись совсем маленьким, ибо он и так был невелик ростом, да еще и изрядно худощав. Его лицо побледнело, но одновременно приняло какое-то крысиное выражение, он только что не оскалил зубы.
- Вы… не можете предъявлять мне обвинений! - кривясь и дергаясь, пробормотал он. - Вы… и никто… никто… не мог такого видеть! Как вы смеете?
- Я как смею?! - вскричал архитектор. - Ах вы… А кто унес брезент для того, чтобы им прикрывать на телегах ворованное, а? Я ведь все равно узнаю, сколько вы украли и кому продали, учтите! Хватит вашего воровства! А работу извольте сегодня сделать, не то я не потерплю вас у меня на строительстве! Ясно вам?
Он повернулся и пошел прочь, чтобы не давать больше воли своей ярости. За ним кинулся Алексей.
Когда они отошли на десяток шагов, каменных дел мастер поднял покрывшееся потом лицо к столпившимся в сторонке злорадно улыбавшимся рабочим и прошептал:
- "У меня на строительстве!" Ишь ты! Проворовался, а на других валит! Да еще, может быть, и тебя самого здесь скоро не будет!
Но Карлони совершенно упустил из виду, что начальник строительства великолепно слышит.
В два прыжка Монферран вернулся назад и вновь встал против Карлони. Задыхаясь, глотая слова, он крикнул:
- Пов-то-ри-те, что вы сказали?!
Бешенство, написанное на его лице, привело мастера в ужас. Он и так-то был до предела напуган.
- Я… я ничего не говорил! - выдохнул итальянец. - Вам послышалось.
Эта ложь была последней каплей. Кровь ударила в голову Монферрану, и он уже не закричал, а взревел:
- Мер-р-р-завец!!!
Трость в его руке взлетела словно сама собою. Карлони не успел заслониться и с пронзительным криком упал, сбитый с ног сокрушительным и точным ударом.
Останься он лежать, Монферран, наверное, не ударил бы его во второй раз, но итальянец, визжа, тут же вскочил, собираясь бежать, и тогда трость вновь обрушилась на него, хлестнула по плечам, потом по голове.
- Помогите! - завопил Карлони. - Спасите! Он убьет меня!
- Август Августович! Постойте! Господь с вами!
Алексей, очнувшись от мгновенного оцепенения, кинулся к Огюсту и, рискуя угодить под трость, схватил его за руки.
- Поди прочь! - Огюст рванулся, но ничего не мог поделать против богатырской Алешиной силы. - Прочь, я сказал! Как ты смеешь?! Пусти!
Воспользовавшись мгновением, Карлони, растрепанный, с окровавленным лицом, кинулся было бежать, но споткнулся и растянулся плашмя прямо посреди одной из бесчисленных луж.
Монферран отшвырнул наконец от себя Алексея и встал над итальянцем, стискивая трость, содрогаясь от омерзения, презирая в это мгновение и Карлони, и самого себя. Себя, кажется, больше.
Переводя дыхание, он обернулся. Позади него топтались, остолбенело глазея на происходящее, уже человек двадцать рабочих и мастеров.
- Вон отсюда все! - крикнул Огюст. - Нечего глазеть - вы не в цирке! Ступайте работать! А ты, негодяй, - тут взгляд его вновь упал на скорчившуюся в грязи фигуру Карлони, - а ты отправляйся сию минуту к котловану, и боже упаси тебя хоть на час задержать исполнение работы! Чтоб завтра же плиты были готовы к укладке, или я тебя выгоню с такими рекомендациями, что в Петербурге ты себе никакой работы не найдешь! И за все, что ты тут наворовал, заставлю заплатить!
С этими словами он переломил свою трость ударом о колено, отшвырнул обломки и, повернувшись на каблуках, пошел к западному котловану.
Этот день прошел бестолково и пусто. На строительстве все время что-то срывалось, не получалось, мастера бранились между собой и жаловались друг на друга архитектору, а в полдень на пристани при выгрузке гранита переломилось бревно, по которому спускали с баржи гранитную глыбу, и глыба, сорвавшись, убила двоих рабочих.
- Из чего бревна? - спросил Монферран, когда ему доложили о происшествии.
- Сосновые, - последовал ответ.
- Заменить дубом, - коротко распорядился архитектор.
- Так ведь опять же, Август Августович, неприятности будут, - уныло возразил командовавший разгрузкой мастер Журавлев. - Опять отпишут чиновные Головину, что лишнее тратится, дорогой материал идет…
- А мне плевать, кто, кому и что отпишет! - закричал Огюст. - Дерево хотите спасать, а люди пускай шеи ломают?! Делайте, что вам сказано, или идите…
И далее с уст начальника строительства слетела фраза, от которой пожилой мастер, видавший виды саратовский мужик, подскочил на месте, а потом, вытянув руки по швам, покраснев до самых седеющих волос, выдохнул:
- Слушаюсь, ваша честь! Все будет сделано!.. Я - мигом! - И, повернувшись волчком, ринулся к причалу.
Огюст и сам не мог потом вспомнить, где и когда запомнилось ему это потрясшее Журавлева выражение. Смысла его он не знал, и вероятно, если бы ему перевели эту фразу, он бы тоже покраснел.
Настроение архитектора оставалось скверным. Безобразная сцена возле шлифовален вспоминалась ему снова и снова, и он думал:
"Стыдно… Ах как стыдно! И кого отлупил-то? Мелкую дрянь! Поди-ка поколоти палкой графа Головина или ступай к царю и скажи, что из-за его дури строительство вот-вот встанет и что Головин - неуч и дурак. А? Не можешь? Хорош!"
Домой он пришел рано, но ехать в Петергоф, конечно, уже не имело смысла. Элиза была немного расстроена этим, и Огюст, не в силах сдержаться, сорвал свое раздражение и на ней.
- Некогда мне, мадам, любоваться фонтанами! - воскликнул он сердито. - У меня черт знает что на службе и на строительстве, и я не знаю, как со всем этим разобраться, а ты думаешь только о своих развлечениях! Скучно тебе? Изволь же - у тебя теперь приятельниц полно, ходи к ним, а не то заведи поклонника, гусарика какого-нибудь!
- А ты будешь опять сходить с ума от ревности? - тихо, опустив голову, спросила Элиза.
- Мне теперь и это некогда! Не-ког-да, мадам! - он чуть было не швырнул на пол чашку, но, сдержавшись, ткнул ее на стол, так что темные капли разлетелись по скатерти. - Мне не до упреков и не до сцен! Понимаешь? Я не силой привез тебя сюда, ты сама приехала!
- Да, конечно, мсье, я сама, - сухо сказал Элиза и, поднявшись из-за стола, вышла.
Некоторое время Огюст молча смотрел на забрызганный стол, потом вскочил и бросился в коридор. Дверь Элизиной комнаты оказалась заперта, и он постучал в нее.
- Лиз, открой, пожалуйста!
- Сейчас, подожди минуточку! - отозвалась она, и почти сразу в замке заскрипел ключ.
Когда Огюст вошел, мадемуазель де Боньер уже отвернулась к зеркалу и неторопливо, аккуратно водила по лицу пуховкой. Но пудра ей не помогла - следы слез были слишком видны.
- Прости меня! - проговорил Монферран с таким глубоким раскаянием, что Элиза слегка улыбнулась.
- Это ты меня прости, Анри! Я знала, что сейчас ты прибежишь, а вот все равно заревела… Я все понимаю, ты не думай. Тебе никогда не было так трудно, как сейчас.
- Никогда! - он привлек ее к себе и расцеловал покрасневшие глаза. - Я задыхаюсь, Лиз!. Я наделал кучу ошибок и даже не знаю, как их исправить. Но это не дает мне права быть свиньей. И за что только ты любишь меня?
- Понятия не имею! - развела руками молодая женщина. - Ведь и не за что, вроде бы. Может быть, мне тебя разлюбить?
- Не надо! - почти всерьез взмолился он. - Без тебя я не справлюсь… Я ведь только с тобой могу быть откровенным, только при тебе могу оставаться собою. Сегодня я сорвался и дошел до такого скотства, что до сих пор не могу опомниться. Если бы ты знала, что я натворил на строительстве!
- А что ты натворил?
- Тебе Алексей не сказал? Ну так знай: я избил палкой одного из мастеров. Подлеца, воришку, но что это меняет? Вот! Хорошо, а?
Элиза ласково погладила его кудрявую голову и с тревогой заглянула ему в глаза.
- У тебя будут неприятности, Анри, да? Он станет жаловаться?
Огюст махнул рукой:
- Ах, пускай! Какая разница? И без него все висит на волоске. В любом случае я мошенника этого дольше не потерплю. Но и он мне, наверное, напакостит. Плевать! Послушай, одевайся, а? Поедем в Петергоф!
Элиза расхохоталась:
- Ну что ты! Поздно уже. И пока еще Алеша найдет карету…
Монферран нахмурился:
- Ах ты, черт! Ведь надо же, не иметь своей кареты… У всех архитекторов есть. Знаешь что, Лиз, карету я завтра куплю.
Глаза Элизы округлились от испуга.
- Ой, Анри, а твои долги? У тебя же…
Но он не дал ей договорить.
- С долгами как-нибудь рассчитаюсь, ничего. Завтра куплю. Пока что простенькую, открытую. Ну и одну лошадь. Уж я сумею выбрать недорогую, но хорошую.
- Я лучше выберу, - Элиза ласково улыбалась. - Я же наездница.
- А я - сын берейтора и бывший кавалерист. Нет, Лиз, даю тебе честное слово! И вечером поедем кататься. И пусть нам завидуют! Тебе за карету, а мне за то, что у меня такая жена-красавица.
В награду за эти слова и в виде утешения за все горести прошедшего дня Элиза одарила Огюста одним из тех поцелуев, что вот уже шесть лет подряд заставляли его терять голову. Он все пытался и не мог постичь тайну этих поцелуев.
XII
Поздним вечером, когда Элиза уже заснула, он потихоньку прошел в свой кабинет и открыл верхнюю часть секретера. Там в плоской сандаловой шкатулке лежали деньги, которые он откладывал для расплаты с ростовщиками. Очередная выплата должна была состояться через месяц, и Огюст стал в уме прикидывать, как лучше договориться об отсрочке и с которым из кредиторов (их оставалось двое).
Пересчитав деньги, он обнаружил, что их больше, чем он рассчитывал. В шкатулке за четыре месяца накопилось тысяча сто рублей. Ростовщикам он предполагал отдать семьсот, остальное потратить на книги.
Подумав, архитектор оставил три сторублевые бумажки в шкатулке, другие восемь засунул в бумажник. Восьмисот рублей может не хватить, но в конце концов коляску можно купить и в рассрочку, заплатить, скажем, две трети, остальные после (так многие делают).
За порогом кабинета Монферран наткнулся на Алексея. Слуга выковыривал из подсвечника, стоявшего на крышке фортепиано, оплавленный огарок свечи. Рядом лежала новая свечка.
- Давно поменять пора, - деловито проговорил Алексей и искоса поглядел на бумажник в руке хозяина.
- Тебе денег надо? - усмехнувшись, спросил Огюст.
- Рублик бы…
- Зачем?
Алеша наморщил лоб.
- Башмаки бы… - выдавил он. - Эти-то течь стали. А осень ведь.
- Послушай, Алеша, - Монферран опять готов был вспылить, но взял себя в руки. - Ты не думай, что я потерял память. Я две недели назад тебе дал на башмаки пятьдесят копеек. Выходит, ты их уже сносил?
Слуга засопел и молча уставился куда-то в стену. Его выступающие скулы покрылись румянцем.
- Ну? - Огюст вытащил из бумажника рубль и помахал им перед носом Алексея. - На что тебе, а? Ведь не для себя просишь, я знаю.
Алексей умоляюще посмотрел на хозяина:
- Август Августович, вы ее знаете… Вдова, что к Элизе Эмильевне иногда чай пить ходит. Внизу-то напротив живет. У нее сынок лихорадкой мучается, а дрова кончились…
- Ах, черт, ты что же делаешь! - вырвалось у Огюста. - Ты ведь и раньше, значит, ей на свои деньги дрова покупал! А теперь вот жалование стало маленькое, так и не хватает… А на себя хоть копейку тратишь? Сам без башмаков! Всему двору помочь хочешь? Или всему свету? Филантроп!
- За что ж вы, Август Августович, так-то ругаетесь? - обиделся парень. - Я ж прошу - не краду…
- Еще б ты крал! И так на меня не смотри! Думаешь, мне не стыдно, что ты последнее время мне за суп с лапшой служишь?
- Я б вам и за корку хлеба служил! - буркнул Алексей. - В деньгах ли дело? А людям надо помогать - сами знаете. Господь велел.
Огюст рассмеялся:
- Неопровержимо! На, держи свой рублик. И еще один на: башмаки купи все-таки. И больше у меня в этом месяце не проси. У меня нет, понял?
- Понял, - кивнул Алексей, радостно зажимая деньги в кулаке.
- И брось всех жалеть! Все тебя не пожалеют.
С этими словами Огюст собирался уже выйти из гостиной, но его догнали неожиданные слова Алеши:
- А итальянца-то вы сегодня зря поколотили, сударь.
Монферран резко обернулся:
- Тебе какое дело? Хватит того, что ты в меня вцепился, как клещ. Чуть в грязь не свалил! Грубиян!
- Да что ж делать было? - Алеша грустно смотрел на хозяина. - Простите, ради бога! Ну а кабы вы его сильно покалечили? А он не виноват ведь… Я там с рабочими разговаривал…
- Опять во все лезешь! - Огюст едва сдержался. - Не виноват он, да? А воровал кто? Я?!
- Может, и он, - сказал Алексей. - Да вы ж его не за то… А сгрубил он со страху да с горя. Беда у него.
- Какая беда? - глухо спросил Монферран. - Ты у всех беду найдешь.
- Жена у него при смерти, Август Августович. Который год болеет. Холода ей, верно, здешние вредны. Итальянка тоже, из Рима… Он на лечение ее все деньги тратил, сам чуть не впроголодь жил, хоть и получают такие мастера, сами знаете, немало. Дочка их в услужение пошла тринадцати годков, чтоб отцу помочь. А жене все хуже да хуже. Доктор сказал: надо жену в Италию отправить, а не то конец! А этот Карлони-то, он любит ее… Вы уж его только с места не гоните! Он плохо работал потому, что ни про что уже и думать не мог. И своровал, верно, только ради того, чтоб спасти жену! Не губите человека! Он ведь плакал даже, Август Августович.
- Плакал? - глухо переспросил Монферран, вдруг ясно представив себе мастера Карлони плачущим.
- А как же! - Алексей заговорил еще поспешнее, стремясь закрепить произведенное впечатление. - Мне каменщики рассказали. Плачет и бормочет: "Прогонит меня француз, так я в Неве утоплюсь. Куда мне деваться? Пойду, в ноги ему упаду, чтоб не гнал!" А они ему: "Иди, иди, он об тебя вторую палку сломает!" Народ-то злой! Ну, он и еще сильнее заплакал. Пусть, говорит, покалечит лучше, да только не выгоняет!
- Жестокие люди! - прошептал Монферран, кривясь, как от боли. - Впрочем, я тоже жесток. Иди, иди, Алеша, спи и будь покоен. Я его не выгоню. Честное слово.
Измученный событиями этого дня, он не мог уснуть часов до трех ночи, а уснув так поздно, и проснулся позже обычного, часов около десяти.
Взглянув на часы, он вскочил с постели, кинулся умываться, накричал на Алексея за неполный кувшин воды и мятое полотенце, не стал завтракать, а проглотил наспех чашку чая, оделся, побрился и причесался с такой быстротой, точно делал это, собираясь в боевой поход, затем заметался по гостиной в поисках своей трости, но тут же вспомнил, куда она делась.
Без десяти одиннадцать он вылетел из дому, едва успев поцеловать Элизу, и бегом направился на строительство.
В одиннадцать он вошел в конторский сарайчик, расположенный вблизи неразобранных алтарных стен. Ему хотелось посмотреть записи мастеров об израсходованных материалах.
В сарае было человек шесть мастеров и подрядчик Крайков, строитель рабочих бараков. Все разом обернулись к архитектору и уставились на него, оторвавшись от своих дел. Но ни лицо, ни взгляд, ни походка Огюста - ничего не выдавало пережитого им смятения.
- Доброе утро, господа! - сказал Монферран с порога.
Все сразу закивали головами, здороваясь и с почти нескрываемым любопытством ожидая, что будет дальше, ибо в сарайчике, как нарочно, оказался в это время и мастер Карлони. Он стоял в глубине, возле стола, склонившись над раскрытой книгой для записей, и при появлении архитектора сразу склонился еще ниже, как-то весь пригнулся, будто хотел залезть под стол.
Огюст твердым шагом направился прямо к нему. Каменных дел мастер поднял голову от стола, и на лбу его Монферран увидел белое пятно пластыря, а на щеке косую жирную полосу пудры.
Карлони сделал едва заметное движение навстречу архитектору и съежился еще больше.
"Как бы и в самом деле не кинулся в ноги!" - с ужасом подумал Огюст и поспешно проговорил:
- Здравствуйте, Карлони.
- Здравствуйте, мсье, - ответил чуть слышно итальянец.
- Как дела у западного котлована? - голос начальника строительства был ровен и тих. - Блоки для укладки подготовлены?
Карлони вздрогнул всем телом и в неестественной тишине, разом поглотившей контору, пробормотал уже почти шепотом:
- Нет, мсье… Невозможно было… Прошел дождь, груды земли слиплись… Люди не могут справиться.
- А когда будет расчищено? - спросил Монферран.
- Завтра утром. К вечеру начнется обработка блоков.
Мастер втянул голову в плечи, будто вновь ожидал удара. Находившиеся в конторе люди перестали дышать.
- Хорошо, - произнес спокойно архитектор. - Спасибо.
В измученных глазах итальянца промелькнуло облегчение.
- Мне можно идти? - спросил он.
- Нет, постойте.
Огюст что есть силы вздохнул, чувствуя, как противный липкий комок застревает в горле. Но он сделал над собою усилие и необычайно звонким, почти ломающимся голосом произнес:
- Выслушайте меня, сударь. Вчера я нанес вам публичное оскорбление, за которое теперь прошу у вас извинения. Я сознаю, сколь отвратительным было мое поведение. Если можете, простите меня.
- Мсье! - вскрикнул пораженный Карлони.
Он побледнел, его глаза расширились, и Огюст вдруг заметил, что каменных дел мастер совсем молод, наверное, ровесник ему.
- Погодите! - Монферран не дал мастеру сказать больше ни слова и продолжал: - Если работать со мною вы больше не захотите, я выдам вам рекомендацию на другое строительство. Но вы сейчас здесь очень нужны, время нелегкое, и потерять такого опытного мастера для меня ужасно. Согласны вы принять мои извинения и остаться?
- Боже мой, ваша милость! - вскрикнул мастер. - Да что вы?!
- Да? - спросил Огюст, протягивая ему руку.
- Да, да, конечно! - Карлони схватил его руку и сжал в горячей потной ладони. - Ах, сударь!
- Ну, спасибо вам!
Огюст повернулся и пошел к двери, но с порога обернулся и сказал с насмешливой улыбкой:
- А вас, господа, оставляю обсуждать происшедшее.
Он вышел. Внутри у него все горело. Досада, облегчение, стыд, недоумение от того, что он сейчас сделал, самые несовместимые чувства одолевали его. Ему захотелось дойти до Невы, глотнуть ветра.
С северной стороны строительная площадка была окутана темным терпким дымом - это густо дымились смоловарни. Монферран подумал, что надо распорядиться отнести их подальше от рабочих бараков: ветры с Невы усилились и заносили дым прямо в двери и в узкие окна.
Почти у самой пристани архитектора догнали шуршащие, торопливые шаги. Робкий голос окликнул сзади:
- Сударь! Мсье Монферран!
Архитектор обернулся. За его спиной стоял Карлони. Лицо мастера, еще недавно бледное, было покрыто алыми пятнами.
- В чем дело? - спросил Огюст. - Что случилось?