* * *
В школе у меня был закадычный дружок, Кийс. Все плохие поступки мы совершали вместе: курили, плевались, сквернословили.
- Как могут навредить немцы детям? - спросил я его.
- Как только им вздумается!
- А могут ли дети навредить немцам?
- Это интересный вопрос! - сказал Кийс. - Нам следует хорошенько подумать об этом!
У меня всегда были наготове интересные вопросы. Кийс же был гораздо смелее. Даже когда он попадался на своих проделках, его можно было заставить плакать, но никогда - просить прощения.
Жёсткие белокурые волосы и такого же цвета брови делали его глаза похожими на кусочки голубого мрамора.
- Мы могли бы насыпать песок в их бензобаки, - сказал я ему по дороге в порт, куда мы пробирались узкими улочками. - Я читал о таком случае!
Кийс молча улыбнулся в ответ.
Мы вышли на центральную улицу Дамрак, вблизи порта, чтобы оглядеться вокруг.
Транспортный поток, в основном, составляли немецкие военные грузовики. Легковых автомобилей было совсем мало, но всё ещё много велосипедов, которые пока не были реквизированы. И продолжали ходить трамваи.
Скопление немецких грузовиков образовалось у железнодорожного вокзала: одни - с работающими двигателями, другие - с заглушёнными. Немецкие солдаты - преимущественно молодые - стояли вокруг, курили, беседовали. Они радовались своей лёгкой победе и не обращали на нас внимания. Если же кто-либо из них смотрел в нашу сторону, то мы улыбались в притворном восхищении их униформой и вооружением.
Нам удалось проскользнуть между рядами грузовиков. Желтоватая весенняя грязь налипла на их колёсах, которые были почти такой же высоты, как мы сами. Крышки бензобаков не выглядели легко открывавшимися.
Солдаты в большинстве были весёлыми и доброжелательными, но, к сожалению, всегда попадается какой-нибудь придира, и один такой обнаружил нас очень скоро.
- Прочь отсюда! - засвистел он нам. - Нечего вам тут шляться!
- Ступайте учить свои уроки по-немецкому! - крикнул вслед кто-то из солдат, пока мы поспешно удалялись, но не бежали.
- Kennst du das Land?.. - запел другой.
Тем не менее, мы не отказались от задуманного и принялись наполнять песком и гравием свои школьные ранцы, которые постоянно таскали на спинах.
- Как ты думаешь, много ли этого потребуется, чтобы засорить мотор? - спросил я Кийса.
- Для немецкого мотора - очень много! - ответил он.
* * *
Школу закрыли на летние каникулы, и встречаться каждый день нам не удавалось. Мы обменялись номерами телефонов, поклявшись не упоминать в разговорах о наших планах.
Всё же мы виделись достаточно часто в это первое военное лето.
Замечательное было лето и для меня, и для Кийса, за исключением того, что так и не состоялись Олимпийские игры. Мы много бегали, и наши кости росли и крепли. А вершиной удовольствия была задуманная нами секретная игра.
Иногда я чувствовал, что должен бы рассказать о наших замыслах отцу, посоветоваться с ним. Но, опасаясь выглядеть трусом, придумывал себе оправдания: "Прямая просьба о разрешении наверняка сильно разозлит его. Можно ведь рассказать ему потом, когда ничего уже нельзя будет изменить, и тогда он станет гордиться мною!"
Собирать песок и гравий не было трудной задачей. Задача была - найти грузовик, оставленный без присмотра на достаточно долгое время, чтобы открыть бензобак и всыпать в него песок.
Мы протёрли подмётки и сбили каблуки, бродя в своих безуспешных поисках по Амстердаму вдоль и поперёк.
Для экономии времени в случае, если мы наконец встретим подходящую машину, Кийс заготовил воронку из журнальных страниц, чтобы сыпать песок в бак прямо через неё.
Проходили недели, а мы всё продолжали свои утомительные прогулки. Наш груз становился всё тяжелее под жарким солнцем, и мы начали терять первоначальный азарт.
- Мне дьявольски не везёт на этом свете! - воскликнул я, используя одно из любимых выражений своего отца.
- Бывают исключения! - заметил Кийс, не уточнив, однако, что он имел в виду.
Некоторое время мы не перезванивались и при встречах не разговаривали о нашем плане, а просто играли в обычные мальчишеские игры. Лето казалось нам одним бесконечным днём, как вдруг этот день стал приближаться к своему завершению, и уже вскоре должна была начаться учёба в школе. Нам стало стыдно за неосуществлённые намерения проявить себя в важном деле. Поэтому, без лишних слов, охота на автомобиль была возобновлена. Все усилия сосредоточились только на этом, и чувствовалось, что нам вот-вот должно повезти. Лямки ранцев резали нашу кожу, напоминая о потраченном напрасно труде, но мы презирали даже мысль о возможном отступлении.
* * *
И вот поворот за угол на маленькой улочке неподалёку от полицейского управления принёс нам удачу. Командирский "Хорьх" был припаркован наполовину на тротуаре, наполовину на мостовой, как будто он собирался поспешно умчаться. Вокруг не было видно ни души, за исключением пожилой женщины в мясной лавке.
- Мы не должны терять ни секунды! - Кийс, изогнувшись под своим грузом, пустился рысцой прямиком к автомобилю.
Я опередил его и принялся открывать крышку бака.
Запах ещё горячего двигателя означал, что машина здесь недавно, и можно было надеяться, что они не вернутся немедленно.
Крышка не сдвигалась с места, хотя я пытался повернуть её обеими руками. Безуспешно!
Кийс оттолкнул меня в сторону. Он был сильнее меня. Не намного, но всё-таки!
Мне же не хотелось, чтобы он сделал всё один, поэтому я стал скорее стаскивать с себя ранец, но лямка затянулась на моей руке, и я оказался в дурацком положении.
- Я тоже не могу открыть! - вздохнул Кийс. - Давай попробуем вдвоём!
Я ухватился одной ладонью поверх его двух, в то время как другая моя рука оставалась запутанной в лямке.
- Двумя руками! Двумя руками! - зарычал Кийс. - Обеими!
- Я стараюсь! Я стараюсь!
Но крышка по-прежнему не поддавалась.
Внезапно чья-то чужая рука сильно сжала моё плечо, и я смог только прошептать:
- Кииийс!!!
Первое, что я увидел, с трудом повернув голову, была нарукавная повязка голландских нацистов NSB, а вслед за ней - лицо дяди Франса.
- Ещё в нескольких кварталах отсюда мне показалось, что я вижу своего племянника. И я сказал себе: я хорошо его знаю, он не учебники носит в своём ранце! А теперь я убедился в том, что мой глупый маленький племянник играет в саботаж!
Он отвесил нам обоим подзатыльники и вдогонку пнул каждого ногой под зад.
Так завершилось голландское Сопротивление!
Во всяком случае, для меня.
7
Моя мать разлюбила весь белый свет и перестала отзываться на стук в дверь. Миновали дни, когда зеленщик или молочник подходили к нашему крыльцу. Теперь люди, стучавшие в дом, не приносили ничего хорошего. Прежде она регулярно вытаскивала отца на прогулки или развлечения, ныне же входная дверь внушала ей страх.
Когда я находился дома, то должен был идти на стук открывать дверь, если только не ожидали кого-нибудь в назначенное время. Но и мне тоже не нравилось подходить к дверям. Я боялся увидеть там дядю Франса, который дал бы мне очередную затрещину и потащил бы к родителям сообщить, в какую пропасть я мог ввергнуть всю семью.
Временами мать просила отца подойти к двери, при этом она укоризненно говорила:
- Сделай хоть что-нибудь полезное для семьи!
Отец стал гораздо больше времени проводить дома. Он всё ещё работал по несколько дней в неделю, но ресторан держался только благодаря немецким офицерам, которые питались там.
- Лучше любая работа, чем никакой работы! - говорил он матери. - Но я ненавижу кормить этих сволочей! - и добавлял с иронией: - Благородная профессия!
Теперь уже не имело значения - какого цвета спиртное он пил: ничто не могло порадовать его.
Многие люди, несмотря на увеличившиеся заработки, избегали тратить деньги в ресторанах, опасаясь, что отношение немецких властей к нам может поменяться, и тогда все накопления будут отобраны.
В самом деле, вскоре немцы конфисковали серебряные голландские монеты и заменили их новыми, содержащими олово. Десятицентовые монеты нацистской Голландии с изображением тюльпанов вызывали всеобщую ненависть.
* * *
Мать старалась привлечь отца, когда он был дома, для помощи в уходе за малышами.
- Я никогда не предполагала быть матерью близнецов! Это слишком тяжело для меня! Моя единственная мечта была о дочери!
- Мы имеем то, что заслужили! - огрызался отец.
- В таком случае, позволь им заслужить несколько гульденов!
Однажды раздался тяжёлый стук в дверь, и мать послала меня открывать. Моё сердце оборвалось. Я был уверен, что так стучать должен дядя Франс.
Я оказался почти прав. Это был другой голландский нацист, продававший газету "Народ и Страна". Таким путём добывались деньги для NSB и, естественно, распространялись их идеи. А заодно смотрели на реакцию - вдруг кто-нибудь откажется.
Распространителем газеты оказался жирный злой коротышка из числа вечно боявшихся быть осмеянными и обманутыми.
Мне стало необыкновенно легко оттого, что это был не дядя Франс; я даже улыбнулся и сказал:
- Мой дядя - член NSB! Он регулярно приносит нам эту газету! - и, чтобы выглядеть солиднее, небрежно добавил: - А потом мы обсуждаем прочитанное!
Он внимательно посмотрел на меня, чтобы убедиться, не лгу ли я, но половина сказанного была правдой, поэтому моё лицо выглядело безупречно.
- Очень хорошо! - сказал он и отправился к следующему дому.
Это был первый случай, когда я мог гордиться своей ложью. Я спас мою мать от огорчения, которое непременно доставил бы ей подобный тип.
Однако моё хорошее настроение длилось не долго. А что, если этот разносчик знает дядю Франса и передаст ему мои слова? Тогда у Франса будет ещё больше поводов для моего наказания!
Поэтому следующий стук в дверь напугал меня вдвое сильнее.
- Пойди посмотри, кто там! - крикнула мать из кухни, где она кормила близнецов овсяной кашей, напевая под музыку, звучавшую по радио.
На этот раз стук не был таким громким, как раньше, но ведь дядя Франс - хитрец! Он может стучать тихо, чтобы перехитрить меня!
Приоткрыв дверь совсем немного, я убедился, что это не был ни дядя Франс, ни другой взрослый. Там стоял Мартин, большой мальчишка, живший на нашей улице. Он считался в школе одним из лучших спортсменов, все уважали его.
Мартин был старше меня и никогда не снисходил до разговоров с кем-нибудь из моих ровесников.
- Идёт рейд по изъятию медных вещей! - шепнул он и кивнул в ожидании ответного кивка, подтверждающего понимание, что означает такой рейд. Я кивнул в ответ.
Гордясь тем, что Мартин заговорил со мной и доверил мне нечто важное - а это действительно было нечто, - я, в то же время, почувствовал стыд за собственную попытку участия в Сопротивлении, принёсшую мне только пинок под зад и жизнь в постоянном страхе перед дядей Франсом.
- Кто это был? - спросила мать, когда я вернулся в кухню.
- Рейд по изъятию медных вещей! - сообщил я, важничая, что её сыну доверена такая ответственная информация.
Но мать почувствовала отнюдь не гордость. Она огляделась вокруг и начала рыдать. Через секунду и близнецы своим криком поддержали её. Я стоял в растерянности среди звуков играющего радио и плачущей семьи, а отца не было дома в такой важный момент.
Тогда мгновенно, как будто я заранее знал, что нужно делать, я схватил со стола медную вазу для фруктов и вынес её в сарай, где родители хранили инструменты и луковицы тюльпанов, те самые, которые в дальнейшем нам пришлось варить для еды.
Вазу я положил за поленницей и даже разместил сверху глиняные горшки и другой хлам, чтобы отбить желание разбирать эту кучу.
- Не беспокойся, я её спрятал! - сказал я, вернувшись назад.
Тотчас мать перестала плакать и, ничего не ответив, переключила всё внимание на кормление близнецов.
Я знал, что сейчас лучше с ней ни о чём не говорить, и отправился ко входным дверям дожидаться стука, что означало бы прибытие рейда.
Я приготовился снова лгать, но теперь это будет гораздо труднее: рейд - это не то же самое, что продавец газет. Рейду следует говорить правду! Тем не менее, они могут не поверить и вломиться в дом!
Чем дольше я ждал, тем чаще стучало мое сердце. И тем более смущённым я становился.
Я, наверное, даже не сумею им солгать. Вдруг они станут кричать и избивать меня? Я не выдержу и проболтаюсь, где спрятана медная ваза. Тогда опасность для семьи будет ещё больше: ведь я был предупреждён о рейде! Я проигнорировал немецкие приказы! Как много обвинений набирается против меня: неповиновение, саботаж, ложь нацистскому газетчику!..
Но так ничего и не произошло в этот день. В войне нет ничего предсказуемого, даже жестокость. Она приближается, приближается, и - вдруг! - круто меняет направление.
* * *
В школе мы по-прежнему вели разговоры о войне. Теперь не просто повторялось сказанное нашими отцами, мы уже могли обо всём судить по своему собственному опыту.
- Я видел нескольких немецких солдат, таких тощих, что любой голландец запросто смог бы победить их!
- Среди них попадаются совсем неплохие! Один дал мне конфету!
- Им приказано хорошо относиться к голландцам, но всё переменится, если изменятся приказы!
- Говорят, что Германия скоро нападёт на Россию!
- Так зачем же они отправились сначала на Восток, а потом развернулись и пришли в Голландию?
- Сначала им нужно было разбить Польшу и создать там базы, а потом они пришли сюда, чтобы перевооружиться прежде, чем сражаться против русских!
- Но разве Голландия не считалась нейтральной?
- Немцам на это наплевать!
Мы с Кийсом попали в разные классы в этом году, но я часто встречал его на игровой площадке. Некоторое время мы не разговаривали друг с другом: нам было стыдно вспоминать, как нас поймали и пнули ногой под зад. Но вскоре молчание надоело, и мы опять стали беседовать.
- Были у тебя неприятности? - спросил он.
- Ещё нет!
- У меня тоже нет! Некоторые знакомые ребята предупреждают жителей об облавах!
- Один из них - Мартин, ты его знаешь! Он приходил к нам в дом. Но ведь они все старше нас?
- Есть парочка нашего возраста. Они выбирают только самых лучших, кто может быстро бегать и хорошо врать!
- Я теперь способен врать гораздо лучше! Да и бегаю быстро!
- Я тоже! - сказал Кийс, который имел преимущество в обеих категориях.
- Не попросишь ли ты их поручить нам что-нибудь?
- Я могу спросить.
В этот день я добирался домой длинным путём, бродя взад и вперёд по всем улицам своего района, разглядывая их, как будто впервые.
Не то чтобы я не знал эти места - проходы, ограды, переулки, жителей, - но сейчас я смотрел на всё с другой точки зрения: откуда лучше всего заметить приближавшегося прохожего, у какого дома высокое крыльцо с хорошим обзором и тому подобное.
Я так долго шёл домой, что когда, наконец, пришёл, все уже сидели вокруг стола.
Мой отец.
Моя мать.
Мой дядя Франс!
8
- Ступай, помой руки и иди прямо к столу! - сказала мне мать.
Эти несколько лишних секунд обрадовали меня.
До сих пор я был настолько поглощён беспокойством о предстоящем столкновении с дядей Франсом у дверей, что даже никогда не представлял себе возможное появление его у нас дома.
Я плеснул холодной воды в лицо и мысленно восстановил то, что успел заметить, войдя в комнату. Очевидно, дядя Франс ещё ничего не сказал, так как мать была озабочена только моим запоздалым возвращением домой. Взрослые, беседуя между собой, не казались огорчёнными. Более того, всё выглядело похожим на маленькое семейное торжество: мать выставила на стол наш лучший чайный сервиз и праздничные тарелки.
Я занял своё место за столом между родителями, прямо напротив дяди Франса, и вежливо пожелал всем доброго вечера. Мать положила ужин мне на тарелку - хороший хлеб, копченый сыр, тонкий ломтик ветчины и крупно нарезанный помидор.
Пока я поедал столь редкие ныне яства, она налила чай мне в чашку и придвинула сахарницу, наполненную доверху, чего не случалось уже долгое время.
- Все эти продукты принёс нам в подарок твой дядя Франс! - сказала мать, улыбаясь своему брату.
- Да! - сказал Франс. - Я был так занят, что совсем забросил заботу о моей сестре! И о моём зяте! И о моём племяннике!!!
Еда у меня во рту потеряла всякий вкус. "Возможно, - мелькнуло у меня в голове, - есть несколько причин для его прихода, но одна из них, несомненно, - я!"
- Это лучшая ветчина, какую я пробовал с тех пор, как началась война! - высказал нейтральный комплимент мой отец.
- NSB проводит важную работу, и за это нас хорошо кормят!
- Я это вижу, - заметила мать. - Франс, я готова поспорить, что ты прибавил килограмма три!
Её замечание было верным. Франс всегда был худощавым блондином, как и его сестра, с кадыком, сильно выступавшим вперёд, что делало его более поджарым, чем в действительности. Теперь же дядя Франс прямо-таки лоснился; моя мать с её зелёной жилкой на виске пока ещё выглядела стройной, но все мы смотрелись просто убого.
Мать сияла от удовольствия, угощая хорошей пищей, подаренной братом, а кроме того, это придавало ей ещё больший вес в заботе о доме и о близнецах.
Отец ничего не говорил, не желая потакать её счастью, особенно потому, что это не он принёс продукты в дом.
Молчание отца не пришлось по душе дяде Франсу.
- Я знаю, что говорят люди, - сказал дядя Франс. - Они говорят, что добропорядочные голландцы не вступают в NSB! Не так ли, сестрица?
- Да, я слышала что-то такое! - осторожно ответила мать, не любившая политических дискуссий.