Во втором часу дня 8 сентября, узнав, что на Альме началось сражение, Корнилов немедленно сел на коня и отправился туда. Всю дорогу из головы не выходила одна мысль: там, на Альме, сегодня решится участь войны. До слуха доносились частые звуки орудийных выстрелов, а когда Владимир Алексеевич приблизился к позициям, эти звуки стали редеть, и вдруг, к ужасу своему, он увидел то, чего никак не ожидал: русская армия стала отступать. Русские солдаты, предводимые храбрыми офицерами, всячески старались дать отпор врагу. Решительные, с непоколебимым мужеством предпринимавшиеся штыковые контратаки разрозненных русских батальонов наводили панический страх на врага. Особенно отличились в этих контратаках Владимирский полк, три раза бесстрашно бросавшийся на врага, после чего в нем осталось всего 11 офицеров и столько солдат, что их пришлось свести в один батальон четырехротного состава и сборный Кавказский казачий эскадрон (сотня). Дважды казаки лавой обрушивались на противника, но всякий раз их артиллерия, ведя губительный, прицельный огонь, вынуждала их отойти. Солдаты и казаки проявили стойкость, изумившую даже врагов. "Русские солдаты дрались в деле при Альме с невыразимой храбростью. Даже те, которые падали на землю тяжело раненные, еще употребляли в деле свое оружие, как скоро замечали приближение неприятеля", – вспоминали позже они.
Были у казаков и особые моменты.
– А ну, казаки, ударьте по флангу француза, – обратился командир пехотного полка к сотнику. – А то как бы они нас не окружили.
– За мной! – скомандовал сотник, и терцы наметом поспешили в указанное направление. Но что это? Навстречу им скакал приличный кавалерийский отряд.
– Шашки вон! – скомандовал сотник.
– Шашки… ша-шки, – разнеслось эхом по рядам, и сотня стала рассыпаться веером в цепь. Засверкали клинки, и началась сеча. Вскоре французская кавалерия, не выдержав стремительного натиска казаков, побежала прочь, наседая на свою же пехоту. Казаки врубились в гущу французов и начали рубить неприятеля и слева, и справа. Но они, опомнившись, вдруг дали дружный залп, отчего казаки вынуждены были отступать, а тут ударила их артиллерия. Один снаряд раздался рядом со всадником, и казака взрывом выбросило из седла. Он лежал на земле и уже прощался с жизнью. И вдруг подходит к нему конь, склонился и лизнул шершавым языком в щеку. Казак застонал. А конь опять лижет щеку и будто без слов зовет, дескать, садись, спасу. А казак не может с земли подняться. Тогда конь лег рядом, казак кое-как мешком лег поперек седла, и конь вынес его к своим. За этот бой Егор Кульбака был награжден знаком отличия военного ордена – Серебряный крест на Георгиевской ленте с изображением в центре святого Георгия Победоносца. В целом же исход сражения был неудачным, и генералы, оказавшиеся неспособными руководить войсками, больше всего были озабочены тем, чтобы свалить собственную вину на других. Отступление было тоже проведено ниже всякой критики, и только вялость союзников и малое количество у них конницы помешало ряду незначительных арьергардных столкновений превратиться в катастрофу.
Вместо того, чтобы отступать к Севастополю – главной военной базе полуострова, Ментиков отвел войска к Бахчисараю.
Поражение на Альме резко изменило настроение и в городе. Возвращающиеся с поя боя солдаты рассказывали о небывалой дальности неприятельских выстрелов, об огромной численности войск противника и громадном флоте, в составе которого много паровых кораблей. Жители, допоздна не уходившие с улиц, погрузились в печаль. Безмолвие сменило прежнюю уверенность в успехе защиты города. Всем стало понятно, что опасность никогда еще не была так близко. Но солдаты и матросы и жители не собирались покорно сдать город сильному врагу. Пусть гибель, но с оружием в руках, только через трупы защитников враг войдет в Севастополь. Это настроение передавал им и начальник штаба флота Владимир Алексеевич Корнилов. Начальнику гарнизона генералу Моллеру и командовавшему эскадрой Черноморского флота Нахимову достало достаточно благородства, чтобы уступить главное начальствование младшему в чине вице-адмиралу Корнилову, угадав в нем душу всей обороны.
Корнилов, став во главе обороны Севастополя, отдал короткий, но огненный приказ, дошедший до сердца каждого солдата, моряка, обывателя, с этой минуты ставшего "севастопольцем".
"Братцы! Царь рассчитывает на нас. Мы защищаем Севастополь. О сдаче не может быть и речи. Отступления не будет. Кто прикажет отступать, того колите. Я прикажу отступать – заколите и меня!"
В Севастополе закипела работа по приведению его в состояние обороны. Руководили работами Корнилов, Нахимов и инженер-подполковник Тотлебен. На работы стало все население, включая женщин и детей, и в несколько дней буквально из-под земли вырос весь южный фронт крепости – те легендарные бастионы, о которые одиннадцать месяцев будут разбиваться все усилия врага.
Началось затопление кораблей для преграждения неприятелю доступа на рейд. Флот жертвовал собой для крепости. Один за другим опускались на дно синопские победители, их экипажи и орудия образовали гарнизон и артиллерию воздвигаемых укреплений и батарей.
Полученное союзниками известие о затоплении русских кораблей у входа на рейд вынудило изменить их первоначальный план. Главнокомандующий французской армией Сент-Арно по этому поводу сказал:
– Теперь мы уже не можем проникнуть на рейд даже после взятия с сухого пути Константиновского форта и других северных батарей.
На бивуаке у р. Качи он записал в дневнике: "Русские заградили вход в их порт. Это изменит, может быть, мой план атаки. Я, вероятно, двинусь на юг".
Совещание союзных главнокомандующих закончилось поздно вечером, а наутро их армия двинулась к реке Бельбек. Ночью они переправились через нее. А во второй половине дня жители увидели, как на Меканзиеву гору по опушке леса поднимается длинная вереница людей в красных мундирах. С горы они стали спускаться к Черной речке. Вслед за красными мундирами (англичане) потянулись темные шинели (французы). На солнце сверкали лезвия тысяч штыков.
Убедившись, что северная сторона будет оставлена неприятелем в покое, Корнилов решил с морскими батальонами перейти на южную сторону и защищать город. А здесь в это время вовсю кипели работы на укреплениях. Солдаты и матросы, жители города – старики, женщины, дети – рыли рвы, насыпали валы и брустверы, подносили землю и камень, устанавливали снятые с кораблей все новые и новые орудия.
– Войско кипит отвагой, – так говорил окружающим Корнилов, хотя про себя думал, что сил, конечно, недостаточно.
Укрепление сухопутного (южного) фронта составляли уже тогда слева направо (с востока на запад) I, II бастионы, Малахов курган (Корниловский бастион), III, IV, V, VI, VII бастионы. Это была главная оборонительная линия.
Но обширная протяженность укреплений, разделенных оврагами, балками, не позволяла одному лицу управлять войсками, особенно артиллерией. Поэтому, собрав всех старших офицеров на совещание, Корнилов объявил:
– Предлагаю все бастионы и батареи южной стороны разделить на три части и назвать их дистанциями.
Все согласились.
По диспозиции, объявленной в тот же вечер, все бастионы и батареи южной стороны распределили.
Укрепления от батареи № 10 до пятого бастиона включительно составит первую дистанцию (семь пехотных батальонов с 16 полевыми орудиями). Командование здесь возлагалось на генерал-майора Аслановича, артиллерией бастионов и батарей – на капитана 1 ранга Иванова.
Начальником войск второй дистанции (от 5-го бастиона до 3-го включительно) был назначен вице-адмирал Новосильский. Ему было дано восемь морских батальонов с 8 орудиями. Начальником артиллерии на этой дистанции назначался контр-адмирал Юхарин.
В состав третьей дистанции вошли укрепления от 3-го бастиона до Килен-Бухты с важнейшим пунктом обороны – Малаховым курганом. Назначая начальником войск этой дистанции (шесть флотских батальонов с 8 орудиями) контр-адмирала Истомина, Корнилов учитывал громадную важность этой позиции, укрепленной пока слабее других.
В помощь Истомину он назначил способного и энергичного саперного подполковника Ползикова, хорошо зарекомендовавшего себя при постройке укреплений на правом фланге обороны. Себе же в помощь Корнилов взял инженерного подполковника Тотлебена, недавно прибывшего из Южной армии, но уже показавшего энергию и распорядительность при укреплении северной стороны.
Оборонительные работы противник мог сорвать внезапным нападением, но он этого не сделал. В это время маршал Сент-Арно скончался, а сменивший его генерал Канробер все еще спорил с Рагланом о плане дальнейших действий. Защитники Севастополя удивлялись медлительности своих врагов, и каждый подаренный им союзниками час использовали для того, чтобы противник не мог застать оборону такой, какой она была и день, и час назад.
Корнилов был душой обороны. Одетый в блестящую генерал-адъютантскую форму, он проезжал впереди свиты вдоль укреплений. Он слышал восторженные крики приветствовавших его людей, уверенных в правоте своего дела. Корнилов останавливался перед войсками, крики мгновенно смолкали, и в мертвой тишине он произносил то, что единственно только и могло произноситься перед мужественными, не поддавшимися никакой панике людьми. А потом гремело долго не смолкающее "Ура!".
Этот горячий энтузиазм массы солдат, матросов, жителей адмирал, как эстафету, передавал от бастиона к бастиону.
Глава III
Неприятельские войска, подойдя к Севастополю, расположились около него двумя лагерями. То есть они распределили между собой позиции, охватывающие Севастополь с юга. Против Городской стороны – от Стрелецкой бухты до Сарандинскиной балки, в трех верстах от города, расположились две французские дивизии. Правее их, против Корабельной стороны до самой Черной речки и тоже не ближе трех верст от города – четыре английские дивизии. На Сапун-горе французы расположили свой обсервационный корпус в составе двух дивизий для охраны с тыла войск, обложивших Севастополь.
Дивизии осадного корпуса стояли неподвижно, как бы любуясь издали не затихающей ни днем, ни ночью работой русских на оборонительной линии. А в бухтах, которые перед этим были захвачены неприятелем, шла разгрузка судов. На берегу росли штабеля снарядов, туров, фашин, пороха, прибавлялось число оседлых орудий. С берега все это постепенно перетаскивалось к английскому и французскому лагерям. Утром 19 сентября, через Большую севастопольскую бухту на Графскую пристань с северной стороны были перевезены для подкрепления севастопольцам Московский, Бородинский, Тарутинский полки с двумя полевыми батареями и терский казачий отряд. А на другой день в Севастополь пожаловал и сам главнокомандующий, к немалому удивлению всего гарнизона. И хорошо сделал князь, что показался на глаза людям, изверившимся в своем главном начальнике. Проехав по линии укреплений, Меншиков увидел кипучую деятельность защитников Севастополя, сделавших без него столько, сколько трудно было и ожидать. Но князь делал вид, что ничему не удивляется, что именно так и должно было все делаться в его отсутствии и что все это чуть ли не исполнение его замыслов. Это же была заслуга тысяч людей, поднявшихся на защиту родного города. И тон в этой работе задавали моряки.
С началом осады на Городской стороне, в тылу главной оборонительной линии, защитники Севастополя начали сооружать вторую с тем, чтобы из-за этой линии можно было поражать сосредоточенными выстрелами вторгнувшегося противника. Это была пока траншея, в которой могла помещаться пехота, составлявшая резерв дистанции. Потом постепенно на второй линии устраивались батареи.
За второй линией путем укрепления городских окраин создавалась третья оборонительная линия: в зданиях южной окраины города заделывались окна и двери, устраивались бойницы, ставились орудия для обстрела подступов со стороны 4-го бастиона и Городского оврага, улицы заграждались баррикадами.
В строительстве укреплений участвовали все без исключения защитники Севастополя. Особенно много инициативы и изобретательности вложили в это дело военные инженеры, чей подвиг в обороне города русской славы составил блестящую страницу в летописи военной истории. Немалая заслуга инженеров в том, что они умели подхватывать разумную инициативу рядовых защитников, развивать ее, прилагая к ней свой опыт и искусство.
Особенно наглядно это проявилось при создании так называемой контрапрошной системы, то есть системы укреплений, вынесенных перед оборонительной линией.
– Кульбака, Бардош, Чумак, – вызвал к себе казаков-терцев командир. – Пойдете сегодня в боевое охранение.
– Есть, – ответили те.
– Зря головы не подставляйте, – напутствовал он.
Казаки прибыли на позицию. Секрет устроили в 50 саженях от передовой линии. Не успели они осмотреться и освоиться, как послышались винтовочные выстрелы. Пули чикали рядом, почти обдавая своим теплом казаков. Единственной надеждой на спасение было лечь на землю и найти укрытие.
Они залегли.
Но пули продолжали визжать рядом. И тогда Егор Кульбака, назначенный старшим, скомандовал:
– Окопаться!
Уже через полчаса каждый выкопал для себя небольшую ямку, прикрыв ее со стороны противника грудой камней. Спрятавшись в таком немудреном сооружении, казаки оказались в более менее защищенном укрытии. Они имели теперь возможность наблюдать за противником, иногда постреливать по его позициям, а сами оказывались неуязвимыми для вражеских пуль.
– Молодцы, терцы! Молодцы! – хвалили казаков моряки и солдаты, меняя их на позиции.
– Не застанет теперь нас француз в казачьей крепости, – шутили солдаты, слыша визг отлетающих от камней вражеских пуль.
Отсюда недалеко было и до мысли, а что, если таких завалов устраивать побольше да усиленно тревожить из них неприятеля ружейным огнем, не удастся ли таким образом если не приостановить, то хотя бы замедлить приближение его к оборонительной линии.
За проявленную смекалку казаки были поощрены начальством. А охотников теперь идти в завалы стало еще больше. Впереди оборонительной линии, в 75-100 саженях от вражеских параллелей и апрош, то есть как раз на таком расстоянии от них, на каком выстрелы гладкоствольных ружей были досягаемы, стало все больше и больше появляться небольших бугорков. Из-за них все чаще сыпались пули, не давая английским и французским солдатам вести вперед апроши, устраивать параллели, возводить батареи. Эта стрельба бесила неприятеля. Он обстреливал завалы из ружей, но толку не получалось: пули ударялись о камни и отскакивали назад, не принося никакого вреда сидевшим в укрытиях смельчакам.
Тогда противник открывал по завалам артиллерийский огонь, не обходилось, конечно, без жертв, посылал отряды солдат разорять завалы. Но и тут русские сообразили, что надо делать: отрывали укрытия поглубже, предохранявшие от осколков бомб, что-то вроде участков траншей. Дальше – больше. Лейтенант Пересыпкин взял пятнадцать матросов со штуцерами и лопатами и пробрался на высоту, где засели англичане. Ночью храбрецы отрыли небольшую траншею и повели ее вперед, к неприятелю, а через шесть дней английским стрелкам пришлось убегать из своей траншеи. Представляя Пересыпкина к награде, начальник 3-й дистанции отмечал: "Ныне на правом фланге траншеи наши штуцерники в таком расстоянии от неприятельских батарей, что не дозволяют прислуге заряжать орудия, и неприятельские штуцерники так отдалены, что не достают до наших батарей". Этот опыт тоже стали вскоре использовать и в других местах.
То, до чего казаки дошли своим умом, а солдаты и матросы развили исходя из боевой обстановки, не было, однако, совершенной новостью в обороне крепостей. Сооружения, названные ими контртраншеями, давно были известны инженерам под названием ложементов и из опыта боевых действий на Кавказе и на Дунае, и из учебников фортификации. Требовалось только научить защитников Севастополя, как лучше устраивать завалы, ложементы, а польза их, по опыту, стала совершенно ясна. В связи с этим начальник инженеров Тотлебен провел на 5-м бастионе занятия, где была проведена пробная закладка ложементов, при этом определялись наиболее рациональные способы отрывки, потребное количество людей и инструментов. Англичане и французы, узнав о новшествах, стали нападать крупными отрядами на отдельные ложементы. Но русские и тут нашлись: стали несколько соседних ложементов соединять в сплошные траншеи.
Глава IV
Над станицей спускался вечер. Сквозь кроны деревьев проступали звезды. Шелестел тихо лес, а Терек, будто переговариваясь, шумел своими перекатами. На сторожевых вышках зажглись огоньки, а в хатах огни потухали. Только у атамана в окошке еще долго горел огонек.
Сентябрь на Кавказе выдался теплым и мягким. Через открытое настежь окно станичного правления налетели ночные бабочки. Они роем вились вокруг лампы и бились о стекло. Но собравшиеся здесь казаки не замечали этого.
– Опять из Дагестана тревожные вести? – спросили атамана казаки.
– Ага. Шамиль снова поднимает своих мюридов в набеги. Его посланцы уже шныряют и здесь, в Кабарде. Угрожают некоторым князьям расправой, если те не порвут с русскими.
– Не успел обуздать их Воронцов, – вступил в разговор писарь. – Надо было запереть их в ущельях и лишить возможности свободного перемещения.
Атаман встал. Свет лампы заколебался в стекле, и тени легли на его лицо.
– Сколько же нужно сил, чтобы осуществить этот план, – с грустной улыбкой сказал он.
– Конечно. Для этого надо много войск, – согласно отвечал писарь. – Но где их взять? Война.
В комнате возникло оживление.
– Горцев ущельями и лесом не запугаешь. На выстрел они всегда ответят выстрелом, – вступил в разговор старый казак. – Но мы ведь с вами знаем, что не все горцы склонны к грабежам и войнам. Взять наших соседей – кабардинцев. Многие из них хотят мирной жизни.
– Им нужны не солдатские посты и крепости, а города, дороги.
– Мы об этом Воронцову и говорили, – вновь вступил в разговор атаман. – Между народами Кавказа надо не клинья вбивать, а проложить дороги между аулами, станицами и крепостями, которые уже становятся городами, чтобы облегчить им жизнь. И горцы потянутся к нам.
– Не успел этого сделать Воронцов!
– А с Шамилем надо кончать, его фанатики житья не дают аулам, которые хотят жить мирным трудом. А сколько бед принес он нам?
– Настанет и его час, – вздохнув, сказал атаман, – быстрее бы закончилась эта союзническая воина.
Известие о том, что началась война, пришибцы поначалу приняли к сведению чисто умозрительно: на земле испокон веку где-нибудь воюют, а здесь, на Кавказе, постоянно. Прежде известия приходили из Закавказья, а теперь война шла и на Турецком фронте, и в Крыму.
– Если версты посчитать, – говорили станичники, – выйдет одинаковое расстояние, и не так уж далеко.
В своем истинном обличье война явилась в станицу в виде мобилизации казаков первой, а затем и второй очереди.
– Вот и докатилась война до нас опять, – говорили старики, надеясь на ее скорейшее завершение.