- Куропаткин, - вдруг весело захохотал Того…
Янки быстро набрались "банзая". Размахивая руками и роняя карандаши с блокнотами, они выражали восхищение всем увиденным, говорили, что теперь только писать и писать… Читатели ошалеют от восторга! Кеннан сказал:
- Господин адмирал, мы, американцы, здорово надавали Испании, когда вели с ней войну из-за Кубы и Филиппин, там, в Мадриде, все испанские адмиралы до сих пор ставят примочки на свои синяки. Но если бы нам довелось сражаться против вас, мы все были бы разбиты вами - с позором!
Того встал, давая понять, что визит окончен. Вся эта пишущая шатия-братия удалилась. Были вызваны вестовые:
- Уберите все и как следует проветрите салон, чтобы тут не воняло глупыми европейцами и дураками из Америки…
Того выбрался на шкафут "Миказы", чтобы выкурить папиросу. Миноносец отваливал от флагмана, увозя гостей, которые пьяно цеплялись за неряшливые гроздья грязных мантелетов. День угасал, темнело. Покуривая, адмирал иногда подолгу смотрел в сторону недалекого Порт-Артура, над которым вспыхивали яркие снопы искр, небо там прочерчивали, словно рейсфедером, четкие траектории фугасных снарядов…
Того ждал. Он ждал, когда армия генерала Ноги заставит адмирала Витгефта снова вывести Порт-Артурскую экскадру в море - навстречу ему, адмиралу Того… он этого дождет - ся!
* * *
Из дневника безвестного участника обороны Порт-Артура: "Банзай! Ура! Лязг оружия… стоны… От взобравшихся наверх (японцев) в минуту ни одного живого… Деремся на трупах, все в крови… А японцы шеренгами, с криками "банзай!", лезут на наши штыки, со стонами летят с кручи вниз. Вот, вижу, под отвесом скалы засело их с полроты на уступе и палят вверх без разбору. Пулей в них не попасть, а штыком не достанешь.
- Валяй, ребята, камнями! - кричу я.
Выбили и этих. Отступили немногие, а большинство так и осталось на месте, повисли мертвые на остриях скал…"
Порт-Артур держался стойко. Японцы не признавали Красного Креста, убивая санитаров, а потому горы поверженных врагов окружали наши укрепления. Иногда эти кучи людей шевелились, а самураи на вопли своих же раненых отвечали усиленным огнем. Чтобы избавиться от трупного смрада, наши солдаты засовывали в ноздри комки пакли, пропитанной скипидаром. Русские потери - это факт! - были намного меньше японских, но положение становилось уже критическим, почти отчаянным.
Наместник Алексеев умолял Куропаткина хотя бы оттянуть часть японских сил, дабы полегчало защитникам Порт-Артура, и Куропаткин охотно пошел ему навстречу. Оттянуть японцев - в его понимании - значило отступить еще дальше в глубь Маньчжурии, что он и сделал, оставив 18 июня японцам Инкоу.
Инкоу лежал в самой глубине Ляодунского залива и в отличие от других китайских городов считался городом богатых компрадоров, его называли "маньчжурским Порт-Саидом". Куропаткин преступно отвел свои войска, когда в доках Инкоу еще оставалась на ремонте наша канонерка "Сивуч".
У городских ворот захватчиков встречали богатые мандарины, развернув перед ними желтые знамена "Лун-чи" с изображениями страшных драконов. Компрадоры кричали "ван-шоу!" (то есть многие лета) победителям. Японцам поднесли приветственные адреса консулы - американский, английский и немецкий (кроме французского, которого японцы тут же запихнули в тюрягу, как русского союзника). Страшный взрыв потряс Инкоу, ни единого стеклышка целым не осталось - это русские моряки рванули своего "Сивуча", после чего, сложив на арбы свои манатки, пешком ушли из Инкоу догонять армию Куропаткина и с трудом нагнали ее уже в Ляояне. Агентство Рейтер спешно оповестило цивилизованный мир о том, что канонерская лодка "Сивуч" сдалась "доблестным японцам". Затем английская колония Инкоу закатила самураям роскошный ужин, на котором присутствовали и европейские дамы в белых платьях… Мандарины не стерпели этого и в своем усердии перед оккупантами решили перещеголять англичан. Они закатили японцам такой пир, что Уайтхолл в Лондоне зашатался от зависти. На беспрестанные вопли японских офицеров "банзай!" мандарины отвечали:
- Ван-шоу… ван-шоу, - восхваляя своих захватчиков.
- Банзай… хэйка банзай! - не уступали им самураи.
К полуночи пьяные японцы стали орать "ван-шоу!", а пьяные мандарины осипли от криков "банзай!". На следующий день, к удивлению китайцев, японцы сорвали с городских зданий "Лун-чи" с драконами, водрузив над ними свое красное солнышко. Не это мне странно! Другое: англичане, кажется, обиделись на своих союзников, ибо Англия давно собиралась оккупировать Инкоу, чтобы сделать из него некое подобие Гонконга или Сингапура. Но японцы сразу показали им, кто здесь хозяин…
Никто не понимал причин оставления Инкоу, а для наместника это был удар… Ведь за Инкоу рельсы КВЖД, облитые русским потом и осыпанные русским золотом, эти проклятущие рельсы тянутся до Ляояна, от Ляояна рукой подать до Мукдена, где сейчас в роскоши дворца сидит он сам, "Его Квантунское Величество", и для него рельсы обрывались не где-нибудь, а именно за этим вот столом, крытым зеленым нефритом, на который он и возложил свои локти с адмиральскими обшлагами:
- Куропаткин и в самом деле вознамерился драпать до самого Мукдена… Оттянул японцев, ничего не скажешь. Так помог Артуру, что повесить его мало… мерзавца!
В падении Инкоу была еще одна угроза - обрыв связи. Все депеши из Порт-Артура шли морем на Инкоу, откуда и доставлялись в Мукден; теперь же морякам предстояло под лучами прожекторов пересекать Печелийский залив, чтобы попасть в китайский порт Чифу. Здесь они вручали почту русскому консулу, который и телеграфировал содержание депеш на имя наместника… Это и долго и рискованно! Забегая вперед, я сразу же предваряю читателя, что обрыв связи, вызванный падением Инкоу, отразился не только на судьбе геройского Порт-Артура - он отразился и на Владивостоке, где сейчас отдыхали наши усталые крейсера… Куропаткин помог!
* * *
В порт-артурском ресторане "Палермо", угол которого был разрушен прямым попаданием, сидел пожилой штабс-капитан, вчера раненный, еще осыпанный прахом окопов. Перед ним стояла бутылка французского коньяка "Мари", за которую он отдал последние сорок рублей. Говорил в открытую, без страха:
- Куропаткин - стенка, за которой ничего нету. Пустота! А ведь он был нашим военным министром! Неужели лучшего не сыскали? Теперь мне в траншею японцы листовки кидают. Вот, почитайте: "Храбры русики я была Артур скоро вкусный еда с закусики прошу готовь…".
Генерал Ноги уже занимал высоты Волчьих Гор, откуда японцам виднелась гавань, откуда его пушки могли бить по кораблям, стоящим внутри бассейна… Весть о падении Инкоу вызвала в гарнизоне упадок духа, истощение сил. В довершение всех несчастий крейсер "Баян" задел какую-то шальную мину, его переборки выдержали давление воды, но бедняга притащился в бассейн с дифферентом на нос.
- Ну вот! - говорили на эскадре. - Подрыв "Баяна" даст начальству новый повод оправдать бездействие эскадры. В самом деле, лучше уж смерть в бою, нежели ждать, когда тебя свалит осколком или отравишься какой-нибудь падалью…
Над позициями, перелетая с мертвых на живых, тучами роились жирные маньчжурские мухи с красными, как у вампиров, отвратными головами. Солдаты с высот позиций сливали в низины целые бочки с негашеной известью, чтобы хоть как-то спасти себя от заразы… 20 июля Стессель объявил по гарнизону, что вольнонаемные могут считать свои контракты расторгнутыми, китайские джонки согласны за деньги прорваться в Чифу. Питерские пролетарии-путиловцы были возмущены:
- Вот как! Нас сюда Степан Осипыч бесплатно привез ради победы, а теперь я за свои же кровные труса праздновать должен… Никуда не поедем! Назло врагам… Лучше уж тут и подохнем на рабочих местах у своих станков…
На флагманском броненосце "Цесаревич" адмирал Вильгельм Карлович Витгефт разделял вечернюю трапезу со своим младшим флагманом - контр-адмиралом князем Ухтомским, который с подозрением гурмана обнюхал ромштекс с яйцом.
- Это еще не собачина? - спросил князь.
- Пока лишь конина, - отвечал Витгефт. - А если хочешь шашлык из баранины, напросись на ужин к коменданту. Вера Алексеевна Стессель - лучшая хозяйка в гарнизоне крепости.
- И лучшая спекулянтка, - добавил князь.
Витгефт показал ему директиву от Алексеева, в которой были слова, бьющие по самолюбию адмиралов, словно пощечины: "ЭСКАДРЕ ОСТАВИТЬ ПОРТ-АРТУР… напоминаю лично вам и всем начальствующим лицам О ПОДВИГЕ КРЕЙСЕРА "ВАРЯГ"!"
- Бьют… если не по лошадям, так по оглоблям, - сказал Витгефт. - Но порою мне кажется, что японцы не лезли бы в Порт-Артур, если бы здесь не стояла наша эскадра. Им нужна добыча наглядная и осязаемая, дабы предъявить миру товар лицом. Уведи мы отсюда броненосцы во Владивосток - и натиск самураев, наверное, ослабнет… Петр Петрович, я готов умереть. Но готов ли я, как адмирал, вести в бой эскадру?
- Я не готов, - сознался Ухтомский, - и в успех прорыва не верю, как не веришь в него, думается, и ты…
25 июля японцы начали обкладывать бассейны гавани бомбами из осадных орудий. Случайным попаданием вдребезги разнесло телефонную станцию "Цесаревича", следующий взрыв поразил самого адмирала… Вильгельм Карлович оторвал окровавленную ладонь от правого плеча, сказал доктору:
- Жаль… жаль… даже очень жаль!
- О чем вы? - не понял его врач.
- Жаль, что не сразу… было бы лучше… для всех!
На следующий день Витгефт открыл совещание флагманов. Настойчивые понукания со стороны Алексеева обрели для него законную форму, подкрепленные особой директивой Николая II, утвердившего мнение дальневосточного наместника о необходимости скорейшего прорыва эскадры во Владивосток.
Рескрипт есть рескрипт, и флагманам пришлось встать.
- Объявляю всем вам волю его императорского величества, которая да будет для всех нас священна… Кто может, тот прорвется, - подлинные слова Витгефта, вошедшие в протокол. - При аварийных ситуациях никого не ждать. При гибели кораблей никого не спасать, чтобы не задерживать общее движение эскадры… При сильном сопротивлении противника на генеральном курсе к Владивостоку разрешается отойти в порты нейтральных государств, даже если это грозит интернированием и разоружением. Но, - заключил Витгефт уже твердым голосом, входя в главную роль этого чудовищного спектакля, - ни в коем случае обратно в Порт-Артур никому не возвращаться…
В порту горели цистерны с машинным маслом, черный ядовитый дым окутывал эскадру, из этого непроницаемого облака русские броненосцы ритмично выплескивали струи ответных залпов, громя перекидным огнем - через горы! - батареи противника… "Пересвет" дважды вздрогнул от попаданий, а "Ретвизан" получил пробоину ниже ватерлинии, его низы жадно поглощали забортную воду - тонну за тонной. Но желание сразиться с эскадрою Того было так велико в команде, что эту пробоину на скорую руку залатали железом и деревяшками:
- Где наша не пропадала! Пойдем с заплаткою…
Владивосток казался людям теперь волшебною сказкой, городом надежды и счастья. Правда, находились и скеп - тики:
- В июне уже пробовали, да назад раком пятились. Ничего у нас не получится! Надо дождаться прихода балтийцев Зиновия Рожественского, и тогда можно смело вылезать из этой берлоги… Или мало мы тут пузырей на воде оставили?
- Так лучше пузырь! - отвечали маловерам. - Кто и булькнет, не без этого, на то и жизнь морская… Или лучше в этой могиле вытянуться в стельку да лежать руки по швам?
Адмирал Витгефт заранее попрощался с сыном, который в чине мичмана служил в десантной роте Квантунского экипажа, уже израненный, трижды награжденный за отвагу.
- Прощай, Володя. Может, и не увидимся. Какая б ни была кончина моя, напиши маме, что смерть моя была легкой…
* * *
Чем выше положение полководца, тем более удален он от опасности. На флоте иначе: чем выше положение адмирала, тем выше он поднят над мостиком флагмана, открытый для противника в большей степени, нежели его подчиненные, укрытые броней. Генералам не надо ходить в атаки, зато адмиралы ведут корабли сами, обязанные увлекать экипажи своим личным примером, личным бесстрашием. Потому-то солдаты и говорят - нас послали, а матросы говорят - нас повели!
Значит, от личного поведения Витгефта зависит сейчас судьба всей эскадры. Хэйхатиро Того остался с кораблями у Эллиота, распорядившись, чтобы адмирал Камимура не пропустил возле Цусимы владивостокские крейсера.
- Ни в коем случае! - настаивал он.
Камимура не хотел снова расстилать красную циновку.
* * *
Свершилось! Наконец-то в Петербурге оценили кавторанга Хлодовского как надо. Скрыдлов поздравил его:
- Вас отзывают с крейсеров в Главный морской штаб, и я от души радуюсь вместе с вами, Николай Николаич. Вас ожидает любимая работа на благо русского флота, о какой вы давно мечтали. Можете сразу заказывать билет до Петербурга.
Хлодовский выглядел респектабельно, при галстуке-бабочке, как у актера, пушистые бакенбарды красиво обрамляли его симпатичное лицо. Он справился с волнением:
- Билет я, конечно, куплю… на пятое, скажем, августа, дабы не лишать себя счастья свершить на "Рюрике" еще один боевой выход. Поверьте, я не могу оставить свой крейсер, когда события у Порт-Артура назревают вроде нарыва.
- Нарыв скоро лопнет, - мрачно ответил Скрыдлов. - А я бы на вашем месте не впадал в крайности этой ли - рики.
- Для меня это не лирика, а вопрос чести…
После выхода в океан на крейсера было страшно смотреть. Вернулись с рыжими, обгоревшими трубами, словно побывали на пожаре. Борта "поседели" от потеков засохшей соли. Палубы осыпало изгарью котлов и сажей. Потрясло достаточно, теперь крейсера нуждались в ремонте. На "Рюрике" потекли холодильники. "Громобой" обнаружил дефекты в рулевом управлении, а на "России" сломался клинкет (задвижка) в паропроводах, отчего из 32 котлов флагмана неожиданно могли отказать сразу четыре котла. Предстояла большая работа. Наконец, просто выспаться, просто погулять - это ведь тоже надо…
Панафидин снова коснулся смычком виолончели!
- Не знаю, что случилось с руками, - жаловался он. - Смычок не идет по грифу, а пальцы словно деревянные…
Вечером он навестил бал в Морском собрании, но танцевать стеснялся, и был даже рад, когда рюриковские бароны Курт Штакельберг и Кесарь Шиллинг залучили его в ресторан. Курляндцы были чудаками порядочными, но ребята славные. Штакельберг делал вид, что он тонкий знаток вин.
- Рекомендую бордо, не знавшее солнца Гароны, или вот этот мускат-люнель, разлитый по бутылкам в Тамбове.
- У меня выбор гораздо лучше, - настаивал гигант Шиллинг, подстриженный ежиком, словно уличный городовой. - Попробуй мадеру из города Кашина, славного святыми угодниками… Заодно блесни перед нами, Сережа! Скажи что-нибудь по-японски.
- Домо аригато, - сказал Панафидин.
"Никита Пустосвят" был настроен трепливо:
- Дама и рыгато? Перетолмачь на язык родных осин.
- Пожалуйста: "домо аригато" - "благодарю вас"…
Бароны ушли танцевать. Наплывы бальной музыки тревожили воображение, и Панафидин нечаянно вспомнил ту прекрасную женщину, которая недавно в кафе Адмиральского сада скромно пила ледяной лимонад. Тут к мичману подсел осунувшийся каперанг Стемман, жующий пирожок.
- Давненько не виделись, Сергей Николаич. Вы еще не жалеете, что променяли "Богатыря" на "Рюрика"?
- Да нет, Александр Федорович, пока все хорошо…
- Поздравляю. У вас ходовая вахта где?
- Мостик.
- А боевая?
- Второй пушечный каземат правого борта…
Стемман аккуратно доел хрустящий пирожок.
- Порт-Артур обречен, - неожиданно произнес он, переходя на шепот. - Судя по всему, нашим крейсерам скоро предстоит встреча с эскадрою Вильгельма Карловича Витгефта.
- Где?
- Боюсь, опять возле Цусимы… место тяжкое! Два узких пролива, слева Корея, справа Япония, а до Владивостока еще винтить и винтить. Кажется, в штабе Скрыдлова уже планируют - и рандеву, и характер встречи. За наши крейсера можно быть спокойным, а вот Витгефт… выдержит ли он бой?
Для всех на "Рюрике" было неожиданно, когда вечером кавторанг Хлодовский показал билет на поезд до Петер - бурга.
- Но за мною еще один поход… последний! - сказал он. - Я пойду в море с этим билетом в кармане. После меня хлопотную должность старшего офицера, очевидно, займете вы, Николай Исхакович, - сказал он минеру Зенилову, - или вы, Константин Петрович, - кивнул он лейтенанту Иванову 13-му.
Хлодовский как будто предвидел свою судьбу!
* * *
В проводах, безжалостно оборванных у Инкоу, уже звенела трагедийная нота, а выход эскадры из Порт-Артура становился неизбежен… Скрыдлов развил бурную деятельность.
- Времени нет, нет времени! - суетился он. - Если уж нельзя форсировать ремонт крейсеров, значит, надо его сворачивать. Какие механизмы разобраны, быстро собрать. Что там на "России"? Клинкет паропровода? Ладно, как-нибудь пронесет… Главное - быстро! Чтобы в любую минуту бригада могла выйти в точку рандеву с эскадрою Витгефта.
- А где она, эта точка? - спрашивали каперанги.
- Пока… сам не знаю, - отвечал Скрыдлов.
Он телеграфировал наместнику, что крейсера Владивостока готовы отвлечь на себя эскадру адмирала Камимуры. "Для успеха, - сообщал Скрыдлов, - мне КРАЙНЕ ВАЖНО знать время выхода адмирала Витгефта" (ибо координация действий необходима как воздух). Алексеев отвечал, что о выходе Витгефта известит сразу же, как только будет извещен об этом сам.
- Он меня известит, когда сам узнает, - ворчал Скрыдлов. - А если его вообще не известят? Такое ведь тоже возможно…
Все в жизни объяснимо, и только поведение Скрыдлова остается необъяснимым. История уже сняла с него придирчивые упреки за то, что он не рискнул прорваться в Порт-Артур. Но почему адмирал и теперь оставался на берегу?
Все надеялись, что уж сейчас-то, когда решается судьба Порт-Артурской эскадры, он по праву займет место на мостике "России", чтобы, соединясь с эскадрою Витгефта, возглавить весь флот…
Но этого не случилось. Николай Илларионович предпочел за лучшее пересидеть в своем кабинете на Светланской улице. Безобразова он тоже пощадил, сказав ему:
- Крейсера поведет Карл Петрович Иессен…
С календарей, как отсохший лист с дерева, слетела еще одна страница и открылась новая - 28 июля 1904 года.
- Будем ждать сигнала от наместника, - сказал Скрыдлов и сложил на животе руки, как старая бабка на завалинке, которая все в жизни уже сделала, теперь остается последнее - не прохлопать трубного гласа, зовущего ее в лучший мир.