Утром 3 июня крейсера снова вздрогнули от колоколов громкого боя - дым, дым, дым… Дым был замечен наружной вахтой близ входа в Сангарский пролив, и скоро все увидели большой углевоз "Аллантон" под флагом Великобритании. Выстрелом под нос ему велели лечь в дрейф. Англичане не слишком-то обрадовались появлению русской "призовой команды". Капитан "Аллантона" вел беседу, нарочно проглатывая окончания слов, очевидно, надеясь, что русские офицеры не поймут его речи.
- Какой груз, кэптен?
- Уголь.
- Происхождение угля? Качество его? Количество?
- Семь тысяч тонн. Из Мурорана. Дрянь уголь…
Проверили - бездымный кардиф, пригодный для сгорания в топках боевых кораблей (не его ли ожидал сейчас Того?).
- Куда идете, кэптен?
- Меня ждут в Сингапуре…
Расспросили команду: их ждали в Сасебо. Показать судовые коносаменты (документы о грузе) капитан отказался. Его погубила собственная осторожность; он вел вахтенный журнал от портов Англии до Гонконга, а дальше шли чистенькие странички. Углевоз был арестован, и "призовая команда" повела его во Владивосток, а крейсера снова растворились в безбрежии - неуловимые для Камимуры… "Но где же сам Камимура?"
* * *
Как всегда, с пяти часов утра громко верещали корабельные сверчки, а ровно в шесть горнисты в белых шарфах, при белых перчатках поднимали команды тревожной музыкой. В палубах крейсеров, пронизанных сквозняками, слышались бодрые голоса: "Охайо… охайо… охайо!" (доброе утро). До восьми часов матросы разгуливали в кимоно, кормили сверчков кусочками тыквы и арбуза. В бамбуковых загородках коки свертывали шеи уткам для стола офицеров, боцмана обливали забортной водой из шлангов тощих пятнистых свиней, обреченных на съедение… Эскадра пробуждалась!
Камимура не променял Японское море на Желтое, как думали о нем в штабе Скрыдлова: он прочно базировал крейсера в прежнем оперативном районе Цусимы, где его на этот раз усиливал адмирал Уриу, склонный к алкоголизму. Так что против трех наших единиц была собрана целая эскадра из десяти крейсеров и отряда миноносцев… В эту ночь Камимура спал, держа голову на подушке, набитой чайными листьями, чтобы спастись от мучительной мигрени. Было семь часов утра, когда с вахты ему доложили, что брандвахтенный крейсер "Цусима" заметил русские крейсера… Странно:
- Нет ли ошибки? Как они туда попали?
Вопрос обязателен, ибо второй крейсер "Чихайя" сторожил проливы к северу от Цусимы, и непонятно, как "Чихайя" мог их прохлопать. Вахтенный офицер объяснил неувязку с информацией тем, что в море еще держится туман, а радиопередачи русские заглушают в эфире искрами своих "Дюкретэ".
- Телеграфируйте в Симоносеки, чтобы задержали выход пароходов с грузами в Желтое море для нужд армии.
- Но грузы были уже в пути.
- Тогда, - распорядился Камимура, - всем пароходам, идущим из Желтого моря, следует укрыться в нашем порту Озаки. "Чихайя" пусть соединится с эскадрою. А миноносцам - вперед: найти, атаковать, уничтожить…
"Цусима" держался от русских подальше, а в 13.25 он потерял визуальный контакт с ними. К тому времени японские миноносцы, обыскав море вокруг Цусимы, не нашли следов русских и уже возвращались обратно. На контркурсах им встретились крейсера Камимуры… Миноносников опросили:
- Куда делись русские крейсера?
- Мы слышали дальний гул стрельбы, мы прошли через плавающие обломки кораблей, но русские… они как неви - димки!
Камимура резкими зигзагами, будто грозовая молния, исчертил море, кидаясь в разные стороны, но русских не обнаружил. Однако, если бы тогда можно было совместить две кальки курсов, русского и японского, то возле острова Окино-сима эти линии почти соприкоснулись бы! Это значило: противники в какой-то момент шли рядом, и только случай помешал им заметить один другого. Наверное, русские могли бы сказать, что им повезло!
- Нам просто не везет, - говорил Камимура, принимая из рук вестового лакированную чашку с горячей бобовой похлебкой, которую он, обжигаясь, и выкушивал прямо на мостике…
Его команды тоже обедали. Обвязав головы платками, матросы сидели на рундуках, меж них стояло ведро с рассыпчатым рисом. На тарелочках (не больше чайного блюдца) каждому дали по две рыбки величиной с сардинку, по соленому огурчику и горстке овощей. Два корешка имбиря на каждую душу заменяли десерт, а после приятного чаепития матросы обмахивались веерами. Корзины бумажных цветов, украшенные перьями птиц, веселили убогую обстановку кубриков.
Камимура опустил палец в аквариум, и обленившийся печелийский угорь, виляя хвостом, затаился в песке. Наблюдая за его повадками, адмирал высказал предположение:
- Очевидно, русских надо искать возле Гензана.
В ночь на 3 июня к поискам "невидимок" подключились крейсера "Чихайя" и "Такачихо". Утром русские уже арестовали английский пароход "Аллантон" возле самых берегов Японии, а Камимура бестолково выискивал их возле берегов Кореи - совсем в другой части моря. Японцы омертвело болтались на острых галсах, бесцельно пережигая запасы топлива, и лишь через два дня их "Телефункены" приняли сигнал: русские корабли видели у Сангарского пролива… Японские историки тщательно замаскировали эти позорные страницы бессилия Камимуры!
- Возвращаемся на Цусиму… в Озаки, - сказал он, и, держась за полированный поручень трапа, адмирал медленной походкой разбитого усталостью человека спустился в салон, где древний карликовый кедр, взращенный предками, утешил его своей уникальной выносливостью… "Но какой позор!"
Вся Япония говорила о русских крейсерах-невидимках.
Вся Япония потешалась над своим адмиралом.
Газеты помещали карикатуры на Камимуру…
* * *
Во всей этой истории набега владивостокских крейсеров до сих пор сокрыта подспудная тайна, которую нелегко расшифровать.
При оставлении города Дальний наши войска успели угнать паровозы, зато оставили на путях вокзала более 400 вагонов. В условиях войны каждый вагон - драгоценность. Но вагоны становятся дровами, если нет паровозов. Завозить морем паровозы из Японии не было смысла, ибо русская колея железных дорог в 1524 миллиметра не совпадала с японским стандартом. Чтобы спасти положение, первое время японцы заменяли паровозную тягу китайцами. Тысячи нищих кули (за горсть риса в конце трудового дня) тащили на себе японские эшелоны на дальние расстояния. Конечно, впряженные вместо локомотивов китайские рабы не могли развить скорости паровозов. Перешивать же русскую колею на размеры японской - это работа долгая. Именно тогда-то Япония закупила мощные локомотивы в США, колеса которых точно ставились на русские рельсы. Таким образом, эта проблема военных перевозок была разрешена. Но …
"Но, - писал французский журнал "Ревю милитар", - эти американские паровозы погибли при потоплении владивостокскими крейсерами японских транспортов "Хитаци-Мару" и "Садо-Мару", почему японцам пришлось выписывать паровозы из Японии и начать перешивку русской колеи…"
Заслуга наших крейсеров была неоспорима!
Это были вынуждены признать даже англичане: "Крейсерство Владивостокского отряда - наиболее дерзкое предприятие изо всех проделанных русскими, то, что русским крейсерам удалось скрыться от эскадры Камимуры, возбудило общественное мнение в Японии". Еще как возбудило!
Адмирал Ямамото, с поклоном привстав из-за стола, принял в министерском кабинете депутацию разгневанных токийских капиталистов и озлобленных спекулянтов ору - жием.
Министр выслушал их обвинения, полузакрыв глаза.
- Я понимаю ваши тревоги, - сказал он депутатам. - Конечно, ваши прибыли пострадали. Согласен, что продукция наших заводов должна служить победе, а не валяться грудою ржавого хлама на дне океана. Тем не менее я, адмирал Ямамото, пользуюсь приятным случаем, дабы заверить вас, что повторения подобных катастроф отныне уже не будет…
Будет или не будет? С крейсерами шутить опасно.
* * *
Владивосток торжествовал. Столичные газеты успели запугать читателей телеграммами различных агентств, будто Камимура уже выдержал сражение с нашими крейсерами, город - в скорби - готовился принимать раненых, и потому возвращение крейсеров стало для всех праздником. Жители пережили подряд три волнующих момента. Сначала сняли с камней "Богатыря" и, опеленав его днище пластырями, словно раны бинтами, бережно отвели в док. Затем "призовая команда" привела захваченный у англичан "Аллантон" с грузом отличного кардифа. Следом за крейсерами, целыми и невредимыми, в Золотой Рог вбежали наши "собачки", ходившие в боевой набег до Гензана…
Матросы стали героями дня; щелкая базарные семечки, они шлялись по улицам в обнимку, раздуваясь на ветру широченными клешами, свысока поглядывали на солдат гарнизона.
- А, крупа несчастная! Сидят в казармах по нарам, будто в тюряге срок отбывают, и заплатки на штаны ставят. Рази у них жисть? От полка из атаки половина живьем выходит. Зато у нас, Вася, как долбанут миной под мидель - в штабах флота похоронки писать не успевают… Вот это житуха!
В квартире Парчевских теплый ветер приветливо развевал оконные занавески, было слышно, как в саду Невельского духовые оркестры наигрывали старинные вальсы. Житецкого, слава богу, сегодня на Алеутской не было, мадам Парчевская встретила юного мичмана почти восторженно:
- О, как вы любезны, что не забываете нас. В городе о вас говорят как о героях, и, надо полагать, скоро все офицеры крейсеров будут гордиться новенькими орденами. Надеюсь, ваша карьера обеспечена.
- Возможно, - скромничал мичман. - Вполне воз - мож - но…
Он уже знал, что его в числе прочих представили к ордену Станислава 3-й степени. Была суббота, и в "абажурной" Парчевских снова собирались участники квартета. Полковник Сергеев, душевно игравший на альте, кажется, уже привлекался к следствию за хищения по службе и теперь старался доказать всем гостям, что японские интенданты тоже воруют:
- Видел я тут недавно пачки галет для японских солдат. В каждой должно быть по восемь штук. Какую ни вскроешь, двух-трех галет не хватает… И - ничего! Шума не подымают. Не как у нас. Нагнали тут шайку всяких ревизоров…
Почтовый чиновник Гусев, настраивая свою дешевую скрипочку, убедительно просил Панафидина помнить:
- Вы же знаете, что я всегда держу длинное фермато - сколько можно. Чтобы у нас не получилось как в прошлый раз, когда вам не хватило смычка вытянуть до половины…
Гости расселись, и Сергей Николаевич энергично вступил виолончелью в свою музыкальную очередь, смычок легко и послушно касался инструмента, пальцы мичмана с опьяняющим вдохновением вырвали из струн волшебное пиццикато. Ему было до жути сладостно, что именно сегодня, когда играется так хорошо, Вия Парчевская тихой скромницей сидела рядом. Внимательный к нотам, Панафидин исподтишка любовался ее неземным спокойствием, ее руками, покорно лежавшими на коленях. После концерта гости постарше сразу потянулись к накрытому для ужина столу, а мичман беседовал с девушкой…
- Что-то я не вижу сегодня Житецкого, - заметил он.
Вия Францевна внесла успокоение в его душу:
- Игорь Петрович оказался чересчур тривиальным. Пока вы плавали так далеко, что всем нам было страшно за вас, господин Житецкий, стыдно сказать… не поверите!
- Почему же? Скажите. Поверю.
- Он в женской гимназии передвигал мебель и развешивал по стенам какие-то дурацкие картинки на морские темы. Все дуры гимназистки безумно влюблены в Житецкого, а инспектриса гимназии, старая грымза, без ума от его услужливости…
Давно не чувствовал себя так хорошо Панафидин, как в этот чудесный и теплый вечер, радостно было ему стоять возле окна, восхищаясь панорамою рейда, золотыми россыпями электрических огней на крейсерах. Гости уже расходились, довольные ужином, захмелевший Гусев долго искал в передней свою фуражку почтового ведомства. Панафидин перед зеркалом поправил острые "лиселя" своего высокого воротничка.
- Не забывайте нас, - трогательно просила Вия. - Сегодня у меня, как никогда, дрогнуло сердце… от вашей му - зыки!
Неся футляр с драгоценным "гварнери", мичман думал, что в юности можно гордиться орденом Станислава даже и третьей степени. Пройдет еще года три-четыре, и он уже лейтенант. На опустелой пристани, едва освещенной тусклыми фонарями, дежурный показал ему рюриковскую шлюпку. Сонные матросы с грохотом разобрали весла, разом всплеснула темная вода, а уключины скрипнули, как испуганные в ночи птицы… Среди загребных Панафидин разглядел в потемках громоздкую фигуру комендора Николая Шаламова, который явно желал услышать от мичмана похвалу своему усердию. Сила есть - ума не надо: верзила сделал такой могучий гребок, что весло треснуло пополам, а такие "подвиги" на флоте оценивались очень высоко.
- Молодец! - сказал ему Панафидин. - Завтра же утром о твоем старании доложу старшему офицеру, и надеюсь, что тебя лишний раз отпустят на берег… Только не напейся, братец!
- Ни в коем разе, - был приятный ответ. - Мы с того самого случая насчет выпивки осторожны… воздержива - емся.
* * *
Порт-Артур жил и боролся, вонзая ослепительные бивни прожекторов в окружающие его форты, скалы, острова, исследуя четкие квадраты моря и рейдов. По вечерам на бульваре играла музыка, люди еще танцевали. Рестораны работали, но цены на продукты уже подскочили. Банка масла стоила 1 рубль 20 копеек, десяток яиц - 60 копеек. В большем употреблении были маньчжурские огурцы - почти в аршин длиною, но безвкусные, иногда вызывающие у людей холерные поносы.
Успех отряда крейсеров был омрачен поражением наших войск у Вафангоу (это город и станция КВЖД в 150 верстах к северу от Порт-Артура). Виноват в поражении был Куропаткин, который с легким сердцем приказывал наступать и не испытывал угрызений совести, приказывая отступать. А как же иначе, если у него "трезвый взгляд на вещи"? Эта проклятая "трезвость" была хуже горького пьянства! Напутствуя войска в битву, Куропаткин заранее подрывал их моральный дух крамольными словами: "Если… придется встретить превосходящие силы (врага), то бой не должен быть доведен до решительного удара". Генералы и не доводили…
Операция владивостокских крейсеров опять отсрочила агонию Порт-Артура: гвардия японского императора нашла могилу на дне моря возле Цусимы, туда же, в бездну, канули и осадные орудия Круппа, способные раскалывать железобетон фортов и разрывать путиловскую броню кораблей. Защитники крепости, солдаты гарнизона и матросы эскадры Витгефта, еще не теряли надежд на лучшие времена.
- Ништо, братцы! - говорили они. - Ежели глиста Куропаткин не приползет на подмогу от Ляояна, так Зиновий приплывет от Кронштадта и даст Того пинкаря хорошего…
Питерские пролетарии, привезенные в Порт-Артур еще адмиралом Макаровым, трудились денно и нощно. С помощью доков и кессонов они возрождали былую мощь броненосцев, подорванную японскими минами в памятную ночь пиратского нападения. Наместник Алексеев диктовал из Мукдена свою волю, призывая Витгефта: "Выйти в море для решительного боя с неприятелем, разбить его и проложить (эскадре) путь во Владивосток… решайте этот важный и серьезный шаг без колебаний". 8 июня броненосец "Победа" сбросил с днища последние ремонтные кессоны, водолазы выбрались на палубы и скинули шлемы скафандров:
- Все, братва! Дай курнуть… Теперь с этой "Победой" у нас шесть броненосцев противу шести японских. Драка будет законная - баш на баш. Чиркни спичкой, вот спаси - боч - ко…
Витгефт отдал приказ протралить выходы из бассейнов, но его (как и многих флагманов) смущало, что часть корабельной артиллерии сражалась на суше и переставить пушки с позиций на палубы уже не представлялось возможным.
- Господа, - говорил Витгефт, - вы же знаете, что я штабной человек, за столом над картами чувствую себя уверенней, нежели на мостике броненосца. И все-таки настояниям наместника я вынужден подчиниться… А как вы?
Через секретную агентуру Того о многом был извещен. Порою он знал даже больше офицеров русской эскадры. Накануне ему принесли номер порт-артурской газеты "Новый Край", которая расхвасталась окончанием ремонта броненосцев. Того, усиливая свою эскадру, включил в нее и старенький китайский броненосец "Чин-Иен". Простой подсчет показывал: противу 103 000 тонн русского водоизмещения он, адмирал Того, может выставить к бою 139 000 тонн, закованные в броню…
В два часа дня 10 июня Порт-Артурская эскадра вытянулась в Желтое море. Вильгельм Карлович, окруженный сонмом флаг-офицеров и штабных прихлебателей, стоял на мостике "Цесаревича", охотно делясь своими планами, которые никоим образом нельзя было причислить к стратегическим:
- Уповая на вышние силы, я надеюсь, что Того не успел собрать свои корабли воедино на островах Эллиота, и через три дня мы все будем фланировать уже по Светланской…
Ну что ж! Почему бы и не пофланировать?
Часы в рубках фиксировали время: 17.10. Эскадра лежала в боевом развороте, когда с румбов от норд-оста величаво выкатилась на пересечку ей внушительная армада противника, и сигнальщики надрывными голосами оповещали:
- Головным "Миказа" под флагом Того… "Сика-сима", "Асахи", "Фудзи"… ясно вижу - "Ниссин" и "Касуга"…
370 орудий Того выдвигались противу 300 русских пушек. Стройность кильватерных колонн Того подавляла (и это бесспорно). Одновременно "Чин-Иен" стал заворачивать крыло японской эскадры, как бы отсекая корабли Витгефта от береговых укреплений Квантуна. На мостике флагмана - волнение:
- О, черт! В с е х собрал… даже этот "Чин-Иен", железная рухлядь от старой императрицы Цыси…