Сначала они обсуждали перестройку дома, и архитектор, выслушав пожелания хозяйки, обещал вскоре составить проект и показать ей рисунки. Потом заговорили о Василии Петровиче, которого Ирина Николаевна тоже очень уважала и, кажется, любила, прошлись по некоторым общим знакомым, заговорили об Италии… Этой темы Огюст боялся касаться, думая, что госпожу Суворову может задеть намек на маэстро Чинкуэтти, однако она наоборот говорила долго и охотно, чередуя рассказы об итальянских городах со всякими смешными сценами и приключениями.
Увлекшись, Монферран тоже начал ей рассказывать о своих путешествиях. Потом, заметив, что вечереет и на улице становится сыро и прохладно, Ирина Николаевна предложила пройти в дом, где в небольшой гостиной была уже затоплена печь. Стены простой и небогатой комнаты украшали несколько небольших гравюр и портрет, писанный маслом, верно, итальянской работы. Он изображал несравненного Джанкарло в костюме Орфея с лирой в руке и с лавровым венком на сияющих черных кудрях. Отчего-то этот портрет вызвал у Огюста раздражение, красота Джанкарло показалась ему на сей раз вызывающей, а его лицо чересчур надменным. Против воли архитектор слишком долго задержал свой взгляд на портрете.
- Вы верите этому? - спросила его вдруг Ирина Николаевна.
Он вздрогнул и поспешно перевел взгляд на огонь в печи.
- Чему, мадам?
- Тому, что вам успели наговорить относительно моего романа с маэстро Джанкарло Чинкуэтти?
Ее взгляд при этих словах был насмешлив и небрежен.
Архитектор смутился:
- Но мне ничего такого не…
- Ах, перестаньте! - она раздраженно махнула рукой, резкостью движения вновь выдавая некоторую неуравновешенность своей натуры. - Разве вы из тех, кто лжет и выкручивается, тем паче перед женщинами? Я слышала, вы царя не боитесь. Так вот, мсье, не надо думать дурно об этом человеке. Он артист - это верно, но у него благородное сердце. Мы давно с ним знакомы, и я, пожалуй, могла бы наделать глупостей, но он не дал к тому ни одного повода. Я ему как-то сказала, что мне безразлична разница нашего положения, что я готова забыть, кем родилась, а он сказал тогда: "Но отчего вы уверены, что никогда об этом не вспомните?" Впрочем, если бы он уж очень хотел… Значит, не очень… Вас удивляет, что я так говорю? Поверьте, прежде я бы не сделала такого признания.
Огюст удивленно посмотрел на нее:
- А теперь отчего же?..
Она рассмеялась совершенно непринужденно:
- Вы думаете, почему я решила перестроить этот дом? В этом году я уже никуда не поеду, а на будущий год еще посмотрю… Я устала. Нет, не ездить, а уезжать. Я хочу пожить здесь, в России. И не в Петербурге, где сплетни будут лезть мне в уши, а в этом пустынном уголке. Вам здесь нравится?
- О да! - искренно ответил Монферран. - Этот березовый лес меня околдовал! Если бы вы видели, какое золотое кружево сплела осень в синеве неба…
- Я видела! - воскликнула Ирина Николаевна, и ее карие глаза засияли. - Таких дней в году бывает два-три, не больше… А вы могли бы сделать такой орнамент, ну, как этот рисунок ветвей?
- Я сделаю! - он разгорячился, залился краской, обрадованный тем, что она прочитала его мысли. - Я как раз думал, когда шел сюда. Понимаете, мадам, сейчас как раз я делаю эскиз интерьера для собора. И вот мне пришло в голову… Нет ли у вас бумаги и карандаша?
Тотчас то и другое появилось перед ним на столе, и архитектор стал стремительно зарисовывать на листе узоры, рожденные его фантазией. Ирина Николаевна смотрела не отрываясь, задерживая дыхание, боясь сморгнуть.
- Господи, неужели вы на ходу их придумываете? - растерянно спросила она, когда архитектор подал ей лист, заполненный самыми различными узорами орнаментов.
- Это мое ремесло, - просто ответил он. - Вот давайте-ка еще лист, и станем рисовать ваш дом. Так. Вы хотели удлинить крылья, возвысить центральную часть, переделать крыльцо? Ну так, мне кажется…
И через пять минут новый дом вырос на листе, со всеми деталями, отделкой, лестницей. А затем появились, как по волшебству, интерьеры всех семи комнат, террасы, вестибюля.
- Это невероятно… - потерянно, с детским изумлением произнесла Ирина Николаевна. - Я видела в Италии, как работал один архитектор. Он рисовал новую лестницу для старого особняка. Час потел, а лестница вышла совсем для другого дома… Но это… Хотя я же знала, что вы гений, а что стоит гению увидеть то, что нужно? А хотя нет, что это я? Это стоит дорого, только другим кажется, что это легко!
Она наклонилась над листом и рассматривала его, закусив нижнюю губу, пристально, будто хотела уловить секрет этого совершенного мастерства. Ее рука, лежавшая на столе, чуть-чуть подрагивала.
Неожиданно для себя Огюст взял эту руку и поцеловал ее. Ирина Николаевна, не смутившись, подняла глаза. Шиповник в ее волосах благоухал приторно и пьяняще.
- Благодарю вас! - сказал Монферран, улыбаясь.
Она тоже улыбнулась, и если бы он мог прочитать ее мысли, то прочел бы в этот миг: "Какой он красивый!"
Затем Ирина Николаевна взглянула в окно, увидела, что уже темнеет, и встревожилась.
- Я задержала вас! Когда же вы вернетесь? Давайте-ка я позову лакея, чтоб проводил вас до дороги… Только условимся, когда вы мне принесете готовый проект…
Домой Огюст вернулся в одиннадцатом часу вечера.
- Ну и как тигрица? - спросила его за ужином Элиза.
Он усмехнулся, ковыряя ложечкой бисквит на блюдце (после обеда в Суворово ему совершенно не хотелось есть).
- Знаешь, Лиз, эта женщина, по-моему, очень умна. Но при этом в ней полно какой-то сентиментальной восторженности. Наверняка обожает Вальтера Скотта, читает чувствительную поэзию и до сих пор рисует для себя романтические образы, которых нет и не может быть в жизни. Всему или почти всему может дать оценку, но иногда так категорично, что после уже не решишься высказать свое мнение. Этакая смесь огня и фиалок.
Элиза ничего не сказала, только посмотрела на мужа взглядом очень долгим и пристальным, и в пляшущих бликах пламени ее лицо показалось ему вдруг и обиженным, и насмешливым сразу.
- Ты что так смотришь, а?
- Ничего, - она встала из-за стола и отошла к окну, за которым в непроглядной ночной темени начал тихо-тихо накрапывать дождик. - Ничего, я только подумала: что ты скажешь ей обо мне, если вдруг она тебя спросит, Анри?
- Почему вдруг она станет меня о тебе спрашивать? - он хотел возмутиться, но в его голосе прозвучало не возмущение, а раздражение. - Ты - моя жена, и с какой стати чужому человеку…
Он не договорил и, махнув рукою, уткнулся в газету.
XV
Они с госпожой Суворовой условились встретиться через неделю, когда будут готовы рисунки и чертежи проекта усадебного дома, но волею самой Ирины Николаевны увиделись гораздо раньше, спустя три дня после поездки Монферрана в ее имение.
В этот день Огюст с девяти утра был на строительстве и почти не спускался с лесов на землю: заканчивалась сборка металлических конструкций купола, внизу уже приступили к золочению его медного покрытия. Главный архитектор весь день сновал по лесам и по бесчисленным лестницам внутри купола, проверяя прочность соединений, ударяя металлическим молотком по толстым литым балкам в тех местах, где на них приходилась самая большая нагрузка, чтобы убедиться: при сборке их не повредили, и сами они выдержали, в них нет трещин, они не откажутся служить…
Смотреть по сторонам Монферрану было некогда, и он лишь изредка замечал далеко внизу ртутный блеск Невы, прямую полосу Адмиралтейского проспекта, Исаакиевскую площадь, наполовину застроенную бараками и сараями, наполовину обнесенную высокой изгородью. Вторую, свободную ее половину завершала еще одна изгородь, недавно сколоченная, и за нею тоже копошились темные фигурки рабочих, виднелись очертания свежевырытого котлована рядом с полуразобранными стенами старого здания. Любимый ученик Монферрана, Андрей Иванович Штакеншнейдер, начинал строительство дворца для царской дочери Марии Николаевны.
"А еще полгода назад бегал ко мне с чертежами и рисунками, - подумал Огюст, мельком глянув на ту сторону площади, - хныкал: "Не могу, Август Августович, не получается ни черта! Посоветуйте… А может, бросить, отказаться?" Он всегда так: сомневается в себе до последней минуты, а потом создает такое, что хоть завидуй ему… Волшебник застенчивый!"
- Добрый день, мсье Монферран!
Он вздрогнул, невольно пошатнувшись на лесах. Его поразило даже не обращение на французском языке, само по себе редкое на строительстве, да еще на высоте семидесяти метров от земли. Это было бы еще куда ни шло, но голос, окликнувший архитектора, был голосом женщины!
Огюст обернулся, и ему тут же подумалось, что он бредит: прямо перед собою он увидел Ирину Николаевну Суворову. Она стояла на деревянной лесенке, соединявшей два яруса лесов, одной рукой опираясь на шаткие перильца, другой придерживая приподнятый подол черного шерстяного платья и край темно-вишневой накидки; слегка задыхаясь после головокружительного подъема по десяткам таких же почти вертикальных лесенок. Ветер трепал и раскидывал в разные стороны перья на ее шляпе.
- Добрый день, - повторила она, улыбнувшись, явно забавляясь его ошеломленным взором.
- Что… Как… Как вы попали сюда?! - вскрикнул архитектор, пытаясь придти в себя. - Кто вас пропустил на строительство?! Кто разрешил сюда забираться?!
- Пропуск с разрешением мне раздобыл князь Василий Петрович{Попасть на строительную площадку можно было только по специальному разрешению Монферрана. Но такой влиятельный вельможа, как князь Кочубей, мог добыть его непосредственно у министра двора, что вообще-то было нарушением порядка.}, - ответила, не смутившись, молодая женщина. - Я сказала князю, что ужасно хочу посмотреть, как же тут строят, он и постарался… Ну а поднялась я сюда, ни у кого ничего не спрашивая. Наверное, никому просто не пришло в голову, что я полезу…
Огюст с трудом перевел дыхание, подавляя готовое вырваться ругательство.
- Это уже слишком! - воскликнул он. - Вам захотелось, и вы ни у кого не стали спрашивать! И почему пропуск был взят не у меня? И подумали ли вы, мадам, какие у меня могут быть неприятности? Если какой-нибудь чиновник из Комиссии построения увидит вас здесь, на лесах, с меня просто голову снимут, черт возьми! Извольте немедленно спуститься! Сию же минуту!
Ирина Николаевна пожала плечами…
- Сию минуту не могу, мсье, я очень устала, пока карабкалась сюда. Думала, вы мне предложите сесть, по крайней мере.
- Простите, на что? - резко спросил Огюст, обводя рукой узкую полоску деревянного настила, вплотную прижатую к круто выгнутым железным ребрам купола.
И она тут же уселась на толстую межреберную перемычку, небрежно расправив платье, и, уже усевшись, лукаво глянув на архитектора снизу вверх, спросила невинным голосом:
- Она выдержит?
Монферран махнул рукой:
- Я надеюсь, она может выдержать больше.
- Ну и слава богу! И неужто вы боитесь, что ваши чиновники сюда заберутся? По-моему, им и смотреть-то сюда страшно.
- Я никого не боюсь, мадам, - нахмурившись, проговорил Огюст.
Ему было стыдно за свою вспышку, но он продолжал сердиться на неслыханную бесцеремонность Ирины Николаевны.
- А раз не боитесь, то отчего же стали браниться? Я понимаю, мое поведение шокирует, - голос ее немного потух, она покачала головою, будто представила, как со стороны могла выглядеть ее выходка, - но… понимаете, я не хотела бы казаться не тем, что я есть.
- А что вы такое мадам? - неожиданно для себя спросил архитектор и присел на ту же перемычку, рядом с Ириной Николаевной, почти касаясь ее платья (мысленно он объяснил это тем, что она могла покачнуться на "жердочке", провалиться, и он должен был ее поддержать в случае опасности). - Кто вы такая, в самом деле? Чем вы сами себе объясняете все, что изволите вытворять, а?
Их глаза встретились. И Огюст вместо ожидаемого игриво-наивного взгляда увидел совсем другой: глубокий, усталый, почти горький.
- Я - человек, и ничего больше, - спокойно сказала она. - Господь дал мне довольно ума, но, как видно, мало здравого смысла. Я пришла в мир, чтобы радоваться, и увидела океан скорбей. Моя душа способна к состраданию, а к скорби нет… И я ищу радость на земле не потому, что не верю в небесное воздаяние, а потому что не могу творить добро даже себе самой, не радуясь. Мои смешные и глупые выходки не от пустоты, а от переполненности, от искренности, а не от лжи. Поэтому, если я кажусь вам дерзкой, надменной, инфантильной или просто нелепой, простите… и я тоже прощу вам это заблуждение. Но если я кажусь вам дурочкой…
- Нет, нет! - поспешно возразил архитектор. - Что вы, помилуйте!
И, покраснев, будто мальчик, он замолчал.
Ирина Николаевна смотрела на раскинувшуюся внизу площадь с необычайным любопытством, жадно, будто это было совсем незнакомое место. Потом ее взгляд скользнул дальше, окидывая город, расчерченный ровными улицами, украшенный золотыми кущами садов, подернутый легчайшей, прозрачнейшей дымкой теплого осеннего дня.
- Странно… - прошептала молодая женщина. - Мне случалось подниматься на склоны Альп, Пиренеев… Я видела мир с высоты куда большей, чем эта. Но все было не то, не так… А тут я будто лечу над городом! Как счастливы вы, мсье Монферран: вы каждый день сюда поднимаетесь!
- Да, и не один раз за день, - отвечал он, усмехаясь. - Но только мне некогда смотреть вдаль. Я сегодня, может быть, впервые вот так долго сижу тут без дела. Я ведь рабочий, каменщик, если хотите.
- Я знаю, - встрепенулась госпожа Суворова. - Знаете… Хотите я скажу, отчего полезла сюда? Я снизу увидела, как вы кому-то отдаете распоряжения, как потом поднимаетесь выше. Это вызвало во мне такую зависть… Вы были так хороши, когда стояли над бездной, указывая на что-то, потом взмахнули рукой, повернулись, и солнце вас осветило! Я подумала, что вы похожи на греческое божество или древнего созидательного духа… И вы, такой маленький на этой громадине собора, а между тем, не будь вас, его бы тоже не было!
Огюст улыбнулся.
- Да… Только вы видели, сколько людей его строит вместе со мною? Сейчас здесь, на строительстве, две тысячи человек. А сколько строителей здесь умерло, погибло!.. Вот если бы я мог, создав собор силой моей мысли, тут же его и выстроить, воплотить… ну пускай не тут же, пускай так же долго, но не заставляя надрываться других людей, мне было бы хорошо и спокойно! Люди не духи, мадам, созидание им обходится дорого, очень дорого. И… О, простите!. Ярослав Кузьмич, кой черт вы туда тащите заклепки?! Там уже все сделано! Или вы ослепли, или оглохли, или что с вами произошло?! На запад, живо, да не волоките ящик один, слышите, он три пуда весит! Надорвешься, злодей, я тебе пенсиона хлопотать не буду!!!
Последнюю тираду архитектор прокричал по-русски, свесившись между ребрами купола в провал, где сквозь переплетение чугунных лестниц и железных конструкций виднелся нижний деревянный настил, откуда доносился непрерывный гул молотов и кувалд и хриплый лязг пил.
Ирина Николаевна глянула туда же, и у нее закружилась голова от этого фантастического сплетения гигантских кружев. Она качнулась, крепче вцепившись пальцами в холодное железное ребро.
- Знаете что? - Монферран, поднявшись, подхватил ее под руку. - Пойдемте-ка все же вниз, а? Я боюсь, мне не удастся здесь с вами побеседовать. Видите, дел не оберешься. Я помогу вам спуститься.
- Спасибо, - она тоже встала. - Когда мне можно будет к вам приехать посмотреть рисунки?
- Ко мне? - он вдруг почему-то смешался, хотя решительно все его заказчики бывали у него в доме. - Ко мне… Не знаю… Позвольте, я послезавтра приеду к вам сам, можно? На квартиру?
- Буду рада вас видеть, - просто сказала Ирина Николаевна.
К превеликой досаде Огюста внизу они тотчас столкнулись с Алексеем Васильевичем. Он по-старому часто бывал на строительстве.
Увидев незнакомую даму, Алеша остолбенел.
- Ну что ты уставился? - спросил Монферран, проводив Суворову до калитки. - Заказчица это. Родственница Кочубеева. Хороша?
- Куда как, - задумчиво ответил Алеша. - Да и вы больно хороши, Август Августович… Давно вас таким не видал. Влюбились?
- Ну, а если? - подмигнув, усмехнулся архитектор. - Или нельзя мне? Да не смотри так, Алеша! Неужто думаешь, стану безумствовать, жене изменять? Поздно, друг мой… Не сдурел же я под старость лет. Так, фантазирую… Да и она влюблена в тенора итальянского, которого мы с Элизой неделю назад слушали.
- Уже не влюблена, Август Августович, - возразил Алексей.
- Как это?
- А так. Госпожа Суворова больше не ездит в Итальянскую оперу. Может, не стоило вам этого говорить, да я уж сказал.
- Откуда ты знаешь? - темнея, спросил Огюст. - Для чего ты?..
- Для чего я знаю то, о чем весь Петербург болтает? - управляющий развел руками. - Да уж знаю. Знайте же и вы. И фантазируйте на здоровье. А ежели перефантазируете, сударь мой, Господь вам судья!
Больше они об этом не говорили. И Элиза эти два дня не расспрашивала мужа о госпоже Суворовой. Она, кажется, позабыла про нее.
Два дня спустя, как было решено, Монферран приехал к Ирине Николаевне. Она снимала квартиру на Знаменской улице.
Потом он пытался понять, как случилось то, что случилось… Когда он ехал, когда поднимался по лестнице, когда дергал тонкий шнурок звонка, когда входил вслед за горничной в прихожую, освещенную неярко и уютно, он не собирался переступать той грани, за которой, он это чувствовал, начиналась опасность, начиналась ошибка. Впрочем, он даже не думал об этой грани, ему не приходила в голову сама возможность опасности…
И вот он увидел комнату, всю наполненную цветами, будто праздничный осенний сад. Увидел Ирину Николаевну в белом как снег платье, с белой вуалью на темных роскошных волосах и опять с живыми цветами, на этот раз с двумя розами, приколотыми к атласному корсажу так, что их густо-красные головки касались смуглой кожи.
Она встретила гостя улыбкой, в которой была такая искренняя радость, такое облегчение удовлетворенного ожидания, что Огюст против воли испытал гордость, увидев, что ей было бы очень грустно, если бы он не пришел.
- Вы не простудились тогда на лесах, мадам? - спросил архитектор, целуя ей руку и впервые замечая, что ее большая ладонь имеет тем не менее красивую форму, что ее пальцы тонки и легки.
- Я редко простужаюсь, - возразила Ирина Николаевна. - Но все равно мне приятно, что вы обо мне тревожились. Садитесь, прошу вас. Вот сюда. Налить вам вина?
Она усадила его в кресло и сама устроилась на софе напротив. На деревянном инкрустированном столике стоял хрустальный графинчик, виноград и сливы в вазочке на высокой тонкой ножке.
Архитектор взял из рук хозяйки бокал и, пригубив вино, с удовольствием убедился, что это его любимый красный портвейн. Потом, отпив полбокала, он протянул хозяйке папку с рисунками:
- Вот. Посмотрите и, если хотите, впишите, что и где следует изменить.