- Роженица должна сытно есть. Вон какая она бледная, а ребенка кормить надо! Не будет мать хорошо питаться - и ребенок будет голодать.
Арсений Рывчук сел на край кровати и гладил растрепавшиеся волосы жены.
Чувство нежности переполняет Арсения Александровича. Как тяжело Ванде, должно быть, жить с ним! Вечная нужда. Накормить ее досыта он и то не может! А она не ропщет. Как бы он хотел, чтобы она не знала нужды! Но что может студент! Если бы он остался работать в Чека, то получал бы приличную зарплату, они бы лучше питались. Но Ванда настояла, чтобы он пошел на рабфак, а потом в институт. Может быть, временно бросить учебу и пойти работать? Надо же дочь растить!
Арсений плотнее укутывает жену серым солдатским одеялом. Слезы навертываются на глаза Ванды. Как хорошо ей сейчас! Вот если бы еще рассказать Арсению о том, что не дает покоя, признаться о встрече в Елизаветграде. Прошел год с тех пор, а она все молчит. И вдруг Ванда поняла, что молчать больше не может. Она сама стала матерью!
- Арсений... у тебя есть сын... В Елизаветграде... Зовут его Володей. И Катерина... Я видела твоего сына.
- Ну что ты выдумываешь? - Арсений Александрович положил руки на влажный лоб жены, подумал: "Наверное, бредит. А что, если не бредит? Сын... Володя. А тут дочь... Да нет! Не может этого быть! Напугалась, бедная, бредит".
- Спи, родная, - успокоил он жену.
В ПЕРВЫЙ КЛАСС
- Бабка, а бабка, я в школу опоздаю!
Мария Александровна повернулась, взглянула на ходики.
- Спи ты! Шести еще нет!
У человека новая жизнь начинается, а она - спи! Вовка подходит к окну. Верно, в школу еще никто не идет. Вон только тетка Матрена шаркает метлой о каменные квадратики тротуара. На спинке стула - наутюженные брюки, рядом алеет на белом полотне рубашки пионерский галстук.
Одевшись, Вовка вспоминает, что надо умыться. Он снимает галстук, рубашку, брюки, чтобы не забрызгать. Вода холодная, плеснул на руки, мазнул возле подбородка - ух, как неприятно! Только снова оделся, вспомнил: ботинки не чищены. Но раздеваться опять не стал.
Ботинки, купленные на толкучке, почти новые, только на левом носок острый, а на правом круглый, да еще кверху задрался. На левом ботинке дырочки для шнурков, а на правом - крючки. Яков Амвросиевич сказал, непарные они, поэтому вдвое дешевле стоят.
Вовке это даже нравится: вроде как две пары ботинок купили. С левой стороны посмотришь - "джимми", а с правой - "бульдоги".
Ботинки подозрительно блестят. Наверное, Яков Амвросиевич вечером почистил. Просили его! Разве он сумеет начистить по-настоящему! Густо наваксив щетку, Вовка проводит ею по узконосому ботинку. Увлекшись чисткой, прижимает ботинок к себе. На белой рубашке образуется черное пятно. Возка решил было раздеться, положить все как было и лечь в постель. Пускай потом разбираются, кто измазал! И вдруг вспоминает: "Пионер никогда не врет". А если застирать? Вовка мочит пятно, трет его мылом. Пятно становится еще больше.
- Ты чего это?
- Да вот...
- Эх ты! Не возюкай! А то и вовсе не отстирается. - Бабка отбирает у Вовки рубашку.
- В чем же мне в школу?
- Найду что-нибудь!
Бабка добрая. С тех пор как Вовка ушел от Семена Ягодкина, она его не бранит. Так, пожурит иногда. А перед заказчицами хвастается: "Вот какой герой! Вступился за бедную женщину, не испугался литейщика!" Мама тоже Вовку тогда похвалила. "Молодец!", - сказала. Она даже в заводской газете написала про то, как Кузьма Ягодкин над женой издевается. Завком профсоюза тогда показательный суд устроил. Вовка на суде все как есть рассказал. Его и суд похвалил: "Молодец, парень! Настоящий пионер!" Только отчим был недоволен. "Всю жизнь, - сказал, - нам испортил".
Екатерина Сергеевна и Семен сняли угол у одного рабочего. С детьми угол не сдавали, и пришлось Вовке переселяться к бабке. Плохо, что он с мамой врозь живет. Но она каждый день прибегает.
Наскоро поев, Вовка, необычайно серьезный, степенно выходит на улицу. Рубашка на нем хоть и не новая, но белая, и пионерский галстук повязан. Через плечо ремень, на нем сумка - из маминой гимнастерки сшита: "военная" сумка! В ней букварь, ручка, карандаш, еще задачник для первого класса. К сумке привязана бутылочка с чернилами. После получки мама обещала купить чернильницу-невыливайку.
- Тетка Матрена, а я в школу иду! - Вовка замедляет шаг, чтобы дать дворничихе Матрене разглядеть его получше.
- Иди, иди, родимый...
В этот день и улицы какие-то особенные! Ни флаги, ни портреты, правда, не вывешены. И все-таки улицы очень радостные, как на Первое мая или на Октябрьскую. На улицах полно ребят. Старшеклассники идут, вспоминают, кто как провел летние каникулы.
Вовке тоже есть что вспомнить. Он участвовал в пионерском походе. Вот только знакомых ребят не видно. А что, если пойти по другой улице? Напрямик до школы три квартала, а кругом мимо плаца - пять. Авось кого-нибудь встретит!
На плацу курсанты-кавалеристы занимаются: через барьеры прыгают. Надо поглядеть...
Школьный двор почему-то пуст. Вовка задирает голову и читает: "Четвертая школа имени В. И. Ленина". Тяжелая парадная дверь открывается с трудом. Блестят разноцветные кафели пола, до блеска натерты перила лестницы. Тишина. Вовка медленно поднимается по ступенькам. Вот и дверь, на которой написано: "Первый класс". Вовка открывает ее, и, будто по команде, к нему обращается множество любопытных глаз. Седая учительница в просторной вязаной кофточке тоже на него смотрит и спрашивает:
- Как твоя фамилия?
- Рывчук.
- Почему опоздал, Рывчук?
Вовка молчит, краснеет.
- Садись на заднюю парту и впредь приходи вовремя.
Так начинается школьная жизнь Володи Рывчука.
Интересно в школе! Вовка даже погоревал: кто это воскресенья придумал?! И после воскресенья Вовка особенно торопится в школу. На зеленой сумке теперь у него болтается маленький мешочек, в нем чернильница-невыливайка.
На углу Вовка догоняет Ваську Петренко, сына дворничихи Матрены, - тот тоже в школу спешит, но у него к поясу привязан обычный пузырек с чернилами.
- А у меня вот! - показывает Вовка чернильницу-невыливайку.
- Подумаешь!..
- Ни в жизнь не выльется! Гляди!
Вовка опрокидывает чернильницу и начинает ее трясти. Чернила не выливаются, но вот брызги попадают на брюки Вовке, на рубаху Ваське, на тротуар.
Собравшиеся вокруг первоклассники оживленно обсуждают достоинства и недостатки чернильницы. В стайку школьников врывается лохматый парнишка и выпаливает:
- В крепости аэроплан упал! С места не сойти, если вру!
Забыта чернильница. Самолет упал! Такое не каждый день случается.
- Айда поглядим!
- А в школу?
- Да мы быстро,
Крепость не за углом, до нее идти и идти. Парнишка, принесший известие о самолете, бежит впереди. Значит, не соврал. Ребята бегут за ним. Вот уже позади оживленные городские улицы. Впереди валы старой крепости, маленькие чугунные пушки, окопы. Ребята поднимаются на вал и видят: аэроплан врылся носом в землю, вокруг него толпа. Человек в шлеме и кожаной куртке - Вовка сразу догадался, что это летчик, - никого близко к аэроплану не подпускает.
Кто-то говорит, что теперь летать не опасно, в случае чего можно с парашютом прыгнуть.
- А что это за штука "парашют"? - спрашивают у летчика.
И он начинает объяснять устройство парашюта, для ясности сравнивая парашют с зонтиком.
- "Добролет" будет организовывать массовую подготовку парашютистов, - говорит летчик. - Многие из вас станут летчиками и парашютистами. Только вот не вмажьтесь, - обращается он к мальчишкам, - как я...
Лицо летчика озабочено. Вовке его жаль. Разбить самолет - это не чернила на штаны вылить. Тут влетит так влетит!..
Ребята возвращаются домой. Какая там школа! Скоро обедать. Всю дорогу только и разговору, что об авиации. Вовка говорит, что на шкафу у них лежит старый зонтик; если взять его, бабка даже не заметит.
- Выноси! - решает Васька. - Попробуем!
Вовка вбегает в комнату и бросается к шкафу. На нем свернутые в трубку и перевязанные тесемками выкройки, под ними зонтик.
- Пришел? - слышится из кухни голос бабки.
- Знаешь, бабушка, у крепости аэроплан разбился.
- Да ну?.. Как же это?
Но Вовки уже и след простыл. Раскрыв зонтик, он носится по двору. Васька канючит: "Дай я! Дай я!" Длинноногая Нинка спрашивает:
- Что это ты с зонтиком носишься, когда солнце светит?
Вовка разъясняет, что это не зонтик, а парашют. Васька, попросив зонтик, прыгнул с забора. Правда, с забора они и так прыгали. Забор невысокий, а под ним песок. Но с зонтиком прыгать интересней.
- А я с крыши прыгну! - заявил Вовка.
- Ну и хвастаешь! - усомнилась Нинка.
- Не веришь? Давай на спор!
С крыши весь двор как на ладони, даже Дворцовую видно. Вон извозчик проехал, возле кино "Ампир" толпа. На соседнем дворе кто-то доски строгает. Длинноногая Нинка кажется маленькой. С земли доносится Нинкин писк:
- Слабо прыгнуть! Слезай... Проиграл...
Вовка раскрывает зонтик. Васька бледнеет.
Выставив вперед зонтик, Вовка на карачках спускается к самому краю крыши. Внизу раскачиваются пышные зеленые шапки деревьев. Прыгать с такой высоты Вовке боязно, а не прыгать нельзя. Тогда хоть во двор не показывайся!
Вовка зажмуривает глаза и решительно бросается вниз. Ветер с силой рвет из рук зонтик, навстречу мчится шелковица. Зонтик прогибается, вырывается из рук.
Подбегают Васька, Нинка, запыхавшиеся близнецы. Вовка хочет подняться, но земля уходит из-под ног, и он падает. Еще раз пытается встать и опять падает. С правой ногой произошло что-то неладное. Она подгибается в неположенном месте.
- Ой! Вовка ногу сломал! - догадывается Нинка.
Близнецы Борька и Мишка, обгоняя друг друга, мчатся за бабкой. Мария Александровна выбегает в халате, на шее болтается сантиметр.
Вовку несут в комнату, кладут на кровать, Яков Амвросиевич спешит за доктором. До Вовки доносятся его слова: "Допрыгался, скаженный! Вот отрежут ногу..."
Вовка холодеет от ужаса. Никогда ему не быть летчиком, матросом, солдатом! Неужели всю жизнь придется ковылять на деревяшке?
Приходит врач. Он осторожно дотрагивается до ноги холодными пальцами, многозначительно хмыкает и говорит:
- Перелом. Немедленно в больницу!
В больницу едут на трамвае. Извозчика еще надо искать, а трамвайная остановка рядом с домом. Яков Амвросиевич несет Вовку на руках. Пассажиры уступают им передние места, расспрашивают, любопытствуют, что да как. Молодой парень подбадривает:
- Не дрейфь, пацан! Парашютистом будешь... Эх ты, жертва "Добролета"!
Лев Абрамович Финкельштейн, главный хирург больницы, уже давно перебравшийся из Знаменки в Елизаветград, осматривая Вовкину ногу, говорит:
- Хорошо, что у нас нет небоскребов! А то такие прыгуны с зонтиками ломали бы себе не ноги, а головы. Да... Есть осколки. Надо оперировать.
Вовка всхлипывает. Его перекладывают в тележку и везут в операционную.
- Маску! - коротко бросает хирург сестре.
- Ты умеешь считать? - спрашивает Вовку хирург. - Как тебя зовут?
- Не буду! Не хочу!
- Первый раз слышу, чтобы мальчика звали Небуду, Нехочу.
Вовка вертится, хочет сбросить маску, но его голову и ноги держат сильные женские руки.
- Не буду! Не буду! - все глуше, но упрямо повторяет Вовка.
А потом язык перестает его слушаться, перед глазами расплываются и гаснут звезды...
...Вовка пришел в себя в палате. Болела голова, тошнило. Он попытался поднять правую ногу, но не ощутил ее: значит, отрезали. Пощупал - нога оказалась на месте, в каких-то твердых бинтах.
- Пить! - просит Вовка.
- Сестра, можно дать ему немного воды?
Вовка узнал голос матери, повернул голову. Она сидела возле кровати в белом халате, совсем как доктор.
- Смочите ему губы, - отвечает сестра.
Катерина мокрой ваткой провела по запекшимся губам сына. За больничным окном ночь, таинственно шепчутся каштаны, в палате полумрак. И видится ей другое лицо, такие же припухшие губы, такой же слегка вздернутый нос с широкими ноздрями, большой матовый лоб, и на нем удивленно приподнятая левая бровь. Сколько лет прошло! А каждая черта лица в сердце запечатлелась. "Ой, что это я, при живом муже о мертвом вспоминаю?" - пугается Екатерина Сергеевна и приникает губами к пахнущему хлороформом лбу сына.
КОГДА ПРОБУЖДАЮТСЯ МЕРТВЫЕ
У ворот больницы Екатерину Сергеевну поджидает Семен.
- Ну как?
- Да вроде ничего. Заснул.
На черном бархатном небе светятся большие яркие звезды. Каждый из супругов думает о своем. Ягодкин о том, что завтра рано на работу, а он не спит из-за чужого ребенка, у которого не хватает в голове заклепок. Катерина - о том, что Семен, наверное, никогда не станет отцом для ее сына, что Вовка похож на Арсена не только лицом, но и характером: такой же смелый и отчаянный.
От калитки отделяется мужской силуэт и тихо зовет:
- Катюша! Катерина!
Задрожали ноги, бешено заколотилось сердце Катерины.
- Арсен! - вскрикивает она. - Арсен!..
Ягодкин удивленно смотрит, как его жена обнимает какого-то мужчину. Она, кажется, плачет.
- Что это значит? - спрашивает Семен Марию Александровну, стоящую у забора.
- Да вот муж ее объявился.
- Муж?..
Первым овладевает собой Арсений Александрович. Он отстраняется от Катерины и протягивает руку Ягодкину Семену:
- Арсений Рывчук.
Семен Ягодкин пожимает протянутую руку и думает: "Мало было пасынка, так теперь еще убитый муж объявился! Черте что! Как Катерина к нему прильнула! - Семен сжимает кулаки. - Нет, браток, если тебя расстреляли, так нечего воскресать! Нечего в чужие семьи лезть!"
Арсений Александрович, сбиваясь и торопясь, рассказывает, как искал Катерину, как Яков Амвросиевич уверил его, что она погибла, как узнал о разгроме отряда Гонты. И вот так получилось, теперь у него новая семья, жена, дочь.
- Так что вам от моей жены надо? - вмешивается в разговор Семен.
Арсений Александрович не отвечает и стискивает руку Катерины. А та, опустив глаза, не отнимает руки. Семен, уже не владея собой, кричит:
- Уходи! Уходи, Рывчук! Нечего тебе здесь делать! Чужую жизнь ломать!..
Вместе с Арсеном к калитке идет и Катерина. Семен бросается к ней, загораживает дорогу, но она молча отстраняет его и уходит,
- Чего раскричался? Дай им поговорить! - До плеча Семена дотрагивается Мария Александровна.
- Как это поговорить? О чем? Да жена она мне или нет!
- Раз так вышло - пусть поговорят, - утихомиривает Семена Мария Александровна.
Катерина и Арсен долго ходят по ночным улицам города. Улицы кажутся шире, чем днем, тишина наполнена скрытым смыслом. Город спит, дома спят, и над каждым домом витают сны. И встреча их похожа на сон.
Катерина и Арсен говорят, говорят, говорят...
Екатерина Сергеевна неожиданно вспомнила:
- Перепелица приезжал. Если бы не он, может, и тебя дождалась бы, замуж не вышла бы.
- Кто? Перепелица?! - воскликнул Арсений Александрович.
- Михайло, матрос, который с тобой в последнюю разведку ходил, - уточнила Екатерина Сергеевна. - Вспомнил? Свататься ко мне приезжал. Только я ему на дверь указала. Невзлюбила я его после того, как он без тебя из разведки вернулся. А как уехал Перепелица, я пуще прежнего о тебе затосковала. А потом словно помутнение какое нашло. Вот и уступила Ягодкину. Все лучше Перепелицы. Надоело быть ни девкой, ни вдовой.
Арсений Рывчук слушал и не слушал, что говорила Катерина. Так, значит, предатель жив! Безнаказанным ходит по советской земле! Может, опять пакостит. А коммунист Рывчук о нем и думать забыл! Написал заявление в Елизаветградское чека - и баста!
- Я думал, что этот гад тоже погиб. А он, подлюга, жив, оказывается!
- Что это ты так зол на него, Арсен?
- Так он меня тогда в Знаменке предал. Собственноручно в меня стрелял...
Екатерина Сергеевна ужаснулась.
- Пока он на воле, мы с тобою не имеем права спать спокойно. Елизаветградское чека тогда его следов не обнаружило. Потом ГПУ Украины объявило его розыск. Но на след не напали. Ну и решили - погиб или за кордон сбежал.
- Может, потом и бежал... - растерянно прошептала Катерина.
- Хоть под землей, нам надо найти предателя!
- Будем искать вместе.
Арсений с благодарностью пожал руку Катерины.
Ночь на исходе. Светает небо. Вот и ворота дома, в котором живет Катерина с каким-то Ягодкиным. Завтра Арсен увидит Володю. Своего сына.
- Катя, ты сыну обо мне рассказывала? - спрашивает Арсений.
- Ты Вовкина гордость. Революционный матрос! Он себя только Рывчуком называет. Так я его и в школе записала.
- Может, мне его с собой забрать?
- А ты не подумал, как мне будет без сына? У тебя-то дочь есть!
- Одно другому не помеха.
- А Ванду ты спросил? И легко ли вам будет с двумя детьми на студенческую стипендию жить? В спешке такого, Арсен, не решишь! - Подумав и уже взявшись за щеколду калитки, Катерина спросила: - Ну а Ванда-то твоя хорошая?
Арсений Александрович молчит. Все эти дни он как в бреду. С одной стороны Катерина - первая любовь, кажущаяся сном, светлое, чистое юношеское чувство. С другой Ванда - жена, как бы часть его самого... Необходимая как хлеб, как воздух!
Екатерина Сергеевна женским чутьем угадывает - ее место в сердце Арсена занято, теперь он любит ту, другую. Да и сама она не свободна. Впервые за эту ночь вспоминает она о Семене! Он-то за что страдает?! Ведь любит ее!
- Переночуешь у нас? - спрашивает Катерина.
- Нет, я пойду.
- Дочку-то как назвали?
- Владлена.
Луч солнца, первый утренний луч, скользнул по калитке, лег на лицо Арсена. Губы его плотно сжаты, щеки ввалились, глаза запали. "А ведь я и сейчас его люблю. Знает ли о том Арсен?" - думает Катерина.
С красными, заплаканными глазами пришла Катерина Сергеевна в цех. Семен ходил между станками насупленный, невыспавшийся. Визжит металл. Сверло все глубже и глубже врезается в его тело. Будто слезы, капля за каплей струится вода. Семен сердится. А разве она виновата? Еще полгода назад она была свободна. Зубами, руками вцепилась бы в своего мужа. В отца Володи. Интересно, какая она, Ванда? Наверное, мещаночка с накрашенными губками, в модной юбке. Такие нравятся. Арсен говорит - она ему жизнь спасла. Для себя спасла, мужа себе выходила. А Яков Амвросиевич? Похоронил он меня... Эх, если бы не он. А может, нет? Ведь Ванда Арсену жизнь спасла...
Вжж-ж-жик!.. Сломалось сверло. Катерина рванула на себя суппорт, остановила станок.
- Полегче! Станок деликатных чувств не понимает, - говорит за спиной Семен,
Катерина молчит, и Семен чувствует ее немой укор.
- Ладно, работница, иди! Иди отдохни. Сегодня тебе нельзя работать... Все сверла поломаешь.