Остановились они только в углу, возле ограды, где лежали большие камни, приготовленные для фундамента колокольни, которую собирались строить в Кшесне. Там Вильк, чтобы на чем-нибудь сорвать злобу, которая его душила, ухватился за один из камней и стал толкать его изо всех сил; видя это, Чтан тоже ухватился за этот камень, и через минуту они с яростью покатили его через все кладбище, к самым дверям костела.
Люди смотрели на них с удивлением, думая, что они дали какой-то обет и хотят, таким образом, участвовать в постройке колокольни. Но их эти усилия значительно облегчили, так что оба они пришли в себя и только стояли бледные от напряжения, сопя и глядя друг на друга бессмысленными глазами.
Первым прервал молчание Чтан из Рогова.
- Ну что же? - спросил он.
- А что? - отвечал Вильк.
- Мы сейчас на него нападем?
- Не в костеле, а после обедни.
- Он с Зыхом и аббатом. Да еще забыл ты, что говорил Зых: если случится драка - он обоих из Згожелиц выгонит. Если бы не это, я бы тебе давно ребра переломал.
- Либо я тебе, - сказал Чтан, сжимая кулаки.
И глаза у них зловеще засверкали, но оба сейчас же сообразили, что теперь им мир нужнее, чем когда-либо. Не раз уже они дрались друг с другом, но всегда после драки мирились, потому что хотя любовь к Ягенке и разделяла их, но все же они не могли жить один без другого, и всегда друг по другу скучали. Теперь же у них был общий враг, и оба чувствовали, что это враг опасный до ужаса.
Поэтому Чтан спросил, помолчав:
- Что делать? Не послать ли ему вызов в Богданец?
Вильк, который был умнее, не знал, однако, сначала, что делать. К счастью, на помощь к нему пришли колотушки, которые застучали снова в знак того, что обедня начинается. И Вильк сказал:
- Что делать? Идти к обедне, а там что бог даст.
Чтан из Рогова обрадовался этому разумному совету.
- Может быть, Господь Бог нас наставит, - сказал он.
- И благословит, - прибавил Вильк.
- И это будет справедливо.
Они пошли в костел и, внимательно прослушав обедню, набрались храбрости. Они не потеряли головы даже тогда, когда Ягенка после обедни снова приняла в сенях святую воду с руки Збышки. На кладбище у ворот они поклонились до земли Зыху, Ягенке и даже аббату, хотя он был враг старика Вилька из Бжозовой. Правда, на Збышку смотрели они исподлобья, но ни один не заворчал, хотя сердца их выли от боли, гнева и ревности, потому что Ягенка никогда еще не была так прекрасна и так похожа на королеву. Только когда блестящая кавалькада тронулась в обратный путь и когда издали донеслась до них веселая песня клириков, Чтан стал вытирать пот со своих косматых щек и фыркать, как лошадь, а Вильк произнес, скрежеща зубами:
- На постоялый двор. На постоялый двор. Горе мне…
Потом, помня, что в первый раз им от этого стало легче, они снова схватили камень и с яростью покатили его на прежнее место.
А Збышко ехал рядом с Ягенкой, слушая пение аббатовых шпильманов, но, проехав с версту, внезапно остановил коня и сказал:
- Батюшки! Я собирался дать денег на обедню за здоровье дяди - и забыл. Я вернусь.
- Не возвращайся! - воскликнула Ягенка. - Пошлем из Згожелиц.
- Нет, я вернусь, а вы меня не ждите. С Богом!
- С Богом! - сказал аббат. - Поезжай.
И лицо у него повеселело, а когда Збышко скрылся у них из глаз, он незаметно подтолкнул Зыха и сказал:
- Понимаете?
- Что мне понимать?
- Как Бог свят, подерется он в Кшесне с Вильком и Чтаном, но этого-то я и хотел и к этому вел все дело.
- Парни они здоровые, того и гляди его ранят, а что толку?
- Как что толку? Если он из-за Ягенки подерется, то как же ему потом думать о дочери Юранда? С этих пор его дамой будет Ягенка, а не та; а этого я хочу, потому что он мне родня и понравился мне.
- Да, а клятва?
- Немного спустя я его освобожу от нее. Разве вы не слыхали, что я уже обещал это?
- Вы все умеете сделать, - отвечал Зых.
Аббат обрадовался похвале, а потом подвинулся ближе к Ягенке и спросил:
- Ты что такая печальная?
Она наклонилась в седле и, схватив руку аббата, прижала ее к губам:
- Крестный, может быть, вы бы послали парочку "шпильманов" в Кшесню?
- Зачем? Напьются на постоялом дворе, и больше ничего.
- Но, может быть, они как-нибудь помешают ссоре? Аббат быстро взглянул ей в глаза и вдруг резко сказал:
- Да хоть бы его там убили!
- Так пусть и меня убьют! - вскричала Ягенка.
И горечь, скопившаяся в ее груди со времени разговора со Збышкой, разрешилась теперь потоком слез. Видя это, аббат обнял девушку, так что почти накрыл ее огромным своим рукавом, и заговорил:
- Не бойся, дочурка, ничего. Ссора случиться может, но ведь и те тоже шляхтичи и вместе на него не нападут, а по рыцарскому обычаю вызовут на поединок, а уж там он с ними справится, хотя бы ему пришлось драться с обоими сразу. Что же касается дочери Юранда, про которую ты слыхала, так я тебе только то скажу, что свадьбе этой не бывать.
- Если ему та милее, так и мне он не нужен, - сквозь слезы отвечала Ягенка.
- Так чего ж ты ревешь?
- Боюсь за него.
- Эх, бабий ум! - смеясь сказал аббат.
И, наклонившись к уху Ягенки, он продолжал:
- Смекни-ка, девочка, что, если даже он и женится на тебе, так не раз случится ему подраться, на то он шляхтич.
Тут он наклонился еще ниже и прибавил:
- А на тебе он женится, даже скоро, уж это как Бог свят.
- Чего ему жениться, - отвечала Ягенка.
Но в то же время она начала улыбаться сквозь слезы, поглядывая на аббата, точно хотела спросить, откуда он это знает.
Между тем Збышко, вернувшись в Кшесню, отправился прямо к ксендзу, потому что он на самом деле хотел дать денег на обедню за здоровье Мацьки, а устроив это дело, направился прямо к постоялому двору, где надеялся застать молодого Вилька из Бжозовой и Чтана из Рогова.
Действительно, он застал там обоих и, кроме того, еще множество народу - и шляхты, и мужиков, и нескольких скоморохов, показывавших разные немецкие штуки. В первую минуту он, однако, не мог никого разглядеть, потому что окна корчмы, затянутые воловьим пузырем, пропускали мало света; только после того, как слуга подбросил в камин сосновых веток, Збышко увидел в углу за пивными бочонками волосатое лицо Чтана и злое, нахмуренное лицо Вилька из Бжозовой.
Тогда он медленно стал приближаться к ним, расталкивая по дороге людей, а подойдя, ударил кулаком по столу с такой силой, что весь постоялый Двор вздрогнул.
Они тотчас встали и начали поспешно поворачивать кожаные свои пояса; но прежде чем они успели схватиться за рукоятки мечей, Збышко бросил на стол рукавицу и, говоря в нос, как обычно говорили рыцари, бросая вызов, произнес следующие неожиданные для всех слова:
- Если кто-либо из вас или кто-либо из людей рыцарского сословия, находящихся в этой комнате, станет оспаривать то, что прекраснейшая и добродетельнейшая в мире девица есть панна Данута, дочь Юранда из Спыхова, то я того вызываю на конный или пеший бой, до первого падения или до последнего дыхания.
Удивились Вильк и Чтан, как удивился бы и аббат, если бы услышал что-либо подобное, и с минуту не могли выговорить ни слова. "Это что за панна?" Ведь им же нужна Ягенка, а не она?… А если этому олуху нужна не Ягенка, то чего ему от них нужно? Зачем он рассердил их перед костелом? Зачем пришел сюда и зачем ищет с ними ссоры? От этих вопросов в головах у них образовалась такая каша, что они широко раскрыли рты, а Чтан так вытаращил глаза, точно видел перед собой не человека, а какую-то диковину немецкую.
Но более умный Вильк, немного знавший рыцарские обычаи и то, что рыцари иногда дают обет одним женщинам, а женятся на других, подумал, что в данном случае, может быть, то же самое и что раз случается возможность вступиться за Ягенку, то надо немедля этой возможностью воспользоваться.
Поэтому он вышел из-за стола и, подойдя со зловещим лицом к Збышке, спросил:
- Ах ты, собачий сын, разве не Ягенка, дочь Зыха, прекраснейшая из девиц?
Вслед за ним вышел Чтань, а люди стали уже собираться вокруг них, потому что всем уже было ясно, что дело это пустяками не кончится.
XVI
Ягенка, вернувшись домой, тотчас же послала слугу в Кшесню, узнать, не произошло ли на постоялом дворе какой-нибудь драки, или не вызвал ли кто кого на поединок. Но слуга, получив на дорогу скоец, запил со слугами князя и не помышлял о возвращении. Другой слуга, посланный в Богданец, которому было поручено объявить Мацьке о скором приезде аббата, вернулся, исполнив поручение, и сказал, что видел, как Збышко играл со старым паном в кости.
Это до некоторой степени успокоило Ягенку; зная искусство и ловкость Збышки, она боялась не столько вызова, сколько какой-нибудь нехорошей истории в корчме. Она хотела вместе с аббатом ехать в Богданец, но он воспротивился этому, потому что намерен был говорить с Мацькой по поводу залога и еще об одном более важном деле и не хотел, чтобы Ягенка присутствовала при их беседе.
Кроме того, он собирался провести в Богданце всю ночь. Узнав о благополучном возвращении Збышки, он пришел в отличное расположение духа и велел своим клирикам петь так, чтобы весь лес дрожал. В самом же Богданце мужики стали выбегать из хат, думая, не пожар ли, или не подступил ли неприятель. Но ехавший впереди странник с загнутым посохом успокоил их, что это едет высокая духовная особа, и мужики стали кланяться аббату, а некоторые даже осеняли себя крестным знамением; он же, видя, как его чтут, ехал охваченный счастливой гордостью, радуясь всему и благожелательствуя всем людям.
Мацько и Збышко, заслышав пение, вышли ему навстречу к самым воротам. Некоторые из клириков бывали уже с аббатом в Богданце, но были и такие, которые, лишь недавно присоединившись к компании, до сих пор никогда не видали его. Грустно им стало при виде жалкого дома, который не мог даже сравниться с большим згожелицким домом. Однако их ободрил дым, восходивший над крышей; особенно же развеселились они, когда, войдя в комнату, почувствовали запах шафрану и всяких кушаний и увидели два стола, уставленных оловянными мисками, правда - еще пустыми, но такими огромными, что при виде их всякий развеселился бы. На маленьком столе сверкала миска, приготовленная для аббата, вся серебряная, и такая же, украшенная прекрасной резьбой, чарка; и то и другое, вместе с прочими драгоценностями, было отбито у фризов.
Мацько и Збышко тотчас же начали приглашать к столу, но аббат, хорошенько покушавший перед отъездом в Згожелицах, отказался, тем более что его волновало нечто другое. С первой же минуты он внимательно и тревожно поглядывал на Збышку, словно хотел найти на нем следы драки; но видя спокойное лицо юноши, он, кажется, начинал терять терпение и наконец не в силах уже был сдерживать свое любопытство.
- Пойдем в каморку, - сказал он, - покончим насчет залога. Не спорьте, а то рассержусь.
Тут он обратился к клирикам и закричал:
- А вы - сидеть тихо и у дверей не подслушивать!
Сказав это, он отворил дверь в каморку, где насилу мог поместиться, и вошел туда, а за ним вошли Мацько и Збышко. Там, когда они уселись на сундуках, аббат обратился к молодому рыцарю:
- Ты тогда вернулся в Кшесню?
- Вернулся.
- И что же?
- И дал на обедню за дядино здоровье. Аббат нетерпеливо заерзал на сундуке.
"Ага, - подумал он, - мальчишка не встретился ни с Чтаном, ни с Вильком; может быть, их не было, а может быть, он и не искал их. Я ошибся".
Но он был зол, что ошибся, что обманулся в своих расчетах, а потому лицо его тотчас покраснело, и он засопел.
- Давайте толковать о залоге, - сказал он, помолчав. - Есть у вас деньги?… Потому что если нет, то имение мое…
На это Мацько, знавший, как надо с ним поступать, молча встал, открыл сундук, на котором сидел, достал оттуда приготовленный, очевидно, заранее мешок с гривнами и сказал:
- Люди мы бедные, но деньги у нас есть, и что с нас следует, то мы платим, как записано в "письме" и как сам я знаком святого креста скрепил. Если же вы хотите, чтобы мы доплатили за хозяйство и за разное имущество, то тоже не будем спорить, а заплатим сколько прикажете, и в ноги вам, благодетелю нашему, поклонимся.
Сказав это, он низко поклонился аббату, а за ним то же самое сделал Збышко. Аббат, ожидавший споров и торговли, был совершенно сбить с толку таким поведением и даже не особенно доволен этим, потому что хотел при переговорах ставить разные свои условия, а теперь удобный случай к этому пропал.
Поэтому, отдавая "письмо", то есть закладную, на которой Мацько расписывался, поставив крест, он сказал:
- Что вы мне о доплате толкуете?
- Потому что даром брать не хотим, - хитро отвечал Мацько, зная, что чем он больше будет по этому поводу спорить, тем больше получит.
Действительно, аббат мгновенно вскипел:
- Ишь ты, какие! Не хотят от родных даром брать! Кусок хлеба им поперек горла становится. Я не пустошь брал и не пустошь отдаю, а если захочется мне и этот вот мешок швырнуть - так швырну.
- Этого вы не сделаете! - вскричал Мацько.
- Не сделаю? Так вот же вам ваш залог! Вот ваши гривны! Я деньги дал потому, что так хотел, а если бы захотел их на дорогу швырнуть, так и то не ваше дело. Вот, как я этого не сделаю!..
Сказав это, он схватил мешок и грянул им об пол, так, что из лопнувшего холста посыпались деньги.
- Пошли вам Господь! Пошли вам Господь, отец и благодетель! - стал восклицать Мацько, который этого только и ждал. - От другого бы я не взял, но от родственника и духовника - возьму!..
Аббат же некоторое время грозно смотрел то на него, то на Збышку и наконец сказал:
- Я хоть и сержусь, а знаю, что делаю; но что получили - то крепко держите, потому что предупреждаю: больше вы не получите ни единого скойца.
- Мы и на то не надеялись!
- Но знайте, что все, что после меня останется, получит Ягенка.
- И землю? - наивно спросил Мацько.
- И землю! - рявкнул аббат.
Тут лицо у Мацьки вытянулось, но он взял себя в руки и сказал:
- Э, что там о смерти думать. Дай вам Господь Бог сто лет прожить, а то и больше, и хорошее епископство получить!
- А хоть бы и так?… Разве я хуже других? - отвечал аббат.
- Не хуже, а лучше!
Эти слова успокоительно подействовали на аббата, потому что вообще гнев его бывал недолог.
- Ну, - сказал он, - вы мои родственники, а она только крестница, но я люблю и ее, и Зыха с давних лет. Лучшего человека, чем Зых, нет на свете и лучшей девушки, чем Ягенка - тоже. Что против них можно сказать?
И он стал смотреть вызывающе, но Мацько не только не спорил, но поспешно подтвердил, что лучшего соседа во всем королевстве не сыщешь.
- А что касается девки, - сказал он, - так я дочку родную не любил бы больше, чем ее люблю. Благодаря ей я выздоровел и не забуду ей этого до самой смерти.
- Прокляты будете и один, и другой, если забудете, - сказал аббат, - и я первый вас прокляну за это. Я обидеть вас не хочу, потому что вы мне родня, и потому придумал способ, чтобы то, что после меня останется, было Ягенкино и ваше. Понимаете?
- Дай Бог, чтобы так стало! - ответил Мацько. - Господи Иисусе! Я бы пешком пошел ко гробу королевы в Кракове, на Лысую гору, чтобы древу Креста Господня поклониться…
Аббат обрадовался искренности, с какой говорил Мацько, улыбнулся и проговорил:
- Девка имеет право выбирать, потому что и хороша она, и приданое порядочное, и род благородный. Что ей Чтан или Вильк, коли и воеводин сын не был бы для нее слишком высок. Но если бы я кого-нибудь ей посватал - она бы пошла за того, потому что любит меня и знает, что я ей плохо не посоветую!..
- Хорошо будет тому, кого вы посватаете, - сказал Мацько. Но аббат обратился к Збышке:
- А ты что?
- Да я то же думаю, что дядя!..
Благородное лицо аббата прояснилось еще больше; он похлопал Збышку по плечу и спросил:
- А почему это ты у костела ни Чтана, ни Вилька к Ягенке не подпустил? А?…
- Чтобы они не думали, что я их боюсь, и чтобы вы тоже этого не думали.
- Но ведь ты и воду святую ей подал!..
- Подал.
Аббат снова хлопнул его по плечу:
- Так… женись на ней!
- Женись на ней! - как эхо воскликнул Мацько.
На это Збышко убрал волосы под сетку и спокойно ответил:
- Как же мне жениться, если я в Тынпе перед алтарем дал клятву Данусе?
- Ты дал клятву достать павлиньи перья, и доставай их, а на Ягенке женись!
- Нет! - отвечал Збышко. - Потом, когда она накинула на меня покрывало, я поклялся, что возьму ее в жены.
Лицо аббата стало наливаться кровью, уши его посинели, а глаза стали вылезать на лоб; он подошел к Збышке и сказал сдавленным от гнева голосом:
- Клятвы твои - шелуха, а я ветер. Понял? Только и всего!
И он дунул ему на голову так сильно, что даже сетка слетела, а волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Тогда Збышко нахмурил брови и, глядя аббату прямо в глаза, сказал:
- В моей клятве моя честь, а чести своей страж я сам!
Услыхав это, не привыкший к противоречию аббат до такой степени опешил, что на некоторое время лишился языка. Настало зловещее молчание, которое наконец прервал Мацько.
- Збышко! - вскричал он. - Опомнись! Что с тобой?
Между тем аббат поднял руку и, указывая на юношу, стал кричать:
- Что с ним? Я знаю, что с ним: душа у него не рыцарская и не шляхетская, а заячья. То с ним, что он боится Вилька и Чтана.
Но Збышко, ни на минуту не потерявший хладнокровия, небрежно пожал плечами и ответил:
- Вона! Я им накостылял шеи в Кшесне!
- Побойся ты Бога! - воскликнул Мацько.
Аббат некоторое время смотрел на Збышку, выпучив глаза. Гнев боролся в нем с изумлением, но в то же время быстрый природный ум стал ему подсказывать, что из этой драки с Вильком и Чтаном он может извлечь пользу для своих замыслов.
Поэтому, немного придя в себя, он крикнул Збышке:
- Что ж ты не сказал этого?
- Да мне стыдно было! Я думал, они меня вызовут, как пристало рыцарям, на конный или пеший бой, но это разбойники, а не рыцари! Вильк первый сорвал со стола доску, Чтан другую - и на меня. Что ж мне делать? Я тоже схватил скамью, ну… сами понимаете…
- Живы они, по крайней мере? - спросил Мацько.
- Живы, да только одурели! Но они еще при мне дышать начали! Аббат слушал, тер лоб, потом сразу вскочил с сундука, на который присел было, чтобы хорошенько подумать, и воскликнул:
- Постой!.. Теперь я тебе кое-что скажу.
- А что скажете? - спросил Збышко.
- То скажу, что если ты из-за Ягенки дрался и из-за нее людям головы проламывал, то ты ее рыцарь, а не чей-либо другой - и должен на ней жениться.
Сказав это, он подбоченился и стал торжествующе глядеть на Збышку, но тот только усмехнулся и сказал:
- Ах, отлично я знал, зачем вы хотели меня на них натравить, да только вы решительно промахнулись!
- Почему промахнулся?… Говори.
- Потому что я им велел признать, что прекраснейшая и добродетельнейшая девица в мире - Дануся, дочь Юранда, а они-то и вступились за Ягенку, и оттого вышла драка.