- Да даже девять меченосцев, пришлось и им послужить Витольду. И наших много, потому что, как сами знаете, где другой назад оглянется, там наш оглядываться не станет. Больше всего надеялся князь на наших рыцарей и не хотел иметь в битве возле себя другой охраны, кроме одних поляков. Хе-хе! Все кругом него повалились, а ему ничего. Погиб пан Спытко из Мельштына, и мечник Бернат, и мечник Миколай, и Прокоп, и Пшецлав, и Доброгост, и Ясько из Лазевиц, и Пилик Мазур, и Варш из Михова, и воевода Соха, и Ясько из Домбровы, и Петрко из Милославля, и Щепецкий, и Одерский, и Томко Лагода. Кто их всех пересчитает. А некоторые так утыканы были стрелами, что были словно ежи, даже смешно смотреть было.
Тут он на самом деле рассмеялся, точно рассказывал что-то чрезвычайно веселое, и вдруг запел.
- Ну а потом что? - спросил Збышко.
- Потом великий князь бежал, но сейчас же ободрился, как всегда с ним бывает. Чем крепче его согнешь, тем лучше отскочит, как ветка ореховая. Помчались мы тогда к Таванскому броду, защищать переправу. Пришло и из Польши несколько новых рыцарей. Ну ничего. Хорошо. На другой день налетел Эдигей с тучей татарвы, да уж ничего у него не вышло. То-то веселье было! Чуть он к броду, а мы его по морде. Никак не мог. Еще же мы их перебили и переловили немало. Я сам пятерых поймал, везу их с собой в Згожелицы. Вот днем увидите, какие у них собачьи морды.
- В Кракове говорили, что и в королевстве может начаться война.
- А что, дурак Эдигей, что ли? Он хорошо видел, что у нас за рыцари, а ведь самые главные дома остались, потому что королева недовольна была, что Витольд первый начинает войну. Э, хитер он, старик Эдигей. Сразу смекнул у Тавани, что силы князя растут, и ушел себе прочь, за тридевять земель…
- А вы вернулись?
- Вернулся. Больше там делать нечего. А в Кракове про вас узнал, что вы недавно выехали.
- Потому вы и знали, что это мы?
- Знал, что вы, потому что везде на остановках про вас расспрашивал. Тут он обратился к Збышке:
- Эх, боже мой, ведь я тебя в последний раз маленького видал, а теперь, хоть и темно, а вижу, что стал ты, парень, что твой тур. И сразу готов был из лука стрелять… Видно, что на войне бывал.
- Меня с малых лет война воспитывала. Пусть дядя скажет, знаю ли я, что такое война.
- Не к чему дяде говорить. Видал я в Кракове пана из Тачева, он мне про тебя рассказывал… Да говорят, этот мазур не хочет за тебя девку выдавать, а я бы так не упрямился, потому что ты мне пришелся по вкусу… Только увидишь мою Ягенку - забудешь ту. Это, брат, штука…
- Нет, не забуду, хоть бы десять таких увидел, как ваша Ягенка.
- За ней в приданое Мочидолы пойдут, где есть мельница. Да когда я уезжал, было на лугах десять славных кобыл с жеребятами… Еще многие мне поклонятся, чтобы я им Ягенку отдал, не бойся.
Збышко хотел ответить: "Да не я", но Зых из Згожелиц снова стал напевать.
- У вас вечно веселье да песни в голове, - заметил Мацько.
- А что блаженные души в раю делают?
- Поют.
- Ну вот видите. А погибшие плачут. Я больше хочу идти к поющим, чем к плачущим. Да и святой Петр скажет: "Надо его в рай пустить, а то станет шельма и в пекле петь, а это не дело". Глядите-ка, уж светает.
И действительно, занимался день. Вскоре они выехали на просторную поляну, где было уже совсем светло. На маленьком озере, занимавшем большую часть поляны, какие-то люди ловили рыбу, но при виде вооруженных людей бросили невод, выскочили из воды, проворно схватили багры и крючья и остановились, готовые к бою.
- За разбойников приняли нас, - смеясь сказал Зых. - Эй, рыбаки, чьи вы?
Те еще некоторое время стояли молча, с недоверием глядя на рыцарей, но наконец старший, узнав своих, сказал:
- Ксендза аббата из Тульчи.
- Нашего родственника, - сказал Мацько, - у которого заложен Богданец. Значит, это его лес, да только он, видно, недавно купил его.
- Где там купил! - ответил Зых. - Он воевал из-за него с Вильком из Бжозовой и, видно, отвоевал. С год тому назад они даже собирались сразиться верхами на копьях и длинных мечах из-за всей этой земли, да не знаю, чем у них дело кончилось, потому что я уехал.
- Ну, мы с ним люди свои, - сказал Мацько, - с нами он драться не станет, а еще, пожалуй, что-нибудь скинет с долга.
- Может быть. Если с ним быть по-хорошему, так он еще своего прибавит. Он из рыцарей, ему не в диковину шлем надеть. А вместе с тем человек набожный и очень хорошо обедню служит. Да вы небось помните… Как рявкнет за обедней, так даже ласточки, что под потолком живут, из гнезд вылетают. И от того, конечно, слава Божья растет.
- Как мне не помнить! Ведь он за десять шагов свечи в алтаре дыханием гасил. А заезжал он хоть раз в Богданец?
- Еще бы! Заезжал. Пятерых новых мужиков с женами на расчищенной земле поселил. И у нас в Згожелицах тоже бывал, потому что, как сами знаете, он у меня Ягенку крестил, очень ее любит и дочуркой зовет.
- Дал бы Бог, чтобы он согласился оставить мне мужиков, - сказал Мацько.
- Эвона! Что для такого богача пять мужиков? Наконец, если моя Ягенка его попросит, так оставит.
Тут беседа на время смолкла, потому что над темным бором и румяной зарей взошло яркое солнце, озарившее всю окрестность. Рыцари встретили его обычным восклицанием: "Слава Господу Богу нашему", а потом перекрестились и стали читать утренние молитвы.
Зых, кончив первым и несколько раз ударив себя в грудь, обратился к спутникам:
- Теперь я к вам хорошенько присмотрюсь. Э, изменились вы оба… Вам, Мацько, надо сперва поправиться… Ягенка будет за вами ухаживать, потому что у вас бабы нет… Да, заметно, что у вас наконечник сидит между ребрами… Не хорошо…
Тут он обратился к Збышке:
- Покажись-ка и ты… Ой, боже мой милостивый! Помню я тебя маленьким, как ты по хвостам на лошадей взлезал, а теперь, черт возьми, что за рыцарь… Лицом настоящая девчонка, а все-таки парень широкоплечий… Такому хоть на медведя идти.
- Что ему медведь, - ответил Мацько. - Ведь он моложе, чем теперь был, когда этот фриз назвал его молокососом, а Збышке это не совсем понравилось, так он ему усы и вырвал…
- Знаю, - перебил Зых. - Потом вы дрались и отбили у них людей. Мне все пан из Тачева рассказывал.
И он стал глядеть на Збышку восхищенными глазами. Тот тоже с большим любопытством глядел на его длинную, как жердь, фигуру, на худое лицо с огромным носом и на круглые, смеющиеся глаза.
- О, - сказал он, - с таким соседом только бы Господь вернул дяде здоровье, а скучно не будет.
- Веселого соседа лучше иметь, с веселым не поссоришься, - отвечал Зых. - А теперь послушайте, что я вам по дружбе и по христианству скажу. Дома вы давно не были и порядку никакого в Богданце не застанете. Я не говорю - в хозяйстве, потому что аббат хорошо хозяйничал… кусок лесу выкорчевал и мужиков новых поселил… Но так как сам он только изредка наезжает, то кладовые окажутся пустыми, да и в доме разве что какая-нибудь скамья найдется да вязанка гороху для спанья. А больному нужны удобства. Так знаете что? Поезжайте со мной в Згожелицы. Погостите месяц, другой, мне это будет приятно, а Ягенка тем временем позаботится о Богданце. Только на нее положитесь и ни о чем не думайте… Збышко будет ездить смотреть за хозяйством, а ксендза аббата я вам тоже в Згожелицы привезу, вы с ним сейчас же и рассчитаетесь… За вами, Мацько, девка так будет ухаживать, как за отцом, а в болезни бабьи заботы лучше всего. Ну, дорогие мои, сделайте так, как я вас прошу.
- Известно, что вы человек добрый и всегда таким были, - отвечал слегка растроганный Мацько, - но видите ли: если суждено мне умереть от этой проклятой занозы, которая у меня между ребер сидит, так уж лучше у себя дома. Кроме того, дома, хоть и болен, а все-таки кое про что расспросишь, кое-что доглядишь, туда-сюда заглянешь. Если велит Господь отправляться на тот свет - тут уж ничего не поделаешь. Больше ли будет ухода, меньше ли - все равно не отвертишься. К неудобствам мы на войне привыкли. Хороша и связка гороху тому, кто несколько лет спал на голой земле. Но за доброту вашу от всего сердца спасибо, и если мне не придется отблагодарить, так - даст бог - Збышко отблагодарит.
Зых из Згожелиц, действительно славившийся своей добротой, снова стал настаивать и просить, но Манько уперся: коли помирать, так на своей земле. Целые годы тосковал он по этому Богданцу, и теперь, когда граница уже недалеко, не откажется от него ни за что, хотя бы это был его последний ночлег. Спасибо Господу и за то, что Он дал ему сюда дотащиться.
Тут отер он кулаками слезы, нависшие у него на ресницах, поглядел вокруг и сказал:
- Если это уже леса Вилька из Бжозовой, так, значит, вскоре после полудня приедем.
- Теперь уж не Вилька из Бжозовой, а аббата, - заметил Зых.
На это больной Мацько улыбнулся и, помолчав, сказал:
- Если аббата, так, может быть, когда-нибудь станут наши.
- Эвона! А вы только что говорили о смерти! - воскликнул весело Зых. - Теперь вам аббата хочется пережить.
- Не я переживу, а Збышко.
Дальнейшую беседу прервали звуки рогов, послышавшиеся далеко в бору. Зых тотчас остановил коня и стал прислушиваться.
- Должно быть, кто-нибудь охотится, - сказал он. - Погодите.
- Может быть, аббат. Вот бы хорошо было, если бы мы сейчас встретились.
- Помолчите-ка.
И он обратился к своим людям:
- Стой.
Остановились. Звуки рогов послышались ближе, а минуту спустя раздался лай собак.
- Стой, - повторил Зых. - К нам приближаются.
Збышко соскочил с лошади и стал кричать:
- Давайте лук. Может быть, зверь на нас выскочит. Живо! Живо!
И схватив из рук слуги лук, он уперся им в землю, надавил животом, потом выпрямился и, схватив обеими руками тетиву, натянул ее на железный крюк; потом вложил стрелу и помчался в бор.
- Натянул. Без веревки натянул, - прошептал Зых, пораженный такой необычайной силой.
- У, страсть какой парень! - с гордостью прошептал в ответ Мацько.
Между тем звуки рогов и собачий лай раздались еще ближе, и вдруг направо в лесу послышался тяжелый топот, треск ломаемых кустов и ветвей, - и на дорогу, как молния, вылетел старый бородатый зубр с огромной низко наклоненной головой, с налитыми кровью глазами и высунутым языком, тяжело дышащий, страшный. Наскочив на придорожный ров, он одним прыжком перелетел через него, с размаху упал на передние ноги, но поднялся и вот-вот готов был скрыться в чаще по другую сторону дороги, как вдруг зловеще заворчала тетива лука, послышался свист стрелы, зверь поднялся на Дыбы, закружился, взревел и, как громом пораженный, грохнулся на землю.
Збышко вышел из-за дерева, снова натянул лук и подошел, готовый стрелять, к лежащему быку, задние ноги которого еще рыли землю.
Но, посмотрев на него, Збышко спокойно обернулся к своим и издали закричал.
- Ах, чтоб тебя! - воскликнул Зых, подъезжая ближе. - От одной стрелы!
- Близко было, а ведь в стреле сила страшная. Глядите: не только наконечник, а вся стрела ушла ему под лопатку.
- Охотники небось уже близко; наверно, они у тебя его отнимут.
- Не дам! - отвечал Збышко. - На дороге убит, а дорога ничья.
- А если это аббат охотится?
- А если аббат, так пусть берет его.
Между тем из леса выскочило десятка полтора собак. Увидев зверя, они с отчаянным лаем бросились на него, скучились над ним и тотчас же стали грызться между собой.
- Сейчас появятся и охотники, - сказал Зых. - Гляди. Вот они, только выскочили на дорогу впереди нас, и зверя еще не видят. Эй! Эй! Идите сюда. Идите… Убит, убит…
Но вдруг он замолчал, приставил руку к глазам и через минуту воскликнул:
- Боже мой! Что такое? Ослеп я или мне мерещится?…
- Один на вороном коне впереди, - сказал Збышко.
Но вдруг Зых закричал:
- Господи боже мой! Да ведь это Ягенка.
И стал кликать ее:
- Ягна! Ягна…
И он поехал вперед, но прежде чем успел пустить коня рысью, Збышко увидел самое странное на свете зрелище: на быстро скачущем коне приближалась к ним сидящая в седле по-мужски девушка, с луком в руках и с копьем за плечами. В распустившиеся от быстрой езды волосы ее вплелись шишки хмеля, лицо у нее румянилось, как заря, на груди виднелась расстегнутая рубашка, и на рубашке кожух мехом наружу. Подъехав, она сразу осадила коня; некоторое время на лице ее отражалось недоверие, удивление, радость, но наконец не в силах будучи не верить глазам и ушам, тонким, еще несколько детским голосом она стала кричать:
- Тятя! Милый тятя!
И она в мгновение ока соскочила с коня, а когда Зых тоже соскочил, чтобы поздороваться, бросилась ему на шею. Долго Збышко слышал только звуки поцелуев, восклицания: "Тятька!", "Ягуся!", "Тятька!", "Ягуся!" - повторяемые в радостном восторге.
Подъехали оба обоза, подъехал на телеге Мацько, а они все еще повторяли: "Тятька!", "Ягуся!", и все еще стояли обнявшись. Только нацеловавшись и накричавшись вдоволь, Ягенка стала расспрашивать отца:
- Вы, значит, с войны? Здоровы?
- С войны. А что мне не быть здоровым? А ты? А мальчики? Здоровы небось? Да? А то бы ты по лесу не носилась. Но что ты тут делаешь, девка?
- Ведь вы же видите - охочусь, - смеясь отвечала Ягенка.
- В чужих лесах?
- Аббат мне дал позволение. Даже прислал обученных этому слуг и собак.
Тут она обратилась к своей челяди:
- Отгоните собак, а то шкуру изорвут. Потом к Зыху:
- Ох, вот я рада, что вижу вас! У нас все хорошо.
- А я разве не рад? - отвечал Зых. - Дай-ка, девочка, я еще тебя поцелую. И они снова стали целоваться, а когда кончили, Ягна сказала:
- До дому страсть как далеко… все мы за этим зверем гнались. Мили две проехали, лошади уставать стали. Зато здоров зубр… Видели? В нем три стрелы моих сидят, от последней он и пал.
- Он пал от последней, да не от твоей, вот этот рыцарь его подстрелил. Ягенка откинула рукой волосы, упавшие ей на глаза, и быстро, но не особенно ласково взглянула на Збышку.
- Знаешь, кто это? - спросил Зых.
- Не знаю.
- Не диво, что ты его не узнала: вырос он. Но может быть, ты старого Мацьку из Богданца узнаешь?
- Боже ты мой! Это Мацько из Богданца! - воскликнула Ягенка. И, подойдя к телеге, она поцеловала у Мацьки руку.
- Так это вы?
- Я. Только на телеге, потому что немцы меня подстрелили.
- Какие немцы? Ведь с татарами война была? Я это знаю: довольно я тятьку просила, чтобы он и меня с собой взял.
- Война была с татарами, да мы на ней не были, потому что мы перед этим на Литве воевали, и я и Збышко.
- А где же Збышко?
- Так ты не узнала, что это Збышко? - смеясь сказал Мацько.
- Это Збышко? - воскликнула девушка, снова смотря на молодого рыцаря.
- А то как же?
- Поцелуй же его, по крайней мере, - весело вскричал Зых.
Ягенка быстро обернулась к Збышке, но вдруг отступила назад и, закрыв глаза рукой, сказала:
- Мне стыдно…
- Да ведь мы с детства знакомы, - сказал Збышко.
- Еще бы, хорошо знакомы. Помню я, помню. Лет восемь тому назад приехали вы с Мацькой к нам, а покойница-матушка принесла нам орехов с медом. А вы, как только старшие вышли из комнаты, сейчас же мне кулаком в нос, а орехи все сами съели.
- Теперь бы он этого не сделал, - сказал Мацько. - У князя Витольда бывал, в Кракове в замке бывал и обычаи придворные знает.
Но Ягенке пришло в голову другое, и, обратившись к Збышке, она спросила:
- Это вы зубра убили?
- Я.
- Посмотрим, где стрела торчит.
- Не увидите, потому что она вся ушла под лопатку.
- Оставь, не сутяжничай, - сказал Зых. - Мы все видали, как он подстрелил его, да и еще кое-что получше: он лук натянул без веревки.
Ягенка в третий раз взглянула на Збышку, но на этот раз с удивлением.
- Натянули лук без веревки? - спросила она.
Збышко почувствовал в ее голосе что-то вроде недоверия, упер лук в землю, мгновенно натянул его, так что скрипнул железный обруч, а потом, желая показать, что знает придворный обычай, стал на одно колено и подал лук Ягенке.
А девушка, вместо того чтобы взять оружие из его рук, покраснела, сама не зная отчего, и стала застегивать на шее рубашку, расстегнувшуюся от быстрой езды по лесу.
X
На другой день по приезде в Богданец Мацько и Збышко стали осматривать свое старое пепелище и заметили, что Зых из Згожелиц был прав, когда говорил, что на первых порах натерпятся они от недостатка во всем.
Хозяйство шло сравнительно недурно. Было несколько полей, обработанных прежними крестьянами или теми, которых недавно поселил аббат. Прежде в Богданце возделанной земли бывало гораздо больше, но с тех пор, как в битве под Пловцами род Градов погиб почти без остатка, рабочих рук не стало, а после нападения силезских немцев и войны гжимальтов с наленчами некогда тучные богданецкие нивы по большей части заросли лесом. Один Мацько справиться с хозяйством не мог. Напрасно старался он в течение нескольких лет привлечь свободных крестьян из Кшесни и поселить их на земле, за известный оброк, они предпочитали жить на собственной земле, нежели обрабатывать чужую. Он заманил, однако, нескольких бездомных; в разных войнах взял несколько человек в плен, поженил их, поселил в хатах, - и таким образом деревня начала возрождаться. Но все-таки ему приходилось трудно, и, когда представилась возможность, Мацько немедля заложил весь Богданец, полагая, что, во-первых, богатому аббату легче будет управиться с землей, а во-вторых, что тем временем ему и Збышке война доставит людей и деньги. И в самом деле, аббат хозяйничал хорошо. Рабочую силу Богданца увеличил он пятью крестьянскими семьями, умножил стада скотины и лошадей, а кроме того, построил амбар, плетеный коровник и такую же конюшню. Зато, не живя постоянно в Богданце, он не заботился о доме, - и Мацько, иногда мечтавший, что по возвращении найдет его окруженным рвом и частоколом, застал его все таким же, как оставил, разве только с той разницей, что углы слегка покосились, а стены казались ниже, потому что осели и вросли в землю.
Барский дом состоял из огромных сеней, двух больших комнат с каморками и кухни. В комнатах были окна, затянутые пузырем, а посредине в каждой очаг на глиняном полу; дым выходил через отверстия в потолке. Этот потолок, совершенно черный, в лучшие времена служил и коптильней: на колышках, вбитых в балки, вешались тогда кабаньи, медвежьи и лосиные окорока, куски оленьего мяса, воловьи спины и целые пучки колбас. Однако теперь в Богданце под потолком было пусто, так же, как и на полках, бегущих вдоль стен; в других домах на таких полках ставились оловянные и глиняные миски. Только стены под полками казались не особенно голыми, потому что Збышко велел людям развешать на них панцири, шлемы, короткие и длинные мечи, рогатины, луки, рыцарские копья, топоры, щиты и конские попоны. Развешанное, таким образом, оружие чернело от дыма, и его приходилось часто чистить, но зато все было под рукой, а кроме того, червь не точил дерева копий, луков и топоров. Дорогие одежды заботливый Мацько велел отнести в каморку, где он спал.