Она говорила, что аббат приехал в добром здоровье, веселый, с большой свитой, в которой, кроме вооруженных слуг, было несколько клириков, ожидающих места, и несколько певцов, что он поет с Зыхом и охотно слушает не только духовные, но и светские песни. Заметила она также, что он с большим участием расспрашивал про Мацьку и внимательно выслушал рассказ Зыха о приключениях Збышки в Кракове.
- Вы сами отлично знаете, что вам надо делать, - сказала под конец умная девушка, - но я так думаю, что надо бы Збышке сейчас же ехать поздороваться со старшим родственником, не ожидая, пока он первый приедет в Богданец.
Мацьке понравился этот совет, он велел позвать Збышку и сказал ему:
- Оденься хорошенько, поезжай к аббату да поклонись ему в ноги, чтобы ему понравиться.
Потом он обратился к Ягенке:
- Не удивлялся бы я, кабы ты была дура, потому что на то ты и баба, а вот что у тебя ум есть - этому я дивлюсь. Скажи же мне, как мне лучше всего угостить аббата и чем повеселить его, когда он приедет.
- Насчет еды он сам скажет, что любит; любит он хорошо поесть, нужно только, чтобы было побольше шафрана, а остальное ему все равно.
Услышав это, Мацько схватился за голову.
- Откуда ж я ему шафрану возьму?…
- Я привезла, - сказала Ягенка.
- Уродил бы Господь побольше таких девок, как ты! - воскликнул обрадованный Мацько. - И собой хороша, и хозяйка, и умница, и к людям добра. Эх, кабы я молод был - женился бы на тебе…
Ягенка незаметно взглянула на Збышку и, тяжело вздохнув, продолжала:
- Привезла я, кроме того, кости, кубок и сукно, потому что он после еды любит в кости играть.
- Этот обычай был у него и прежде - и сердился он при этом ужасно.
- Сердится-то он и теперь; иной раз кубком об пол хватит и в поле убежит. Но потом назад приходит веселый и сам смеется над своим гневом… Да вы его знаете… Только бы с ним не спорить, а то на свете нет человека лучше его.
- Да кто же станет с ним спорить, коли он и умнее всех.
Так разговаривали они, пока Збышко переодевался за перегородкой. Наконец он вышел, такой красивый, что Ягенка чуть не ослепла, точь-в-точь, как тогда, когда он приехал в первый раз в Згожелицы в своем белом кафтане. Но на этот раз ее охватила глубокая печаль при мысли, что красота его не для нее и что он любит другую.
А Мацько был рад, потому что подумал, что Збышко наверно понравится аббату и тот не станет создавать затруднений при деловых переговорах. Эта мысль его даже так обрадовала, что он решил ехать тоже.
- Вели мне выстлать воз сеном, - сказал он Збышке. - Мог я ехать из Кракова до самого Богданца с осколком между ребрами - так могу теперь без осколка доехать до Згожелиц.
- Только бы вам хуже не стало, - сказала Ягенка.
- Э, ничего со мной не случится, уж я в себе силу чувствую. А если и станет мне немного хуже, так зато аббат будет знать, как я к нему спешил, и оттого станет добрее.
- Мне ваше здоровье дороже, чем его доброта, - сказал Збышко.
Но Мацько уперся и настоял на своем. По дороге он легонько стонал, но не переставал поучать Збышку, как надо вести себя в Згожелицах, а в особенности требовал смирения и послушания в обращении с могущественным родственником, который никогда не выносил ни малейшего противоречия.
Приехав в Згожелицы, они нашли Зыха и аббата сидящими перед домом, любующимися на свет божий и попивающими вино.
Позади них, возле стены, на скамье сидела, состоящая из шести человек, свита аббата, в том числе два певца и пилигрим, которого легко было узнать по загнутому посоху, фляге на поясе и по раковинам, нашитым на темной одежде. Прочие похожи были на клириков, потому что головы у них были сверху выбриты, одежда же на них была светская, с поясами из бычачьей кожи и с кинжалами на боку.
При виде подъехавшего на телеге Мацьки Зых вскочил, а аббат, помня, очевидно, свой духовный сан, остался на месте и только стал что-то говорить своим клирикам, которых еще несколько выбежало через открытые двери. Збышко и Зых под руки подвели ослабевшего Мацьку к скамье.
- Слаб я еще немного, - сказал Мацько, целуя у аббата руку, - но приехал, чтобы вам, благодетелю моему, поклониться, за хозяйничанье в Богданце поблагодарить и попросить благословения, которое грешному человеку нужнее всего на свете.
- Я слышал, что вы выздоравливаете, - сказал аббат, обнимая его, - и что дали обет идти ко гробу покойницы королевы нашей.
- Не зная, к какому святому обращаться, обратился я к ней…
- И хорошо сделали! - воскликнул аббат. - Она лучше всех! Пусть бы кто-нибудь посмел ей завидовать!
И мгновенно на лице его отразился гнев, щеки налились кровью, глаза засверкали.
Присутствующие знали его горячность; поэтому Зых стал смеяться, восклицая:
- Бей, кто в Бога верует!
Аббат громко засопел, обвел присутствующих глазами, а потом засмеялся так же внезапно, как перед тем рассердился, и, взглянув на Збышку, спросил:
- А это ваш племянник и мой родственник? Збышко поклонился и поцеловал у него руку.
- Маленьким я его видел, теперь не узнал бы, - сказал аббат. - Покажись-ка.
И он стал проворными глазами рассматривать Збышку с ног до головы и наконец сказал:
- Красив больно. Девка, а не рыцарь.
Но Мацько возразил на это:
- Приглашали немцы эту девку плясать, да чуть который пригласит - сейчас же кувыркнется и уж больше не встанет.
- И лук без веревки натягивает! - воскликнула вдруг Ягенка.
Аббат повернулся к ней:
- А ты чего здесь?…
Ягенка так покраснела, что даже шея и уши стали у нее розовые, и ответила в страшном смущении:
- Я видела…
- Смотри, как бы он тебя не подстрелил нечаянно: девять месяцев лечиться придется…
Тут певцы, пилигрим и клирики разразились громким хохотом, от которого Ягенка смутилась окончательно, так что аббат сжалился над ней и, подняв руку, показал ей огромный рукав своей одежды.
- Спрячься, девочка, - сказал он, - а то у тебя кровь из щек брызнет. Между тем Зых усадил Мацьку на скамью и велел принести вина, за которым побежала Ягенка. Аббат скосил глаза на Збышку и заговорил:
- Шутки в сторону. Не в обиду я тебя с девкой сравнил, а ради твоей красоты, которой и не одна девка могла бы позавидовать. Но знаю, что ты парень на славу. Слышал я о твоих подвигах под Вильной, и о фризах, и о Кракове. Мне Зых обо всем говорил, понимаешь?…
Тут он стал проницательно смотреть Збышке в глаза и вскоре заговорил опять:
- Коли поклялся ты добыть три пучка перьев, так добывай их. Похвальное и любезное Богу дело - преследовать врагов нашего племени… Но если ты при этом еще какую-нибудь дал клятву, то знай, что я могу тебя от этих клятв разрешить, потому что у меня есть на это власть.
- Ах, - сказал Збышко, - если человек в душе обещал что-нибудь Господу Иисусу, так какая же власть может разрешить его от этого?
Услыхав это, Мацько с опаской поглядел на аббата, но тот, видимо, был в отличном расположении духа, потому что вместо того, чтобы разразиться гневом, весело погрозил на Збышку пальцем и сказал:
- Ишь ты, умник! Смотри, как бы с тобой не случилось того, что с немцем Бейгардом.
- А что с ним случилось? - спросил Збышко.
- А сожгли его на костре.
- За что?
- Зато, что болтал, будто мирянин может так же понять тайны Божьи, как и духовное лицо.
- Строго же его наказали.
- Зато справедливо! - загремел аббат. - Потому что он против Духа Святого кощунствовал! Да что вы думаете? Может ли мирянин понять хоть что-нибудь из Тайн Господних?
- Никак не может, - согласным хором откликнулись клирики.
- А вы, "шпильманы", тихо сидеть, - сказал аббат, - потому что вы ничуть не духовные особы, хоть головы у вас бритые.
- Мы больше не шпильманы, а придворные вашей милости, - ответил один из клириков, заглядывая в большой кувшин, из которого на далекое расстояние шел запах меда и хмеля.
- Ишь ты! Говорит, словно из бочки… - воскликнул аббат. - Эй ты, кудластый! Чего в кувшин заглядываешь? Латыни на дне не найдешь.
- Да я и не латыни ищу, а пива, которого не могу найти.
Но аббат обернулся к Збышке, с удивлением смотревшему на этих придворных, и сказал:
- Все это clerici scholares , хоть каждый из них рад швырнуть книгу да схватиться за лютню и с ней таскаться по миру. Приютил я их и кормлю, что тут делать? Лентяи и шалопаи отчаянные, но умеют петь и службы Божьей немного лизнули, значит, они мне при костеле годятся, да и защитить могут, потому что есть между ними здоровые парни. Этот вот странник говорит, что был в Святой Земле, да нечего и пытать его про какие-нибудь моря или страны, потому что он даже того не знает, как императора греческого зовут и где он живет.
- Я знал, - хриплым голосом отвечал странник, - да как начала меня на Дунае лихоманка трясти, так все и вытрясла.
- Особенно я на мечи удивляюсь, - сказал Збышко, - потому что таких никогда у клириков не видал.
- Им можно носить, - сказал аббат, - потому что ведь они не посвящены, а что я тоже кортик ношу у пояса, так тут удивляться нечего. Год тому назад вызвал я Вилька из Бжозовой сразиться на утоптанной земле из-за тех лесов, по которым вы ехали в Богданец. Да он не вышел…
- Да как же он против духовной особы выйдет? - перебил Зых.
Аббат на эти слова рассердился и, ударив кулаком по столу, закричал:
- Коли я в латах, так я не ксендз, а шляхтич… А он не вышел, потому что предпочел напасть на меня ночью, в Тульче, с мужиками своими. Вот почему я кортик ношу на поясе… Omnes leges omniaque jura vim vi repellere cunctisque sese defensare permittunt . Вот почему я и им мечи дал.
Услышав латынь, Зых, Мацько и Збышко притихли, склонили головы перед мудростью аббата, потому что никто из них не понял ни единого слова; аббат же еще несколько времени поводил сердитыми глазами и наконец сказал:
- Кто его знает, может быть, он и тут на меня нападет?
- Вона! Пускай-ка нападет! - воскликнули клирики, хватаясь за рукоятки мечей.
- Да, пусть бы напал! Соскучился и я по драке.
- Не сделает он этого, - сказал Зых, - скорее придет кланяться да мириться. От лесов он уже отказался, а теперь для него все дело в сыне… Сами знаете… Да не дождется он этого…
Тем временем аббат успокоился и сказал:
- Видел я, как младший Вильк пьянствовал с Чтаном из Рогова на постоялом дворе в Кшесне. Не узнали они нас сначала, темно было, и все толковали о Ягенке.
Тут он обратился к Збышке:
- И о тебе.
- А чего им от меня надо?
- Ничего им от тебя не надо, только не нравится им то, что есть около Згожелиц третий. И вот говорит Вильк Чтану: "Как я ему шею выкостыляю, так он красоваться-то перестанет". А Чтан отвечает: "Может быть, он нас побоится, а нет - так я ему живо ноги попереломаю". А потом стали они друг друга уверять, что ты побоишься.
Услышав это, Мацько взглянул на Зыха, тот на него - и лица их приняли хитрое и веселое выражение. Ни один не был уверен, действительно ли аббат слышал такой разговор, или же сочиняет для того только, чтобы подзадорить Збышку; зато оба поняли, а в особенности хорошо знавший Збышку Мацько, что нет на свете лучшего средства толкнуть мальчика к Ягенке.
А аббат, как будто нарочно, прибавил:
- И то сказать, ребята они здоровенные.
Збышко не выказал никакого волнения и только каким-то словно чужим голосом стал расспрашивать Зыха:
- Завтра воскресенье?
- Воскресенье.
- Вы к обедне поедете?
- Еще бы…
- Куда? В Кшесню?
- Это всего ближе. Куда ж нам еще ехать?
- Ну хорошо.
XV
Збышко, догнав Зыха и Ягенку, в обществе аббата и клириков ехавших в Кшесню, присоединился к ним и поехал вместе с ними, потому что ему надо было доказать аббату, что ни Вилька из Бжозовой, ни Чтана из Рогова он не боится и прятаться от них не намерен. И снова в первую минуту поразила его красота Ягенки, потому что хотя не раз он видел ее и в Згожелицах, и в Богданце, хорошо одетую, но никогда не была она разряжена так, как в костел. Платье на ней было из красного сукна, подбитое горностаем, красные перчатки, а на голове горностаевый, расшитый золотом, колпачок, из-под которого спускались на плечи две косы. Она уже не сидела на лошади по-мужски, но на высоком седле с поручнем и с подножкой; ноги ее еле видны были из-под длинной, уложенной ровными складками юбки. Зыху, позволявшему девушке дома одеваться в кожух и высокие сапоги, важно было, чтобы перед костелом каждый понял, что приехала дочка не чья-нибудь, но панна из могущественного рыцарского рода. С этой целью лошадь ее вели два подростка в обтянутых штанах и в раздутых куртках, какие обычно носили пажи. Сзади ехали четверо слуг, а с ними клирики аббата, с кортиками и лютнями у поясов. Збышко полюбовался на всю эту свиту, но больше всего на Ягенку, похожую на картинку, и на аббата, который в красном своем одеянии с огромными рукавами казался каким-то путешествующим князем. Скромнее всех был одет сам Зых, который заботился только о красоте других, а сам украшался только веселостью и песнями.
Они ехали рядом: аббат, рядом с ним Ягенка, потом Збышко и Зых. Аббат сначала велел своим "шпильманам" петь духовные песни, но потом они, должно быть, ему надоели, и он стал разговаривать со Збышкой, который с улыбкой поглядывал на его огромный кинжал, величиной не меньше двуручных немецких тесаков.
- Вижу я, - с важностью сказал аббат, - что удивлен ты моим мечом; так знай же, что синоды разрешают духовным особам иметь в дороге не только мечи, но даже баллисты и катапульты, а мы находимся в дороге. Наконец, когда святой отец воспрещал ксендзам носить мечи и красные одежды, он, вероятно, имел в виду людей низкого происхождения, ибо шляхтичу Бог велел носить оружие, и тот, кто захотел бы это оружие бросить - пошел бы против известного его предначертания.
- Я видел князя мазовецкого Генриха, тот и на аренах дрался, - отвечал Збышко.
- Не то ставится ему в вину, что он дрался, - ответил аббат, подняв палец, - а то, что он женился, да еще неудачно, ибо fomicariam и bibulam взял mulierem , которая, говорят, Bacchum с юных лет adorabat , a кроме того, была тут и adultere , из чего тоже ничего хорошего выйти не могло.
Тут он даже остановил коня и с еще большей важностью стал поучать:
- Кто намерен жениться, то есть взять себе uxorem , тот должен смотреть, чтобы она была богобоязненна, знала приличия, умела вести хозяйство и не любила грязи, что помимо Отцов Церкви говорит еще и некий языческий философ по имени Сенека. А как же узнаешь, что сделал удачный выбор, если не знаешь гнезда, из которого берешь подругу до самой смерти? Ибо другой мудрец, но уже христианский, говорит: "Pomus non cadit absque arbore" (яблочко от яблони недалеко падает). Из чего поучайся, грешный человек, искать жену не в отдалении, а поблизости, ибо если получишь злую и непокорную, то вдоволь из-за нее наплачешься, как плакал некий философ, когда сварливая жена в гневе вылила ему на голову aquam sordidam .
- In secula seculorum, amen ! - в один голос грянули клирики, которые, отвечая так аббату, не очень следили за тем, впопад ли они отвечают.
Все с великим вниманием слушали слова аббата, дивясь его речи и знанию Писания, он же, говоря собственно Збышке, часто поворачивался к Зыху и Ягенке, как бы желая особенно убедить их. Однако Ягенка, по-видимому, поняла, в чем тут дело, и зорко посматривала из-под длинных ресниц своих на юношу, который нахмурил брови и опустил голову, как бы глубоко обдумывая то, что слышал.
Вскоре шествие двинулось дальше, но в молчании; только когда показалась Кшесня, аббат ощупал свой пояс, повернув его так, чтобы легко было схватить рукоять кинжала, и сказал:
- А старый Вильк из Бжозовой, должно быть, с большой свитой приедет.
- Должно быть, - согласился Зых, - да слуги что-то болтали, будто он захворал.
- А один мой клирик слыхал, что он собирается на нас напасть у постоялого двора, после обедни.
- Он бы не сделал этого без предупреждения, а особенно после обедни.
- Дай ему Бог опомниться! Я войны ни с кем не ищу и обиды переношу терпеливо.
Тут он оглянулся на своих "шпильманов" и сказал:
- Не обнажать мечей и помнить, что вы слуги духовного лица, и только если те нападут первые, тогда бейте их.
Збышко, едучи рядом с Ягенкой, с своей стороны расспрашивал ее о деле, которое его больше всех занимало.
- Чтана и молодого Вилька мы обязательно встретим в Кшесне, - говорил он. - Ты мне покажешь их издали, чтобы я знал, которые.
- Хорошо, Збышко, - отвечала Ягенка.
- Они, должно быть, подходят к тебе перед обедней и после обедни? Что же они тогда делают?
- Оказывают мне услуги, насколько могут.
- Сегодня они не будут этого делать, понимаешь? Она чуть ли не смиренно ответила:
- Хорошо, Збышко.
Дальнейший их разговор прервал стук деревянных колотушек, потому что в Кшесне еще не было колоколов. Вскоре они приехали. Из толпы, ожидающей перед костелом обедни, тотчас же вышли молодой Вильк и Чтан из Рогова, но Збышко предупредил их, соскочив с коня, прежде чем они успели подбежать и, обхватив Ягенку, снял ее с седла, а потом взял за руку и, вызывающе поглядывая на них, повел к костелу.
В притворе костела ждало их новое разочарование: оба поспешили к чаше со святой водой и оба, погрузив в нее руки, протянули их девушке. Но то же самое сделал и Збышко, а она прикоснулась к его пальцам, потом перекрестилась и вместе с ним вошла в костел. Тогда не только молодой Вильк, но и Чтан из Рогова, хоть он был умом слабоват, догадались, что все это было сделано нарочно, и обоих охватил такой дикий гнев, что у них даже волосы зашевелились под сетками. Насилу сохранили они настолько ясного сознания, что в гневе, боясь наказания Божьего, не захотели войти в костел; вместо этого Вильк выскочил из притвора и как шальной помчался между деревьями кладбища, сам не зная куда. Чтан бросился за ним, тоже не зная, зачем он это делает.