Голос ее дрожал от тоски и страха. Андрейка сделал несколько торопливых шагов и встал у самой двери в спальню за толстую бархатную портьеру. Забыв о предосторожности, он за что-то зацепился ногой. В пустынной гостиной раздался грохот, а следом обеспокоенный голос Григория Афанасьевича:
- Что это там? Я сейчас выйду посмотреть.
- Вам показалось, барин, там ничего. Мало ли какая вещица могла упасть, - поспешно проговорила Любаша. - Стоит ли беспокоиться.
- А ты права, проказница, - игриво откликнулся барин. - Стоит ли даже на мгновение лишаться твоего прекрасного общества? Это, наверное, каминные щипцы упали. Они весьма часто падают.
- Вот-вот, - быстро подтвердила девушка.
Андрейка застыл за душной от пыли портьерой, даже затаил дыхание, чтобы ненароком не расчихаться. Как ему хотелось, чтобы барин, пошутив, отпустил Любашу. Тяжко дыша, Андрейка вглядывался в окружающие предметы. Глаза его освоились с полумраком, мозг работал холодно и четко. Он сам удивился тому, как сейчас спокойно размышлял, готовясь любой ценой защитить Любашу. На длинном столе, очищенном от тарелок и бутылок и застеленном скатертью с длинной бахромой, стоял бронзовый подсвечник, и Андрейка с мрачной решимостью подумал о том, что этот подсвечник станет его главным оружием. Ровная полоска света падала из спальни на широкий ковер, устилающий паркет. Парень напряженно вслушивался в голоса, доносившиеся из спальни, и опять с жадной надеждой думал, что, может, все еще завершится миром. Веретенников отпустит Любашу, и белый помещичий дом погрузится во мрак. Но в соседней комнате что-то происходило не так, как ему хотелось бы, и рушило напрочь эти его мирные предположения.
- Барин, - громким голосом произнесла Любаша, видимо желая приковать к себе внимание Андрейки.
- Что, моя ласточка? - усмехнулся Веретенников.
- Вот вы говорите, что уважаете меня.
- Не только уважаю, но обожаю, и ты в этом вскоре убедишься.
- Исполните одно мое желание.
- Какое же, дорогая фея?
- Разрешите нам пожениться.
- С кем? - взревел Веретенников. - С этим грязным, чумазым парнем, которого я могу в любую минуту высечь, потому что он мой холоп?
- Я люблю его, барин. Сильно люблю.
- Ты ошибаешься, Любочка. Он недостоин твоей любви. Но если ты так уж настаиваешь, я вас поженю. Однако несколько позже.
- Когда же?
- После того, как ты наградишь меня своими ласками. Да, да, моя ласточка. Если ты не хочешь, чтобы по моей воле ему забрили лоб и на долгие годы отправили в солдаты, то не будь строптивой. Запомни, Веретенников строптивых не любит.
Андрейка услышал шум завязавшейся борьбы и весь похолодел от ярости. Во рту стало сухо, гулкие толчки сердца под старой холщовой рубахой били громче, чем барские напольные часы, стоявшие в дальнем углу гостиной. А из спальни в эту минуту донесся крик, полный отчаяния, обреченности и ужаса:
- Барин… не губите!
Андрейка метнулся к обеденному столу, схватил тяжелый подсвечник. Темная молчаливая бронза обожгла руку. Валя на своем пути стулья, он распахнул дверь в спальню. Увидел красноватый плешивый затылок и сгорбившуюся спину. Плешь все шире и шире расплывалась у него перед глазами, превращаясь в большое грязное пятно. Барин так и не успел обернуться. Андрейка высоко поднял руку и ударил бронзовым подсвечником по этой ненавистной плеши, вложив в удар всю свою ярость и отчаяние. Веретенников икнул и безвольно сполз с кровати. Большое, тяжелое тело глухо шлепнулось на пол. Распластанный на спине, он смотрел в потолок, на котором были вылеплены увитые виноградной лозой пухлые беззаботные амурчики. Глаза его стекленели. В какое-то мгновение Андрейке показалось, будто он силится что-то сказать, потому что вспухшие его губы пошевелились, но потом он еще раз икнул, коротко дернулся и закрыл тяжелые веки. Любаша в изодранном белом платье стояла на коленях в постели, комкая в руках тяжелую черную косу.
- Ты его не насмерть? - вся дрожа, спросила она.
- Не знаю, - хрипло пролепетал Андрейка.
Не сговариваясь, они опустились на пол, и парень с острасткой прикоснулся к лицу помещика.
- Ты знаешь, Любаша, он мертвый.
Девушка зарыдала, сдавив ладонями виски.
- Андрейка, - протянула она в плаче, - как же теперь? Мы же пропали. Наутро придут слуги, нас свяжут и отправят в острог.
- Тебе его жаль? - сурово спросил Андрейка.
- Такого зверя? - горько ответила Любаша. - Да ведь если бы не ты, он бы опозорил меня, как и всех других крестьянских девушек, которых ему сюда доставляли. И как бы я могла после этого жить, в глаза твои смотреть, Андрейка.
- Он бы всю жизнь стоял меж нами.
- Он и теперь будет стоять, - всхлипнула Любаша, - потому что мы его убили.
- Не мы, а я, - резко поправил ее Андрейка. Дрожали свечи в желтых канделябрах, и черными продолговатыми пятнышками прыгали тени от них по стене. - До рассвета часа три с небольшим, - сказал Андрейка, и брови его решительно сдвинулись.
- Так что? - прошептала Люба, с надеждой вглядываясь в его лицо. Она сейчас понимала, что только он один может найти выход из замкнувшегося страшного круга полнейшей их обреченности.
- Слышь, Любаша, надо бежать, - быстро, но уже твердо заговорил парень. - Коли здесь застанут - и мне и тебе каторги не миновать.
- А куда? Ведь по всей земле царской сотские да полицейские понатыканы.
- Есть такой край, до него три сотни верст с гаком от нашего Зарубино. Донской землей называется. Там вольные донские казаки живут и всех до себя принимают. У них даже поговорка на этот счет сложена: с Дона выдачи нет. Мне дед Пантелей сказывал.
- Выдумщик он, - перебила Люба, - хоть и добрый, а выдумщик.
- Все равно у нас иного выхода нет, - настаивал парень. - Или бежать, или мне казнь, а тебе сплошные страдания на каторге. До рассвета в барские покои никто не сунется, а за это время мы на лошадях хорошим галопом много верст отмахаем. - Он поднял за руки ее с пола, твердо приказал: - Забери с собой какую ни есть одежонку, Любаша, и выходи прямиком за околицу. Да побыстрее. А я тебя на лошадях догоню. Зяблика оседлаю, да кобылицу Палашку в придачу. Думай не думай, а другого выхода бог не дал.
10
Полчаса спустя Андрейка рысцой выехал за околицу, держа за уздечку лениво трусившую рядом с Зябликом Палашку. Любаша стояла у старого вяза, чуть подпаленного снизу молнией. Отсюда начиналась дорога на юг, белая и неподвижная в предутренней тиши. У ног ее лежало плетеное грибное лукошко, куда поместилась вся ее нехитрая одежонка.
- Нам мешкать несподручно, - строго оповестил ее Андрейка, - вишь, на востоке уже белая полоска появилась.
Несколько часов подряд уносили их кони на юг от оставшегося далеко позади Зарубино. Уставшие всадники спешились.
- А как же с лошадьми? - спросила растерянно Любаша, будто сейчас самым главным для нее было узнать у Андрейки, как он собирается распорядиться лошадями.
- Отпустим, - грустно вздохнул Андрейка. - Куда с ними возиться. Да и конокрадами еще назовут.
- А это лучше или хуже, чем убивцами? - горько осведомилась девушка.
Андрейка сжал сухие горячие губы.
- Зачем же ты так, Любонька? Разве я его по злому умыслу порешил? Тебя от него спасал, от зверя лютого. Или лучше было бы, если бы он опозорил тебя навеки?
Она не ответила. Грустными синими глазами всматривалась она в расплывчатую предрассветную муть и неверными петлями от них убегающую дорогу. По-разному воспринималась эта дорога, которая вела вдаль от крайних зарубинских изб. По этой дороге не однажды с подвыпившими своими дружками возвращался с буйных ярмарок Григорий Афанасьевич Веретенников. По ней же отправлял на распродажу обозы с зерном молчаливый хозяйственный управляющий Штром, все презирающий на этой чужой для него русской земле, мечтавший сколотить капиталец, чтобы рано или поздно возвратиться к себе в Саксонию, "нах фатерлянд". По этой же дороге уходили с печальными песнями молодые крепкие парни на долгую царскую службу, а возвращались состарившимися и хилыми, с выбитыми усердными фельдфебелями зубами, искалеченными в сражениях, а бывало, слепыми или глухими. По ней же уводили на каторгу самых строптивых зарубинских мужиков, не пожелавших всю свою жизнь покоряться деспоту Веретенникову.
Для Любаши и Андрея Якушева она была дорогой спасения. Андрейка посадил девушку в седло, и они решительно тронули лошадей. Сначала ехали тихо, чтобы топот копыт не мог потревожить ни одно чуткое ухо в сонном селе Зарубино, затем перешли на галоп. Дорога, уводившая их к югу, была пустынна и нема. Солнце медленно всходило на востоке. Сначала оно расплескало ярко-розовую радугу и острые зарницы. Потом зарницы померкли, исчезла и радуга. Лишь спелый огненный бок возвысился над рыхлым весенним полем. Земля оживала, согретая наступающим утром.
Чтобы не нарваться на непредвиденные неприятности, они старательно огибали хутора и проселки. Ехали молча, лишь изредка перебрасываясь односложными фразами.
- Как ты думаешь, там об этом уже узнали? - подавленно спросила Любаша, когда они отъехали от Зарубино уже на порядочное расстояние. Парень отрицательно покачал головой.
- Едва ли. Дворовые привыкли к его пьяным выходкам. Решат, что сам по барской прихоти увел из конюшни Зяблика и Палашку и ускакал к дружку своему Столбову.
- А если продать лошадей цыганам? - несмело предложила девушка. - Они бы за Зяблика хорошо дали. С деньгами на Дон полегче было бы пробираться.
- Не надо, - решительно запротестовал Андрейка. - Пусть никто не подумает, что мы воры.
- А вдруг мы лошадей отпустим, а они не придут в Зарубино? - выразила она опасение, но парень и в этом случае остался непреклонен:
- Придут. Зяблик всегда найдет дорогу. Вот тебе крест.
А когда они пересекли очередную речку и оказались на другой земле, уже не входившей в их прежнюю губернию, где, вероятно, мало кто знал и о Зарубине, и о жестоком барине Веретенникове, потому что велика Русь, Андрейка отпустил лошадей, предварительно выбросив седла в придорожную канаву. На прощание он погладил вспотевшую морду Зяблика, подставил жесткую свою щеку к его губам и обрадовался, когда Зяблик тихонечко заржал.
- Вот и простились, - сказал он печально. - И никогда больше не увидимся, Зяблик. Ты - чистый, а я - убийца. Только я по-другому не мог. - Андрейка похлопал коня по разгоряченному крупу и прибавил: - А теперь иди. Домой иди, дурашка…
Они с Любашей долго шли не оглядываясь. А когда остановились, чтобы перевести дух, и все же посмотрели назад, Зяблик все еще стоял на дороге и с недоумением смотрел им вслед. Глупая кобыленка Палашка, безразличная ко всему на свете, сойдя на обочину, равнодушно щипала траву. У Андрея будто ноги приросли к земле, и он долго стоял на пригорке, ощущая душную горечь подступающих слез. "Так ли я уж виноват, что убил этого человека? - думал он, подавляя в себе мелкую дрожь. - Люди убивают друг друга, чтобы чем-нибудь завладеть и разбогатеть. А я убил негодяя, пытавшегося искалечить две наши жизни. Убил лишь ради того, чтобы не осквернил он насилием Любашину чистоту, и все-таки дрожу как осенний лист, и призрак этого человека с остекленевшими глазами небось всю жизнь будет теперь преследовать". Любаша, вглядевшись в его посеревшее лицо, выдавила нелегкую улыбку.
- Не надо, Андрейка, гони от себя прочь черные мысли. Ты меня спас от позора, и я на любые теперь испытания с тобою готова. Ты видишь, Зяблик уходит.
Андрейка медленно поднял голову. Увидел, как по давно просохшей от росы дороге понуро побрел в сторону Зарубино белоснежный Зяблик с редкостной черной звездой во лбу, а за ним лениво и безразлично вышагивала кобыленка Палашка. Они возвращались домой по дороге, которая навсегда стала запретной для Андрейки и Любы.
- А я у тебя не такая, - вдруг сказала Любаша, не сводившая глаз с коней, исчезающих за поворотом дороги, там, где начинался тугой гребень леса.
- Что? - не понял парень.
- Не такая, - властно повторила девушка. - Ты видишь, какие они разные, гордый Зяблик и вялая Палашка. Так и у людей бывает. Мужик гордый, а жена ему не под стать, плохая опора, одним словом. И тогда не жизнь.
- А ты? - в упор спросил у нее Андрейка.
- Мы равные, - горячо подтвердила Любаша. - Что ты, что я. И ни в какой беде я тебя никогда не брошу. Так душой к тебе прикипела.
Они шли весь день и почти всю ночь. Подавленные мрачными переживаниями, издали они были похожи на нищих или погорельцев, отправившихся в неведомый путь в поисках лучшей доли. Под самое утро, вконец обессиленные, они заночевали в заброшенном амбаре подле большого, растянувшегося по берегу узкой извилистой речушки села. Когда они проснулись, солнце стояло уже высоко над степью, и яркие его лучи предвещали теплый и ясный день. С тоской оглядев длинную улицу из крепких свежеокрашенных изб под толстыми крышами, Якушев решительно сказал:
- В это село заходить не будем, Любаша. Бог его знает, какие там люди.
- Может, передохнем, Андрейка? - обессиленно сказала девушка. - Ноги аж чугунными стали. - Она присела на обочину. - Ой, не могу, глянь, волдыри-то какие.
Андрейка сострадательно покачал головой. Ее ноги действительно были багровыми, белая кожа вздулась на месте потертостей. Любаша тяжело дышала, под глазами синели полукружья, и Якушев подумал о том, как нелегко дается ей их многоверстный путь.
- Эка, кожа у тебя какая нежная, - промолвил он, - а ты сними лучше башмаки, шагай босиком, ласточка, полегчает ногам твоим. А засиживаться мы не можем. Опасно.
Любаша, не отвечая, достала из лукошка кусок ржаного кислого хлеба, разломила пополам и протянула одну половинку Андрейке.
- Бери… это последние наши запасы.
- Ничего, лукошко станет полегче, когда их съедим, - невесело пошутил парень. - Переведем дух - и дальше.
Спрятав в лукошко тяжелые башмаки, Любаша, прихрамывая, пошла. Под босыми ногами приятно теплела согретая весенним солнышком земля. И опять повела их вперед сухая, пыльная дорога, которой, казалось, не было и конца. На четвертый день беглецов догнала телега, запряженная довольно бодрой лошадью. В ней сидел мужик в новой чистой рубахе и сапогах, густо смазанных дегтем. Он недоверчиво оглядел путников:
- Куда путь держите, странники?
- В Белую Калитву, - степенно пробасил Андрейка, стараясь придать своему голосу наибольшую уверенность. - Часом, с пути не сбились?
- Да нет, - продолжая их внимательно разглядывать, отрицательно ответил мужик таким же недоверчивым голосом. - А что у вас за нужда такая? До нее вон как далеко. Сотня верст будет.
- Тетка ее тяжело заболела. Боимся, помрет, вот и торопимся, - соврал Андрейка.
- А-а, - протянул мужик, - ну, бог вам на помощь. А то тут поблизости, верстах в десяти, солдат ужасть сколько понаехало. И пеших, и конных. Цепочкой рассыпались, ищут кого-то.
- Бог с ними, - весь похолодев, произнес Андрейка, - У солдат свои заботы, у нас свои.
- Ну как знаете, - отозвался мужик и погнал свою лошаденку дальше. Грохот удаляющейся телеги показался Андрейке оглушительным. Ощущая, как затяжелели ноги, он тихо обратился к Любаше:
- Этот дяденька прав. Нас они ищут.
- Неужели? - вскрикнула девушка.
Андрейка недолго осматривался по сторонам. Слева - голая степь в буераках и впадинках, с зелеными чистыми всходами засеянной с осени пшеницы. Но сколько бы по ней верст ни пошел - везде будешь виден как на ладони, и нет тебе нигде спасения от погони. Справа - невзделанная бугристая целина, прорезанная сверкающей речушкой, за которой начинался по-весеннему пышный лес.
- Быстрее к ельнику, Любаша, - взволнованно выкрикнул Якушев. Они побежали по целине от бугра к бугру, преодолевая на своем пути лощины, и, запыхавшиеся, остановились на илистой отмели. Узкая речушка была впереди. Мутная, с плавающими у берегов водяными лилиями. Почти по пояс вымочившись, они ее перешли. Любаша старательно выжимала сарафан и была этим так занята, что не сразу оборотилась на встревоженный возглас Андрея:
- Любаша, оглянись на бугор.
Девушка оглянулась и оцепенела. С бугра, откуда широкий тракт, по которому они все время двигались на юг, сворачивал влево, ровной цепью шли люди. Конные - по дороге, пешие - сбоку.
- Смотри, аж двенадцать штук, - пересчитал их Андрейка. - Бежим лесом, Любаша, а то поздно будет.
По топкому берегу бросились они вперед и сразу же попали в густые заросли камыша. Осока больно резала ноги, но останавливаться не было времени. Когда они перебегали поляну перед лесом, позади раздались угрожающие окрики.
- Поспешай! - прокричал Андрейка.
Он бежал первым, раздвигая камыши, и все время слышал тяжелое дыхание уставшей Любаши у себя за спиной. Оконечность леса состояла из мелкого колючего кустарника, росшего на тонкой болотистой почве, и Андрейка сразу подумал, как будет легко обнаружить преследователям их следы. Ни слова не говоря об этом Любаше, он петлял то влево, то вправо, пока не углубились они в чащу. Вода перестала чавкать позади, и стена камышей замкнулась. Темные верхушки деревьев скрыли их теперь, как ему показалось, до того надежно, что уже не было слышно никаких отголосков погони.
- Я больше не могу, - вздохнула Любаша. - Ноги вот-вот подкосятся.
- Погодь, сейчас отдохнем, - пообещал он.
У огромного, древнего, но уже зачахшего дуба чернела широкая яма. "Мертвое дерево и могила", - испуганно подумал парень, но иного выхода не было.
- Ложись, - позвал он за собой Любу и спрыгнул первым.
Любаша с коротким стоном повалилась на холодное земляное дно, пахнущее замшелой листвой и черноземом. Он наломал свежих веток и забросал ими девушку с ног до головы, так что ее невозможно было увидеть даже с близкого расстояния. Потом лег рядом и, плотно прижавшись к ней, шепотом спросил:
- Боишься?
- Нет, - широко открыла девушка загоревшиеся глава. - Там, где ты, мне не боязно. Даже если на лютую казнь поведут. А погибать придется, то смерть рядом с тобой приму, не вздрогнув.
Андрейка не успел ответить. Чутко вслушиваясь в лесной полуденный воздух, он первым уловил треск сучьев под тяжелыми шагами преследователей и явна приближающиеся голоса.
- Это они, - тоскливо вздохнула Любаша, и плечи ее затряслись.
- Нишкни, - откликнулся парень.
Голоса наплывали, и усталое дыхание шагавших по лесу людей слышалось совсем рядом.
- Ух, не могу, - просипел один из них. - Давай, Осин, сядем передохнем. Сапоги у меня до коленок болотной водой полнехоньки. Так и хлюпает, проклятущая, под ногами.
- Надо бы еще малость вперед пройти, - недовольно откликнулся его спутник. - Господин прапорщик ругаться будут. Это я как в зеркале вижу.
- Да оставь, Осип. Никто, по-моему, из наших за нами даже не пошагал, когда мы в эту топь метнулись. Это господину прапорщику после вчерашнего пьянства померещилось, будто сюда парень и девка бегли.
- Да нет, я своими глазами точнехонько видел. Бегли парень и девка. А это как раз и соответствует описаниям. Такие по приметам и есть злоумышленники.
- А что они сделали, Осип? От барина свово, что ли, сбежали?
- Если бы только сбежали, Порфишка. Пристукнули его по всем правилам.
- Ой ты. И за что же, скажи на милость?