Появление царя вызвало бурю поклонов, земных и поясных. Все заколыхалось, сдержанно кашляло, робко сморкалось "в персты", по "Домострою", "вежливенько, дабы не рычать носами".
После скучного доклада лицо "тишайшего" просияло при виде порядочной группы стольников, стоявших в стороне от прочих. Это были те, за которыми числилась провинка: они опоздали к утреннему царскому "смотру" - к выходу. Их и ожидало купанье в пруду.
- Ну, Алмаз, вели начинать действо, - обратился государь к Алмазу Иванову.
Последний подал знак жильцам, которые стояли около провинившихся стольников: это были "купальные".
"Купальные" подхватили под руки стоявшего впереди молодого стольника, высокого и стройного, и повели к "ердани" - к купальной открытой сени.
- Многая лета великому государю! - едва успел крикнуть стольник, как "купальные" толкнули его в пруд "прямо мордой".
Стольник скрылся под водой, но через несколько секунд вынырнул и, ловко держась на воде, клал поклоны, ударяя лбом о поверхность воды.
- Ай да ловок Еремей! - послышались одобрительные возгласы среди бояр. - И на воде великому государю челом бьет.
- И точно ловок! ах, язва!
А стольник, видя произведенный им эффект, поднял правую руку и возгласил:
- Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое! Победы благоверному государю нашему Алексею Михайловичу на супротивныя даруяй…
- Ах, язва! и вода ево не берет.
Алексею Михайловичу, видимо, понравились проделки стольника.
- Похваляю, похваляю, Еремей! - милостиво улыбался он.
Еремей вышел из воды и, оставляя за собою мокрый след и низко кланяясь, приближался к царю. Тот пожаловал ловкого стольника к руке.
- Похваляю, похваляю, - продолжал Алексей Михайлович, - жалую тебя двумя обедами.
Все с завистью смотрели на счастливца: его ожидала карьера по службе. Шутка ли! два обеда разом!
Между тем "купальные" тащили уже другую жертву царской потехи. Это был старенький, сухенький и тщедушный стольничишко, которому плохо везло по службе. Он никогда не опаздывал к царскому смотру потому, что, с одной стороны, был холопски усерден к службе и верен, "аки пес", с другой - он боялся воды, так как во всю свою жизнь не купался, предпочитая холодной речной воде паровую баню с веником; но сегодня, на беду, опоздал, за своею глухотою не расслышав боя часов на одной из кремлевских колоколен.
Он весь дрожал со страху, крестился и жалобно просил:
- Царь государь! смилуйся, пожалуй! я отродясь не плавал… я немощен… у меня утин в хребте…
Это тешило "тишайшего", и он смеялся, а бояре вторили ему почтительным ржанием.
"Купальные", подстрекаемые общим весельем, взяли свою жертву за ноги и за руки и, раскачав в воздухе, бросили далеко в пруд. Тщедушное тело бултыхнуло в воду и пошло ко дну. На поверхности всплыли пузыри…
Ждут, а он не показывается. Еще ждут - нет его, только пузыри вскакивают.
- Ишь, старый, словно тебе выхухоль в воде живет, - слышалось меж боярами.
- Что выхухоль! настоящий соболь…
А соболя все нет. Алексей Михайлович начинает тревожиться.
- Он шутит, государь, - успокоивают его бояре, - ишь проказник!
Но проказника все нет - и вода в пруду сравнялась - гладко, как зеркало.
- Ищите его! вымайте из воды! - тревожно заговорил государь. - Ох, Господи!
Все засуетились, но никто не смел броситься в воду. Слышались только возгласы, оханья. Все столпились у пруда, разводили руками, топтались на месте, как овцы…
Вдруг кто-то протискивается сквозь толпу, крестится и с размаху бросается в пруд.
- Еремей! Еремей Васильевич Сухово! - послышались радостные голоса.
Это был действительно он. Смельчак быстро доплыл до того места, где скрылся под водою старенький стольник, и нырнул. Через несколько секунд он вынырнул, держа в одной руке за шиворот утопленника и поддерживая его беспомощную лысую голову над водою, и скоро достиг "средины".
- Не клади на земь! не клади! - послышались возгласы.
- Дайте охабень! на охабени качайте! отойдет!
- Ах, Господи! ах, Господи! - повторял Алексей Михайлович, глядя на посиневшее лицо утопленника.
Несчастного положили на охабень, качали шибко, сильно. Жалкое маленькое тело в мокрой одежде беспомощно перекатывалось по охабню, руки и ноги болтались как плети, посиневшее лицо как бы о чем-то просило…
Но его так и не откачали…
XXIII. Роковое пожатие руки
В то время, когда Алексей Михайлович выслушивал доклады дьяка Алмаза Иванова, а потом купал своих стольников, его любимица, царевна Софья Алексеевна, затеяла прогулку в лес по грибы. Она воспользовалась прекрасным, теплым сентябрьским днем и тем обстоятельством, что царская семья и весь двор на днях должны были переехать из села Коломенского в Москву.
Теперь Софья Алексеевна была уже не подросток-девочка, а настоящая девица - "большая": ей уже семнадцать лет, и она выросла, пополнела и вполне развилась физически.
В это утро, по обыкновению, она училась с Симеоном Полоцким, который никак не мог удовлетворительно объяснить ей, отчего это бывает снег. Хотя он объяснял по-ученому, но ужасно туманно, и это раздражало царевну.
- Егда пара восходит на воздух, - толковал он, - и ветр далече проженет, и та пара отолстеет, обаче же не может в камень смерзнутися, понеже тамо есть мгла посреди: все же строится судьбами Всесотворшего, и идет снег, дождь и град, роса и иней, мразь и зной, воздухом и солнцем, обаче же токмо един. Он всесильный творец весть.
- Ах, Симеон Ситианович, - зевала царевна, - лучше пойдемте в лес по грибы: вон какое вёдро - хорошо, зело хорошо; а то скоро в город переедем.
Конечно, учитель охотно согласился прогуляться в лесу с своей хорошенькой ученицей, и они, захватив корзинки, отправились небольшим обществом в рощу, примыкавшую к дворцу села Коломенского: с ними пошли за грибами и старая царевнина мамка, и случайно бывшая во дворце у царицы молоденькая Ордина-Нащокина, Наталья Семеновна, урожденная княжна Прозоровская.
Читатель, может быть, помнит, что княжну Прозоровскую, постригшуюся было с отчаянья, мы видели в последний раз три года тому, когда она вдруг неожиданно явилась в монашеском одеянии к Воину Ордину-Нащокину и решительно заявила, что в монастырь она больше не возвратится.
Происшествие это в свое время наделало много шуму в Москве, особенно в придворных сферах. Сделалось известным, что инокиня Надежда, урожденная княжна Наталья Прозоровская, отпросилась у игуменьи пойти в Успенский собор, во время службы, с кружкою для сбора пожертвований на святую обитель. Ее отпустили с одной почтенной старицей. Но в соборе, среди литургии, молоденькая инокиня Надежда попросила старицу подержать на минуту и ее кружку, пока она поставит свечку Николе Чудотворцу, - и тотчас же исчезла! Из собора она поехала прямо к тому, кого она давно любила, - к своему Воину.
Многих хлопот стоило родителям их спасти юную беглянку от жестокого наказания по "Номоканону" и по монастырскому уставу. Только личное участие царя в судьбе молоденькой преступницы и его любовь к старику Нащокину отвратили от ее пылкой головки суровую кару. Притом же Алексею Михайловичу проходу не давала его "непоседа", царевна Софьюшка, которую он иногда называл "запорожцем в юпке". Она с утра до вечера нудила над ухом: "прости да прости Наташу Прозоровскую"…
И пришлось простить. Но ее, конечно, по тогдашнему выражению, "обнажили от ангельского чина", другими слонами - расстригли.
Потом любящаяся парочка сочеталась браком, и с той поры молодая Ордина-Нащокина, жена Воина, глубоко привязалась к царевне Софье Алексеевне за ее заступничество пред отцом и при всяком удобном случае являлась во дворец.
Все шли с корзинками в руках, и Симеону Полоцкому дали огромную корзину, потому что он хвастался, что у них в Полоцке он считался первым "грибонаходчиком".
Дорогой говорили о том, что занимало тогда умы московского общества - о бывшем патриархе Никоне и о заключении его в Ферапонтовом монастыре, о ссылке протопопа Аввакума в Пустозерск, в земляную тюрьму, наконец, об изъявлении Разиным покорности.
- А что он после того, матушка царевна, сделал! Не приведи Бог, - заметила молодая Ордина-Нащокина.
- А что такое, Наташа? - спросила Софья Алексеевна.
- Да вот что, государыня царевна. Вечор от батюшки с Астрахани гонец пригнал с гостинцами мне от родителя - груши да виноград. Дак сказывал гонец: была-де в полонянках у Разина царская дочь, персицкого царя - красавица! ни в сказке сказать, ни пером написать. И полюбись, матушка, та царская дочь атаману Разину - уж так любил ее, так любил! - и берег как зеницу ока. Пришло, - говорит, - атаману Разину пора-время говеть, и на духу его батюшка пытает: "что-де у тебя, раб Божий, дороже всего на свете?" - А так и так, батюшка, - говорит Разин: дороже мне всего, - говорит, - царска дочь. - "Кинь, - говорит батюшка, - кинь ее в море, как кинул царь Соломон свой драгоценный перстень. Ежели, - говорит, - Бог примет твою жертву, то на третий же день рыба-кит, аки Иону, возвратит тебе царевну".
- Ну, и что ж? - в волнении спрашивала царевна. - Кинул?
- Кинул, государыня, - отвечала Ордина-Нащокина.
- Господи! - всплеснула руками Софья Алексеевна. - Ну, и как же было дело?
- Да так: был, - говорит, - у атамана Разина пир большой, у него на струге: был у него, - говорит, - в гостях и мой батюшка. Вышла, - говорит, - из своей светлицы к гостям и царска дочь - вся в золоте да в камнях самоцветных, поднесла гостям по чаре, как закон велит. А Разин и говорит к гостям: "вот мое сокровище!" это на царскую-то дочь. - "Царь Соломон, - говорит, - бросил в море свое сокровище - драгоценный перстень, а я - ее!". Да с этими словами схватил ее поперек и словно золот перстень бросил в море!
Все пришли в ужас от этого рассказа, дошедшего до Москвы уже в искаженном варианте.
- Ну и что ж - рыба-кит не принесла ее на третий день? - спросила Софья Алексеевна.
- Не принесла, матушка царевна.
Симеон Полоцкий полагал, что это просто бабья сказка, и потому больше думал о грибах, чем о царской дочери и ее участи.
- А вот сыроежка! вот и белый гриб! - радостно воскликнул он, нагибаясь, чтоб сорвать грибы.
Скоро и все увлеклись грибами.
В это время у опушки леса показались два всадника. По всему видно было, что это соколиные охотники, потому что у каждого из них на рукавице сидело по соколу - один в красной шапочке, другой в голубой.
- Да это никак князь Василий Васильевич Голицын? - заметила Ордина-Нащокина.
- Он и есть, - подтвердил Симеон Полоцкий. Царевна Софья Алексеевна почему-то при этом вся вспыхнула.
- Должно, с соколиной охоты едут, - как бы нехотя сказала она.
Всадники подъезжали все ближе и ближе, и вдруг один из них, остановив лошадь, соскочил с седла, передал и лошадь и своего сокола другому всаднику, что-то наказал ему и торопливо пошел к грибоискателям.
Это был действительно князь Василий Васильевич Голицын, мужчина средних лет, широкоплечий и достаточно плотный. Он издали узнал Софью Алексеевну и, приближаясь к ней, почтительно снял шапку.
- Здравствуй, князь Василий! - ласково сказала царевна.
- Будь ты здрава, государыня царевна, - поклонился Голицын. - Грибным делом тешишься?
- Точно, - отвечала Софья, скользнув глазами по всей фигуре собеседника.
Голицын поздоровался и с другими.
- А князь Василий был на соколиных ловах? - спросила царевна.
- Грешным делом, государыня… Что ж я смотрю! - спохватился он. - Позволь, государыня, я хуть кошницу буду носить за тобой.
- И то дело, - согласилась царевна.
Все занялись исканием грибов, изредка перекидываясь словами: "ай да рыжик!" - "а у меня волнушка!" - "грузди!". Усерднее всех лазил по кустам Симеон Полоцкий, желая поддержать свою старую репутацию.
Молодая Ордина-Нащокина, не сильная насчет грибной части, боясь набрать мухоморов вместо рыжиков, держалась профессора по грибной части - старой мамки и не отходила от нее.
Софья же Алексеевна, порывистая, нетерпеливая, быстро переходила от одного места к другому, и Голицын должен был следовать за ней. Она вся раскраснелась от ходьбы, и грудь ее высоко поднималась. Часто взор ее скользил по лицу Голицына, но как-то украдкой, стыдливо. Она испытывала какое-то радостное волнение вблизи этого сильного мужчины, и ее все дальше и дальше тянуло в глубь рощи.
Они давно потеряли всех из виду и, кажется, забыли о грибах.
- Вон гриб, государыня! - сказал Голицын, нагибаясь.
Нагнулась и Софья Алексеевна - и глаза их встретились. Что-то горячее сказалось с обеих сторон в этих глазах, и когда рука Голицына потянулась было к грибу, она ощутила не гриб, а другую руку - руку царевны. Руки соединились порывисто, судорожно. Но теперь они не смели взглянуть друг другу в глаза, хотя и чувствовали, что в этот момент они составляют одну душу, одно существо…
- Ау! ау! - послышался голос Ординой-Нащокиной.
- Я не могу откликнуться, - шептал в волнении князь Голицын, - не хочу!
- И не надо, - прошептала и Софья, вставая и не выпуская из руки руку Голицына.
Из-за ближних кустов показался Симеон Полоцкий. Он торжествовал - в корзине у него были всевозможные грибы.
- А вы? - обратился он к царевне и к князю Голицыну.
- Мы нашли всего одни гриб, - отвечал последний.
- А Симеон Ситианович помешал нам сорвать его, - добавила Софья, лукаво глянув на Голицына.
- Ау! ау! ау! - повторились ауканья Ординой-Нащокиной.
- Ау! ау! - отвечала царевна, думая про себя: "Теперь пущай ее идет".
Софья Алексеевна давно уже чувствовала влечение к Голицыну, часто встречая его во дворце. Еще девочкой она видела в нем образец мужчины, а чем старше становилась, тем очевиднее для нее самой росло в ней нежное и тревожное чувство к тому, кого она в душе называла "Васенькой".
И вот сегодня она в первый раз почувствовала, что одно прикосновение его сильной, мускулистой руки дало ей столько счастья и чего-то такого сладостного, чего она еще ни разу не испытывала в жизни. Это прикосновение точно обожгло ее, и между тем ей хотелось, чтобы он не выпускал ее руку, ей хотелось чувствовать ее теплоту, ее силу, ее близость.
Все пошли дальше, продолжая искать грибы и уже не разбиваясь на отдельные единицы. Софья Алексеевна теперь стала внимательнее к своему делу, и в корзинку ее, которую продолжал носить Голицын, все чаще и чаще попадали то рыжики, то сыроежки, то и настоящие белые. Она рассказала Голицыну о варварском поступке Разина с своею хорошенькой пленницей, и Голицын тоже принял было это за сказку, если бы рассказ царевны не поддержала молодая Ордина-Нащокина, сказав, что гонец, привезший эту весть из Астрахани, еще не выехал из Москвы обратно и может лично подтвердить все сообщенное князю.
Но пора наконец было возвращаться и по домам. Когда они выходили из рощи, у опушки ее, на дороге, ведущей в Москву, Голицына ожидал его сокольничий с лошадью и соколом. Голицын простился и вскочил на коня, взглянув последний раз на царевну.
Софья долго провожала его глазами.
Весь этот день и она и он постоянно вспоминали, как руки их встретились там, в роще; но они, конечно, не могли предвидеть, какие кровавые последствия в будущем проистекут для России и для них самих из этого рокового пожатия одной руки другою.
XXIV. В куль да в воду
В то время, когда в Астрахани и в Москве происходили описанные нами события, как известно, заключен был с Польшею Андрусовский мир.
Виновником этого гибельного для Малороссии мира был старый наш знакомый, Ордин-Нащокин-отец. Этим постыдным миром Малороссия разрезывалась пополам, так сказать - по живому телу: вся правобережная Украина, Волынь и Подолия, отдавалась Польше вместе с величайшею святынею русского народа - Киевом!
Мало того! Ходили слухи - и небезосновательные, - что Ордин-Нащокин советовал царю совсем уничтожить казачество, как корень всех смут внутри государства и как начало всех несогласий и недоразумений с соседними государствами: долой Запорожье! долой донское и яицкое войско!
Когда эти слухи проникли на Запорожье и на Дон, тогда все казачество подняло голову.
- Лучше жить в братстве с турками, чем с москалями! - крикнул на полковничьей раде Брюховецкий, потрясая в воздухе гетманскою булавой.
Это он выкрикнул в Гадяче. Подобный же возглас раздался и на Дону, на небольшом острове Кагальнике.
- Я вырежу до-ноги все московское боярство и всех господ и поставлю над Русской землею один казацкий круг! - сказал Разин, когда к нему на Дон явились посланцы от Брюховецкого.