Смертное тело купить и продать можно, но душу - никогда! Когда люди это поймут, то несправедливой власти капитала придёт конец. Для осознанного познания своего разума им в виде инструмента Христос оставил свои заповеди.
Гитлер…кстати, к власти в Германии он пришёл, избранный вполне демократическим путём, при поддержке большинства населения. "Хайль Гитлер!" - кричали они. "Как стать великим фюрером, возвеличивая Германию?" - честолюбиво размышлял он. В первую очередь нужно было дать работу, накормить немцев и воссоздать вермахт способный подмять под себя Европу. А где взять деньги? Деньги в виде капитала были сконцентрированы в банках. Практически сто процентов банкиров были евреями. Больших денег ему не давали, тем более отдать весь капитал они не соглашались ни за что. Так, кое-какую мелочь на избирательную кампанию и становление фашистского режима у них он выклянчивал. Как тут не обидеться лично? А если сделать их врагами и противниками становления великой Германии? Да посмотреть шире и взять на вооружение расовую теорию? Решено: все евреи, как низшая раса подлежат поголовному уничтожению.
Конечно, всей этой теории нелюдей - фашистов, евреи города Берёзовки не знали, и знать не хотели. Они, как все люди разумные хотели жить. За что убивают евреев, их разум, парализованный страхом неизбежности смерти, понять отказывался.
Варфоломеевская ночь для жителей этого городка наступила с утра одного из погожих дней середины лета. Возвещая о приходе этого дня, солнце ещё только-только успело окрасить в красный цвет узкую полоску восточного края неба. Даже оно, возмущённое жестокостью немцев, не спешило показывать, как их приспешники - полицаи чёрными мутными тенями шастали между домов еврейской общины. Полусонных жильцов вместе с детьми и больными стариками они вытаскивали с постелей и выталкивали на улицу. Длинными молчаливыми очередями еврейские семьи безропотно потянулись к последнему в этой жизни их месту сбора.
Пришибленные вероломством немецких оккупационных властей, остальные жители городка затаились и замерли в тревожном ожидании развития дальнейших событий. Даже уцелевшие собаки и петухи помалкивали. За запертыми дверьми хат никто не спал. Все верующие и не верующие горожане молились богу, прислушиваясь к каждому шороху: не идут ли полицаи уже за ними.
Наконец восток разгорелся красным заревом света полноценного дня. Солнце, прикрыв лучи набежавшими тучами, от неожиданности на мгновение замерло: удивительно - евреи в три - четыре сотни, собранные на площади, от безысходности молча стонали. Они не кричали, не плакали, ничего не просили - они молча стонали.
Так, стонавшими, их и повели: по шоссе, через мост речки Соб, далее мимо еврейского кладбища в поле. Минуя речку, один из убелённых сединой евреев, выбежал из движущейся колонны и, вскочив на перила ограждения моста, закричал:
- Что вы молчите, как стадо баранов, которых ведут на убой. Ведь вы люди! Сопротивляйтесь!!!
Последнее его слово было заглушено автоматной очередью, выпущенной подбежавшим Хортцызом. Седой еврей, собрав все силы, прыгнул из моста в воду и исчез. В след ему прозвучало ещё несколько выстрелов. Собравшиеся на происшествие полицаи, осмотревшись, решили, что смельчак убит или утонул. Один из них, ухмыляясь, произнёс:
- Этот торопыга помирать явно поспешил.
- Да заткнитесь вы, ради чего рты разинули? Хотите так же схлопотать пулю? У меня не заржавеет! Гоните это стадо, да побыстрей. К вечеру я должен доложить, что дело сделано, - сердито сплюнув, начальственно скомандовал старший полицай. Он поправил висящий на груди "шмайсер", как бы говоря: "кто следующий?".
- Почему так медленно движется колона? - выразил недовольство Рачок, подъехавший на автомобиле вместе с Горчинским.
- Пан бургомистр, движение тормозят больные старики и малые дети, - ответил Хортцыз.
- Стариков и детей загрузить в грузовики. Вы что, не могли сообразить это сами? - отчитал его начальник полиции.
- Ещё чего, дойдут своим ходом. После них машины от жидовского запаха не отмыть, - злым шёпотом, чтобы не услышало начальство, бурчал себе под нос старший полицай.
Тем не менее, после того как кузова двух грузовиков до предела были забиты ещё живыми, но уже полумёртвыми старыми евреями и детьми, колона ускорила своё передвижение. В этом смертном строю шла и Сара, удерживая за руку, сына Изю. Наравне со всеми евреями, ценные вещи в чемоданчике с описью и порядковым регистрационным номером она уложила в общую кучу перед городской управой. Теперь, практически ничего не соображая, автоматически, шаг за шагом несчастная женщина приближалась к своей гибели. В обезумевшем мозгу, и не только у неё, пульсировала одна мысль: "когда всё это кончится?".
Наконец голова колоны вышла в поле. Вдали отчётливо просматривались кучи свежей земли. Приглушенные расстоянием, оттуда доносились звуки автоматных и отдельных пистолетных выстрелов. Подойдя поближе, Сара увидела глубокие рвы, в которых изредка, в предсмертных судорогах вздрагивали трупы, увезённых на грузовиках, недавно живых стариков и детей.
По краю рва с пистолетами в руках расхаживали Рачок с Горчинским и добивали ещё живых людей.
- Ты посмотри, какие они живучие, - высматривая среди расстрелянных жертв ещё живых, заметил начальник полиции.
- Пан Горчинский, ну ты и гурман! В противоположность тебе, я врач. Следуя клятве Гиппократа, не могу допустить, чтобы человечки, инфицированные неизлечимой болезнью еврейства, помирая, долго мучились. Избавить их от этого мой священный долг, - ответил ему бургомистр.
Разве можно спокойно, чтобы не надорвалось сердце от сопереживания и сочувствия, описать весь ужас расстрела этих обречённых, ни в чём не виновных мирных людей …?
Сара поняла, что её муж Наум, вырыв эти рвы, расстрелянный, покоится там же на их дне. В последнем порыве прикрыть собой сына, сражённая пулемётной очередью, вместе с ним она рухнула вниз. Среди ужасающего крика и предсмертных воплей расстреливаемых людей, у неё мелькнула и вместе с угасающим сознанием улетела мысль: "мы идём к тебе…". Неизвестно то ли к мужу, то ли к богу стремилась она попасть. Даже он, всевидящий и вездесущий должен бы содрогнуться от такого чудовищного преступления, сотворённого людьми. Нет, это были уже не люди. Взять хотя бы того же Хортцыза: очередь за очередью он посылал, расстреливая голых евреев из раскалённого пулемёта. В его пустых, мутных глазах ни ненависти, ни сожаления - ничего человеческого уже не осталось. Всё это затерялось где-то в прошлой жизни. Теперь же он выполнял просто работу - работу кровавого палача.
Его подельники полицаи - "западники" прошли хорошую школу ненависти в ОУН. Питаемые этой ненавистью ко всему советскому, были готовы убивать русских, украинцев, евреев и весь мир вместе взятый, если он был Советским. Они с презрением смотрели на местных полицаев, которые от обилия крови, криков и воплей закрывали уши и в сторонке блевали. Те были предателями, но всё же от людей какая-то частица у них ещё оставалась.
На следующий день, после массового расстрела евреев, жителям городка новой властью было разрешено выходить из домов. Больше всех этому обрадовались дети.
Несмотря на подлость и горе людей, всё так же неизменно, каждое утро всходило солнце. Щебетали птицы, в полную силу расцветали цветы, в садах вызревали яблоки - тепло, разгар лета! Ощущение чего-то безвозвратно потерянного буквально висело в окружающем воздухе. Еврейские дома с опечатанными дверьми, выпотрошенные немецким порядком, стояли тихо и печально. Безжизненные, они напоминали свежие могилы, на которые ещё не успели повесить таблички с именами усопших людей. Казалось, что шагни чуть далее и там из открытых дверей выглянет приветливая голова Соломона, Наума или Натана и ради завязки разговора спросит:
- А куда вы так поспешаете, дай вам бог здоровья и здоровья вашим деткам!?
- Куда, куда - на базар! - следовал ответ, в принципе, никуда не спешившего, украинца.
- Кому и за что там, вы собираетесь выложить кровные червонцы?
- Какие червонцы? Так десяток рублей, - следовал ответ.
- Десяток рублей… это уже кое-какие деньги! Предлагаю вам купить бочку - дубовую под солёные огурчики или липовую - под моченые яблочки, а так же помидорчики. Смотрите: товар одно загляденье, пальчики оближешь!
- Не нужно? Ладно, пусть будет по-вашему! Почти задаром отдаю ложки: липовые с резьбой. А вот черпак. Да таким инструментом кушать борщ, даже без мяса, одно удовольствие!
- Эй, Исак! - вызывал Соломон своего соседа, - тут покупатель хочет кое-чего у тебя посмотреть.
- Здравствуй, Петро, как поживает твоя красавица Мария и девочки? Их у тебя уже четверо, если не ошибаюсь, - принимал эстафету Исак. - А как же мальчик?
- Не останавливаемся! Сделали пятую попытку, - ответил уверенный в своих силах Пётр.
- Помогай вам бог! Видел твою Марьюшку. Живот у неё большой - мальчик, не сомневайся: будет мальчик! - Исак раскидывал перед Петром радугу цветных, ещё пахнущих фабричным красителем, ситцев. - Смотри: девочкам на летние платьица и сарафанчики в самый раз. Отдам не дорого, почти задаром, - умело рекламировал он свой товар.
В итоге Пётр, накупив всякой всячины, позабыв, за чем конкретно выходил на рынок, в благодушном настроении единства души и тела, возвращался домой. Довольными оставались все: торговцы - удачным гешефтом, Мария - трезвым, заботливым мужем, девочки примеряли на себе цветные ситцы и радовались больше всех.
Это всё было, было так недавно, буквально, ещё вчера. В печальную действительность людям не хотелось верить и понять, что прошлого не вернуть. Как им жить в новых условиях они не знали, но вся их суть спонтанно упиралась и противилась признать новые немецкие порядки.
Главные события, происходящие в городке, так или иначе, были связаны с центральной дорогой - шоссе. По нему перемещались войска, по нему ушли в небытиё евреи, по нему сотнями начали конвоировать пленных бойцов Красной Армии. Обычно охрана конвоя состояла из полицаев. Окрестные жители выходили к дороге и чем могли пленных подкармливали. Некоторые из них среди пленных узнавали своих мужей и родственников.
За определённую мзду их можно было выкупить. Тут уж, как повезёт: бывали случаи, когда конвоиры - западники по наиболее настырным женщинам открывали стрельбу.
Понимая, что всё время взаперти детей не удержать, родители всё же категорически запрещали им выходить на дорогу.
Артур сидел на крылечке дома и тихо беседовал со своим верным другом - собакой Мудриком. Поодаль старшая сестра Вита с соседскими девочками увлечённо прыгала по нарисованным мелом на земле квадратикам. Они играли в классики, и до её младшего брата им никакого дела не было.
- Остались мы с тобой, Мудрик, одни. Ни тётки Сары, ни Изи больше нет. Куда их увели полицаи, никто мне объяснить не хочет. Недавно Вита сказала, что немцы их убили. Как это убили? За что? Ведь они были такими добрыми людьми. Давай пойдём через огород и позовём: может быть, Изя уже вернулся, - закончил свой монолог наивный маленький человечек. Что делать: война заставила его думать о проблемах, которые решить взрослым людям было не под силу.
По тропинке, между подсолнухов и вьющихся стеблей фасоли, Артур выбрался к подворью Изиного дома.
- Изя! Изя! - призывно позвал он. Никто ему не ответил, тишина…
- И-зя! И-зя! - ещё громче закричал он.
- Тише! Ты, крикун! Расстреляли полицаи твоего Изю. Нет его среди живых людей, - ответил Фёдор Бузина, выныривая из-за угла дома.
Фёдор пацаном был шустрым. Ему было лет 12–13. "Подлёток", то ли "Подлеток" - так называли его взрослые.
- Гав! Гав! Гав! - заорал на него собака.
Да уйми ты своего Мудрика! Услышат полицаи - пристрелят и собаку, и нас. Звери они, хуже собак. Видишь, я вот раздобыл велосипед. Покататься, небось, хочешь? Знаешь, сколько тут в еврейских домах всякого добра осталось? - Фёдор развёл широко руки, - полно.
- Так это добро чужое и брать его нельзя! - усомнился Артур.
- Фи, чужое! Полицаи всё приберут, столько его и видели! Ты лучше помалкивай. А я уж тебя покатаю, не сомневайся, - Федор перетащил велосипед на тропинку и огородами направился к своему дому.
- Айда к речке, - перепрыгнув последний квадратик "классиков", предложила бойкая Галя. - Жарко, водичка там прохладная.
- А Артур? - обеспокоилась Вита.
- Так тут совсем близко - вниз метров пятьдесят. Пусть идёт с нами, - разрешила проблему Таня.
Весёлой стайкой, подхватив своего брата за руку, Вита с девочками начала спускаться к реке.
- Эй, и я с вами, - заявил Фёдор, к тому времени успевший спрятать велосипед. Тёплая чистая вода струилась между камней, под которыми сидели усатые раки. Фёдор закатал штаны, с десяток их выловил и выбросил на берег, прямо на девочек. Они повизгивали и палочками пытались собрать, щёлкающих клешнями раков, в одну кучу.
Тем временем выше на мосту, буквально в тридцати метрах от них собралась толпа людей.
- Что там происходит? - заинтересовался Фёдор и полез вверх прямо на мост. За ним последовали и любопытные девочки. Артур, предоставленный сам себе, сложил расползающихся раков в небольшую лужицу. Девочки не возвращались.
Что там такого интересного может быть? - подумал он и начал карабкаться на мост. Никто на него внимания не обращал. Между ног толпы, собравшихся людей, он пролез на другую сторону моста.
- Вон там, видите, всплыло тело человека.
- Это тот еврей, который прыгнул с моста в воду.
- Так его пристрелили полицаи.
- Вот теперь его труп и всплыл. Бедные люди, - с разных сторон слышался тихий разговор взволнованных горожан. Артур смутно увидел колеблющееся на ряби волн между кустов аира бело-чёрное тело.
- Разойтись! Всем разойтись! - закричал подошедший полицай. - Чего уставились? Захотелось присоединиться к нему, что ли?
Толпа бросилась врассыпную. Откуда-то вынырнувший Фёдор, подхватил Артура и они вместе, запыхавшись, остановились уже возле дома Бузины. С той поры, как ни странно, учитывая разницу в возрасте, они начали дружить почти на равных.
Фронт боевых действий стремительно перемещался на восток под Москву. Больше всего пленных бойцов Красной Армии немцы прогнали из-под Киева. Именно они чинили шоссейную дорогу в городе Берёзовка и начали строить гидротурбинную установку на базе местного водоёма речки Соб.
Пустующие еврейские дома по распределению бургомистра заселяли беженцами и семьями из окружающих сёл, которые, так или иначе, работали на немцев. В дом Сары поселились две смазливые девушки: Мария (Маруся) и Катерина. Родом они были из ближнего села Каменки. Там до сих пор проживала их мать, а отец перед самой войной где-то сгинул. Обе девушки работали в немецкой столовой и знали все новости. Именно они рассказали соседям, что их ждёт очередная неприятность: всех молодых трудоспособных украинок немцы будут отсылать на работы в Германию. Что делать и куда спрятаться? - встал перед каждой семьёй далеко не праздный вопрос.
Редактор газеты Ян Лебедь, обладающий более полной и достоверной информацией, кое-что соседям прояснил:
- детей до 16 лет трогать не будут;
- остальных девчат, преимущественно не замужем, с хорошим здоровьем будут отправлять в Германию на трудовые работы;
- а уж беременных и у кого маленький ребёнок трогать не будут совсем.
- А как же быть с подрастающими парнями? - последовал ему вопрос не менее злободневный и жизненно важный.
- Этим хлопцам путь открыт в добровольческие отряды вермахта, полицию, охрану, работу на заводах и фабриках. Одним словом, работать будут все: "кто не работает, тот не ест".
Есть хотелось всем. А вот работать… - до сих пор на работу выгоняли принудительно. Самой ходовой монетой расчёта за саботаж был расстрел.
Жизнь, какая она ни есть, диктовала свои новые правила. Как тут не упомянуть немецкую расчётливость и взвешенность политики по организации сельскохозяйственных работ на оккупированных землях села. Это современные незалежные украинские националисты, захватив власть, полны ненависти, всё вокруг себя крушат и разрушают. Колхозы и совхозы немцы не разрушали. Всех неугодных начальников они сменили - это верно. Но организация труда осталась прежней. Больше того оплата труда, учитывая военное время, была сносной. Поневоле зарождались сомнения, когда поджигались поля пшеницы, взрывались фабрики и заводы. Да, вокруг были враги, враги жестокие и не милосердные. Но там оставалось население: женщины, дети, старики. Как и где им жить? Чем питаться? Во что одеться и чем обогреться? О них думать не хотел никто. Они заранее были принесены в жертву войны: как победителями, так и побеждёнными. Они погибали и помирали от голода, холода, от обстрелов и бомбёжек своих и чужих. Они помирали от болезней и истощений, лишённые человеческого и божьего тепла взаимной любви. Это о них мы говорим "ДЕТИ ВОЙНЫ". И если кое-кто из современников и, слава богу, благоденствующих правителей задаёт вопрос: "а кто и что это такое дети войны?" То пусть прочтут эту книгу. Ещё лучше, когда они непосредственно сами повоюют и посмотрят во что превращают людей и землю, развязывая совремённые войны.
Но кого колышет чужое горе, когда своего - закрома полны? Выживал каждый, как мог.
Лысый Иван Бузина ежедневно, всё так же неизменно с полным ртом деревянных гвоздей, последовательно друг за другом, стройными рядами вгонял их в кожаные подошвы сапог. Всё так же постоянно к вечеру, выкурив очередную цигарку, он, изрядно надравшись, заваливался спать. Где он брал водку - одному богу известно. Его сын Фёдор наладил велосипед и на зависть девочек сажал Артура на раму и лихо раскручивал блестящие педали машины вдоль по улице. Он всё так же шастал по еврейским домам, разного барахла - коньков, мячей и пр. натаскал полно. Правда, разного рода игрушек он уже старался не брать.
Его мать Феодосия, то ли Федося - как правильно никто толком не знал. Все её звали Феней, а как верно она и сама не знала. По большому секрету своей соседке - подруге Болеславе она рассказывала:
- Боля, от твоего Фёдора, так же и от моего старшего Николая никаких известий нет. Может это и лучше. Всё-таки есть надежда, что они живы.
- Тебе легче, все остальные дети и муж дома, - печально заметила моя мать.
- Ага, дома! Федьку не удержать. Того и смотри, что немцы его пристрелят. Натащил всякого барахла. Кто-то из его искателей приключений, где-то там, в еврейских домах нашёл клад золотых царских червонцев - "пецыков". Так вот за этими пецыками он теперь только и охотится. А Владимир? - в любой момент его могут забрать неизвестно куда.
- Тебе нужно его срочно женить, - рассудила моя мама.
- Легко сказать: "женить!", а на ком? По крайней мере, нужно присмотреть невесту, - слабо возражала ей Феня.
- А хотя бы племянница Лебедя Ганя? Или недавно поселившиеся в доме Сары, Маруся и Катя - чем не невесты?
- Ну, эти не для зелёного несмышлёныша. Тут нужен мужик зрелый и опытный.
Хотя при виде Маруси у моего сына глазки соловеют, как у молодого петушка, который за забором приметил симпатичную курочку.
- Чего тут думать, невесты теперь сговорчивые. Ехать в Германию им совсем не охота.