- Темное дело, Порфишка. Прапорщик считает, что ихний помещик девку эту к себе на ночь призвал. Позабавиться хотел, одним словом. А парень ейный сильно ее любил и не стерпел по этой причине. Чем-то тяжелым по черепу барина своего саданул. Из того и дух вон.
- Скажи на милость. Знать, смелый был парень.
- Смотри так при прапорщике нашем не выразись. Шомполов отведаешь.
- Да я чего, моя хата с краю. Я человек приказной. Приказали искать, вот и ищу. Только дивлюсь, с какой экстренностью наш отряд в погоню послали. Почитай, в день убивства снарядили. Видать, именитым был тот барин.
Они помолчали, и голос первого наполнился неожиданной тоской:
- А ведь если разобраться, парень этот и не виноват. За девку вступился. Ну почему так устроено в мире нашем: прежде чем бедный парень на красивой девке женится, барин с ее должон пенки снять? Слушай, Осип, что я тебе скажу. Давай по цигарке выкурим и до прапорщика подадимся. Скажем: так, мол, и так, не нашли никаких следов от беглецов энтих самых. Ну на кой нам черт этот парень и его девка!
- Да я что, - недовольно сопя, отозвался второй. - Я не против. Только прапорщик наш ух как требовал, чтобы мы их нашли. По целому штофу водки обещал. И еще, знаешь, что говорил? Тут, говорил, по дороге прямиком ровно сорок верст до земли Войска Донского осталось, а по той земле нам их преследовать циркуляра нет. Казаки не любят, чтобы без спросу к ним нос совали.
- Занятные люди казаки, что с Дона.
- Говорят, там полная свобода была когда-то, Порфишка.
- Ой ты! И даже помещиков никаких?
Солдаты замолкли и, судя по всему, стали медленно удаляться. Сучья под их ногами потрескивали все тише и тише. Потом все смолкло, только жаворонок, скользнувший со стороны поля над лесом, вылил в тишину короткую свою трель. Гладя Любашу по волосам, Андрейка захлебывался радостным шепотом:
- Слышь, Любаша, слышь, про что они говорили. Еще сорок верст, и донской край начинается. А там мы и до самого атамана доберемся. Скажем: беглые, от лютого барина спасаемся, убежище и работу просим.
- Ой, Андрейка, давай только не спешить. Не ровен час, они нас на тракте еще дожидаются.
Лишь ночью глубокой продолжили они путь. Шли по тракту мимо сонных деревень, пугаясь даже собачьего лая. Опасность удваивала силы. Уже занялся яркими красками новый день и откричали последние петухи, когда вошли они в большое село, разрезанное пополам длинной улицей, с площадью, широкой и чистой, перед двуглавой церквушкой с зелеными куполами. Село как село, лишь не совсем обычными были деревянные домики под камышовыми, черепичными и железными крышами. У колодца-журавля, срубленного посередине улицы, стоял человек в расстегнутой белой неподпоясанной рубахе и синих шароварах. Низко на лоб была нахлобучена барашковая шапка, из-под которой свисал светло-рыжий чуб. У ног стояло новенькое жестяное ведерко. Расстегнутая рубашка открывала сильную грудь с впечатанным в нее белым крестиком.
- Дяденька, что это за село? - спросил нерешительно Якушев.
Человек равнодушно почесал волосатую грудь и презрительно сказал:
- Это не село, родимые. Это станица.
- А почему не село? - нелепо проговорила растерявшаяся Любаша.
- А потому, - продолжал человек, пристально разглядывая незнакомую девушку и все добрее и добрее улыбаясь, - что села и деревни остались на кацапщине, а вы зараз на земле Войска Донского находитесь, и у нас большие поселения завсегда станицами именуются. Вот так-то, родимые. А вы откуда бредете?
Было в этом еще молодом казаке что-то нагловато-веселое и до того доброе вместе с тем, что Андрейка всем своим существом почувствовал: правду надо говорить. Всю как есть, кроме той ночи, при воспоминании о которой у него стыло тело и обрывались мысли.
- Беглые мы, господин казак.
- Ишь ты, величаешь как, - ухмыльнулся детина со светло-рыжим чубом. - Да будет тебе известно, что я никакой тебе не господин, а казак Войска Донского Митрий Бакалдин. Понимать надо, любезный. От барина, что ли, бежали?
- От барина, - вступила в разговор Любаша, опасаясь, что Якушев начнет вывираться и они сразу потеряют у неожиданного знакомого доверие. - Уж такой он у нас лютый! Посмотрите, как по его приказанию Андрейке спину исполосовали.
Желая, чтобы у казака не возникли сомнения, Якушев задрал рубаху. Бакалдин без особого интереса скользнул глазами по темным следам от давно заживших рубцов, в короткие пшеничные усы буркнул "да-а", потом оживился и грубовато спросил:
- А чего ж ты его саблей не зарубил?
- Так у меня и сабли нету, - растерялся Андрейка, - какая сабля, я же как есть крепостной.
- Да-а, - вторично бормотнул Бакалдин и вдруг повеселел. - Голодные небось, как собаки, а?
- Есть немного, - подтвердил Андрейка, тогда как Любаша стыдливо отвела глаза.
- Послушай, хлопец! - воскликнул казак. - Да ведь ты такой богатырь, что голой рукой подкову сломать мождешь. Пособи-ка чуток. У меня жинка по характеру добрая, она только для виду кричит. А тут промашка вышла. Загулял вчерась до петухов, вот она, будто атаман какой станичный, условие и поставила. Залей бочку водой, тогда и прощение от меня получишь. А мне воду ох как таскать с похмелья трудно. Слушай, парень, христом богом прошу - пособи, а потом у нас в курене и поснедаем.
- Где бочка-то? - спросил Андрей.
Казак указал на ворота ближайшего дома и открытую калитку, через которую просматривалось подворье и распряженная телега с поставленной на нее новенькой, ведер на сто бочкой, крепко сбитой обручами.
- Полную наливать будем, что ль? - дрогнувшим голосом спросил Андрейка, но казак усмешливо покачал головой.
- Сдурел? Ты что, мою Нюшку не знаешь? Зачем полную? Ей не ведра, а мое уважение надобно. Ведер по двадцать каждый снесет, и баста.
- Я вам тоже буду помогать, - встрепенулась было Любаша, но казак ее решительно осадил:
- Сиди, длинная коса - девичья краса. Отдыхай с дороги.
Он ловко подцепил ведро и бросил его вниз. Ведерко долго неслось в жуткую темь колодца, пока наконец не шлепнулось глухо о воду.
- Давай вытащу, - предложил Андрейка.
- Не возражаю, - согласился Митрий Бакалдин, - мне зараз знаешь как покурить захотелось. Аж руки чешутся. Ты пока поноси, а я табачком побалуюсь. Сам-то не куришь?
- Нет.
- Вот и правильно делаешь.
Андрейка раз двенадцать успел пройтись с полными ведрами от колодца к бочкам, прежде чем Бакалдин явился на подмогу.
- Зараз каких-нибудь восемнадцать ходок осталось, - заметил он рассудительно. - По девять на брата. Мы это быстро. - И, поплевав на руки, он потянулся к ведрам.
За неполный час они выполнили работу, и казак веско изрек:
- Вот теперь все справно. Посидите чуток туточки, а я до бабы своей, вроде бы как парламентер перед штурмом неприятельской крепости, схожу.
Но штурмовать крепость ему, видимо, не пришлось. Высокая, осанистая казачка в пестром платье с широкими раструбами коротких рукавов выбежала со двора и, бегло оглядев незваных гостей черными косящими глазами, подбоченясь, воскликнула:
- Странники мои бедные! Да чего ж это вы стоите туточки как неприкаянные? Да идите в горницу, накормлю я вас чем бог послал, ничего не жалеючи. Ведь сами мы с Митрием бежали лет пятнадцать назад вот так же из-под Воронежа. Как же не помочь вам, мои хорошие.
Она не только щедро их накормила и снабдила узелком с продуктами на оставшуюся часть пути, но и дала адрес проживавшего близ становища Хутун брата Сергея, а когда Любаша застенчиво высказала предположение, что тот может усомниться, от нее ли они, казак Митрий хлопнул ладонью по столу.
- Слышь, Нюша, жена моя верная и разлюбимая. А ведь деваха-то истину гутарит. Серега мужик отличный, ан может и засумлеваться. А если убедится, что с нашего согласия они пришли, станет им лучшим советчиком и помощником. Словом, погодьте.
Он выбежал в соседнюю комнату и быстро возвратился оттуда с табакеркой, отделанной дорогими каменьями.
- Эка переливаются! - восхищенно воскликнул Андрейка. - Ни дать ни взять, такая не меньше сотенной стоит.
- Может, и более, - польщенно откликнулся Бакалдин. - В бою с басурманами взял. А что с бою взято, то свято. Так ты возьми эту табакерку и у Сереги, когда свидишься, оставь. Мы так часто делаем. Если табакерку с кем передаю, значит, тому человеку должен он беспрекословно верить.
- Позволь! - закричал ошарашенный Андрейка. - Это ты мне, незнакомому совершенно парню, так доверяешь? А если я ее вдруг тово?..
- Что "тово"? - передразнил Бакалдин.
- Сопру, одним словом.
- Эх ты, - вздохнул хозяин куреня укоризненно. - А еще в казаки собираешься. Да ты знаешь, что у нас, у казаков, по станицам воровство давным-давно извели. Мы хат не запираем, когда на поле работать уходим. Даже распоследнему горькому пьянице кошель пустой домой принесут, ежели он его утеряет. Все за одного, один за всех. Вот, стало быть, как! - И тыльной стороной ладони Бакалдин провел по своим негустым усам.
- Извини, что я невпопад, - пробормотал Андрейка под неодобрительным взглядом Любаши.
- Вы, ребя, вот что… вам пора, - озабоченно поглядев в окно, сказал Митрий. - Тут иногда посты выставляют, чтобы людей ненашенских останавливать да паспорта требовать. А какие у вас паспорта! Зараз вам лучше будет в путь-дорогу собираться. Значит, запомни, парень: как в тот Хутун войдешь, пятый дом слева, Сергей Чумаков. Вот и весь вам мой сказ.
- Запомню, - весело отозвался Андрейка. - Только не знаю, как тебя за это отблагодарить, дорогой Митрий.
- Не торопись, - надевая на белявую голову шапку, вздохнул казак. - Жизнь, она сложная штука. Может, при каких других обстоятельствах свидимся, тогда и отблагодаришь.
Он проводил их до калитки, и там они расстались. Солнце только-только начинало карабкаться в небо. Скот уже прогнали, но станица была еще сонной, и они прошли ее под лай редких, самых бдительных псов. Шагали молча и мрачно, и Андрейка понимал, отчего это происходит. Любаша, угадывая его горькие мысли, сочувственно сказала:
- Зачем терзаешься? Неужто он теперь всю жизнь будет между нами стоять?
- Да я что! Я ведь ничего, - бестолково забормотал парень.
Солнце уже припекало. Бескрайняя чистая степь тянулась во все стороны, рождая представление о просторе и свободе людей, ее населяющих. Серый кобчик лениво завис над дорогой, с удивлением раздумывая над тем, куда в такую рань, когда еще не пробудился нагулявшийся за вчерашний субботний вечер казачий люд, торопятся эти двое. Полоски зеленых посевов возникали то слева, то справа. С маленького болотца заполошно встрепенулась стая уток. Андрей вдогонку ей по-мальчишески озорно свистнул. Любаша укоризненно взглянула на него.
- Зачем шутишь? Не пугай.
- Ладно, не буду, - тотчас же согласился парень с просветлевшим лицом. - Ты только глянь, простор какой перед нами. Задохнешься тут от приволья. Эх, дали бы полоску земли да топор с пилой, чтобы хатку соорудить. Вот бы зажили.
В Хутун они добрались лишь на закате дня, когда мутные тени уже чертили степь. Прилепившийся к самому подножию высокой горы, поселок топорщился, словно еж, камышовыми крышами, чуточку взбегая с равнины наверх. Слева от него простиралось огромное море. Ни Андрейка, ни Люба никогда в своей жизни еще не видали такого огромного количества воды. Но границы этого моря уже не были доступны глазу, скованные сгустившимися сумерками. День был безветренный - на воде ни одной складки. В поселке зажигались первые огоньки. В каком-то из куреней пели. Слова разобрать было трудно, но песню вели высокие женские голоса. Низкие мужские лишь временами вплетались в нее. Отсчитав пятый дом слева, Андрейка остановился напротив ладно сбитых ворот и нерешительно постучался. Откуда-то из темноты ринулся к забору, гремя цепью, огромный кобель, угрожающе залаял.
- Хозяин! - позвал Андрейка.
Дверь на крылечке заскрипела, но вместо хозяина вышла костистая высокая женщина с платком на голове, подозрительно их оглядев, сердито выговорила:
- Чего вам? Подаяния нету. Бог подаст.
- Мы не нищие, - обиделся Якушев. - Нам Сергей Васильевич Чумаков по делу надобен.
- Так бы и говорили сразу, - смягчилась хозяйка. - Тогда проходьте. А ну, Сераскир, на место.
После ее негромкого окрика пес неохотно поплелся в конуру, все так же громыхая цепью. По дощатой дорожке вошли они в дом и в горнице увидели сидевшего за ужином здоровенного казака с пышными рыжими усами. Был он в синей, на косой ворот застегнутой рубахе, в правом ухе блестела золотая сережка. По виду возрастом он превосходил Митрия Бакалдина. Темные глаза с удивлением уставились на неожиданных пришельцев.
- Ко мне? - спросил он с видом человека, не привыкшего чему бы то ни было удивляться, не сделав даже попытки привстать.
Андрейка достал блеснувшую дорогими камнями табакерку, положил на свою широкую ладонь и молча показал хозяину. С тем произошла моментальная перемена.
- Когда видел Митрия? - встрепенулся он и широко заулыбался. - Ну сидайте же за стол, чего стоите. В ногах правды нет. Как он там поживает, мой братан Митрий? Видно, ничего, если табакерку прислал.
- Справно, - подтвердил Андрей.
- А Нюся, сестра моя?
- И Нюся хорошо. Только мы с ними виделись всего час, не боле.
- Это значения не имеет, - с деланным равнодушием сказал казак, - раз он прислал свою табакерку, значит, вы его за душу взяли и вам нужна моя помощь. Я вас слушаю.
Поглядывая время от времени на усталую, осунувшуюся Любашу, Якушев вкратце рассказал историю их скитаний. Сергей и его жена внимательно выслушали. Уже давно смолк голос Андрейки, поставившего последнюю точку в грустном рассказе об их скитаниях, а жена Сергея, подперев крутой подбородок твердым, заскорузлым от нелегкой работы кулаком, сидела, как свечка, не проронив ни единого слова. Только глаза ее все теплели и теплели.
- Сколько же вы ден шли к нам, родненькие?
- Почти неделю, - вздохнула Любаша.
- Верю, касаточка, - согласилась она и покачала головой, запеленутой в платок так туго, что была эта голова похожа на кокон.
Андрейка вздохнул и прибавил:
- На вашу казачью вольницу у нас только и надежа.
- На вольницу! - вскричал хозяин, и в углах его прищуренных черных глаз заплясали огоньки. - Эва хватил, парняга! Да настоящую казачью вольницу еще при батюшке Петре Алексеевиче схоронили. Рожки да ножки от нее только и остались, мой милый. - Он достал вышитый вензелями кисет, долго набивал пахучим табаком маленькую коричневую трубочку, внимательно косился на Андрейку. - Хочешь?
- Не балую.
- И то дело. - Над столом взвился спиралью синеватый дымок. - Да. Рожки да ножки остались от казачьей вольницы, - повторил он задумчиво. - Однако и по тем рожкам да ножкам можно еще вскарабкаться. Вы куда, хочу вас спытать, нацелились?
- Нам все равно, - робко произнес парень. - Могли бы и здесь остаться, в работниках или как.
Сергей решительно покачал черной как смоль головой.
- Здесь негоже, - отрезал он. - Чтобы хоть какое-то право вы получили на земле донской пребывать, надо вам в Черкасск, в столицу Войска Донского подаваться. Там наш атаман-батюшка, геройский генерал Матвей Иванович Платов, службу праведную вершит. Ему в ножки ударитесь, может, что и получится.
- Видать, он добрый? - неуверенно предположила Любаша.
- Добрый-то добрый, - почесал затылок Сергей, - да только…
- Что только? Сказывай, - нетерпеливо прервал его Андрейка.
- Матвей Иванович Платов сам из себя статный и рубака лихой. А насчет доброты одно вам молвить могу. Когда добрый, а когда и не очень. Царев он слуга, одним словом. Имей, парень, в виду да смекай: за Емелей Пугачевым по степям он тоже охотился и жалости особой к его дружкам не проявлял. Разве сочтешь, сколько выловленных им пугачевцев в цепи было заковано!
- Господи, - прошептала печально Любаша. - Неужто и донская земля счастья нам не сулит?
Сергей нахмурился.
- А ты подожди-ка горевать, птаха. Это ить бабушка надвое сказала. Может, вам и повезет. Какая фортуна смотря выпадет.
- А туда далеко, в Черкасск? - совсем уже пав духом, спросил Андрейка.
Казак выпустил целое облако дыма, и оно затянуло угол с иконами. Лик позолоченной божьей матери поблескивал сквозь синеву этого облака.
- От нашего Бирючьего Кута туда всего каких-нибудь двадцать верст.
- Да мы их с Любашей за три часа одолеем, если до зорьки где-нибудь в стоге сена отдохнуть дозволите.
- Охолонь, парень, - прервал его Сергей, и золотая серьга мрачно шевельнулась в мочке его уха. - Двадцать-то двадцать, да дело в том, что туда пешей дороги нет. Видал, сколько воды стоит по весне у нашей горы?
- Видал.
- Так она до самого Черкасского городка все затопила. Так что в Черкасск не добраться пешему ни в какую. А вплавь тем более. Да и какие из вас пловцы, если вы из кацапии косопузой, где бары людей догола раздевают. Стало быть, надоть вам средство иметь, чтобы пространство это перекрыть. - Казак помолчал, с наслаждением сделал последнюю затяжку, не спеша выбил сгоревший табак на блюдце. - Своей лодки я вам не дам, - продолжал он строго. - Она меня кормит и поит. Да и днище в ней хоть и смолил по весне, а течь дает солидную. Значит, выход один: будем сколачивать плот.
Андрей и Любаша впервые за весь этот разговор улыбнулись друг другу, а усатый казак тем временем продолжал:
- Работать будем, парень, лишь по утрам и вечерам, чтобы не навлекать любопытствующих. Вот и весь мой сказ на этом.
Три дня промелькнули как один. По утрам и по вечерам, удалившись на целую версту от хутора, в широком углублении, вымытом разливом в горе, рослый казак Сергей и Андрейка тесали и сколачивали бревна, скрепляли их железными скобами, мастерили мачту с парусом из куска обветшалой холстины, прилаживали самодельные весла - два гребных и одно рулевое. Андрейка так ловко выстругал их лопатки, что хозяин с явным восхищением разглядывал его работу, дергал себя за серьгу и ухмылялся:
- Смотри-ка! Можешь еще великим корабельником сделаться, парень.
- Да уж куда там, - польщенно говорил Якушев.
Когда они делали в работе короткие перерывы, Андрейка подходил к берегу, шлепая босыми ногами по еще холодной воде, смотрел на искрящееся от сильного солнца зеркало разлива. Вода простиралась до самого горизонта. Где-то в версте от берега то в одном, то в другом месте возникали зеленые островки. Прямо из воды поднимались высокие побеги чакана. Целой стеной стояли тонкие прямые тростники с коричневыми мундштуками на конце. Дико кричали низко летавшие над ними чайки. В такие минуты видавший виды казак Сергей неслышной походкой подходил к нему, хлопал по твердой, успевшей поддаться загару спине.
- Прицеливаешься, парень? Верно делаешь. Тебе плыть. Тебе и путь от нашего берега до Черкасского городка отмеривать. - И начинал объяснять: - Вон видишь справа верхушки ивовых кустов, что из воды, как отрубленные головы, торчат? Будто одни казачьи чубы.
- Вижу, - прищуриваясь, подтверждал Якушев.
- И о чем ты мыслишь?
- Глубоко там.