Очень громко щелкнули резинки ее корсета, отлетевшего в сторону, как унитарный патрон от боевого снаряда. В двери уже стучали - полиция! Панафидин затих под пунцовым одеялом, а его спасительница, чуть приоткрыв двери, позволила японцам убедиться в своей наготе.
- Но я уже сплю, - сказала она, - и было слышно, как, звеня саблями, японские полицейские проследовали далее…
Наступила тишина. Женщина тихо легла рядом.
- Как вас зовут? - спросил Панафидин.
- Дженни…
За бортом громко всплеснули воду швартовы, отданные с берега, внутри "Прованса" бойко застучала машина.
- Я вам так благодарен, - сказал мичман.
- Все это очень забавно, - ответила Дженни, закидывая руку, чтобы обнять его. - Но во всем этом есть одна незначительная подробность, которая все меняет…
- Что же именно?
- Я никогда не была во Владивостоке…
И, сказав так, она вонзилась в мичмана долгим и пронзительным поцелуем. Это была уже не Виечка - с ее регламентом в три секунды.
* * *
Русский консул в Шанхае не выразил восторгов от рассказа мичмана Панафидина о своих приключениях.
- Не понимаю, ради чего вам пришло в голову рисковать, если мир уже подписан? Через месяц-другой вы были бы депортированы на родину в официальном порядке. Все русские любят взламывать двери, которые легко открываются обычным поворотом ручки. Впрочем, садитесь, господин мичман…
Он сказал, что известит посольство в Пекине о его появлении, денег на дорогу выдал только до Владивостока:
- Как-нибудь доберетесь. Желаю доброго пути…
Владивосток ничуть не изменился за время его отсутствия. Но Скрыдлова не было, адмирала отозвали в Петербург для работы в Главном Морском штабе, вся морская часть теперь подчинялась Иессену. Сергей Николаевич решил, что сначала ему надобно навестить вдову каперанга Трусова.
Конечно, предстояло выдержать очень тяжелую сцену, но Панафидин принес в дом Трусовых и радостную весть для матери - ее сын жив, вот его чемодан, вот на мне, сами видите, его же костюм, возвращаю его любимый галстук. Вдова не стала выпытывать у него подробности гибели мужа на мостике "Рюрика", за что Панафидин остался ей благодарен.
- Эти проклятые крейсера, - сказала она за чаем. - Недаром я всегда их боялась. Холодные, железные, страшные, негде повернуться от тесноты… Куда же вы теперь, мичман?
- На крейсера! - отвечал ей Панафидин.
Иессен встретил мичмана приветливо:
- Но я должен сразу предупредить вас, что русский флот пережил такую страшную катастрофу, после которой не осталось кораблей, зато образовался излишек офицеров. Вакансий нет! Впрочем, - добавил контр-адмирал, - я не стану возражать, если кто-либо из командиров крейсеров похлопочет передо мною о зачислении вас в экипаж сверх штата…
Флагманская "Россия" тихо подымливала на опустевшем рейде, но там был уже другой командир; "Громобой" попал в капитальный ремонт, а из впадины дока еще торчали мачты "Богатыря". В отделе личного состава сидел незнакомый каперанг и чинил гору исписанных карандашей, вкладывая в это дело всю свою широкую русскую натуру. Казалось, навали тут карандашей до колена, он их все перечинит. Панафидин сказал, что, очевидно, сейчас существует некая "очередь" на крейсера, а потому он согласен, чтобы его в этой "очереди" учитывали:
- Я бежал из плена. И чист аки голубь.
- Вот вы бегаете, а нам лишние хлопоты. Я вас на учет не могу поставить, пока не придут документы.
- Откуда?
- Из Японии, конечно. Надо же нам знать, сколько вы там пробыли, чтобы соблюсти законность в жалованье. Плохо, что вы не дождались организованной отправки на родину.
- Чем же я виноват, что стремился на родину!
- Могли бы и потерпеть. Теперь же до прибытия из Токио нужной документации я вас в экипажи крейсеров не запишу…
Панафидин пошел к дверям, но вернулся:
- Простите, что отрываю вас от серьезного дела. За предпоследний поход на "Рюрике" я был представлен к Владимиру… кажется, даже с мечами и бантом. Что в Петербурге? Утвердили там мое представление к ордену или нет?
- Насколько мне помнится… Как ваша фамилия?
- Панафидин. Сергей Николаевич Панафидин.
- Нет. Ваше имя мне не встречалось…
Мичман вышел из штаба на Светланскую как оплеванный. В самом-то деле! Стоило ли ему так мучиться, дважды свершив побег, чтобы здесь, уже дома, с разбегу напороться на острые копья бюрократических карандашей? Очень не хотелось бы ему обращаться к помощи Стеммана, но все-таки, пересилив себя, он поехал в доки. "Богатырь" тяжко осел днищем на распорках киль-блоков, пробоины в его корпусе, заживленные деревом, требовали покрытия листовой сталью, которой - увы! - на складах порта не оказалось. Крейсер, когда-то образцовый чистюля, теперь выглядел захламленным, красные пятна ядовитого сурика на его бортах казались незабинтованными ранами…
- Да, да, войдите! - отозвался на стук Стемман.
Под стать крейсеру выглядел и командир его, еще больше облысевший, увядший, с мешками под глазами. Одетый в будничный китель, каперанг как-то померк среди убранства своего салона, где от старых времен еще гордо сверкали зеркала, лоснился лионский бархат постельных ширм и обивки мебели.
- Догадываюсь, зачем пожаловали, - сказал Стемман.
- Нетрудно и догадаться, Александр Федорович: я молод, и, пока молод, надо делать карьеру. Я не стыжусь этого слова, ибо не карьерист, но каждый офицер нуждается в службе.
- И решили вернуться на мой "Богатырь"?
- Если посодействуете в возвращении.
Стемман сказал, что это не от него зависит:
- Кают-компания, к сожалению, не резиновая. Если вас принять, значит, кого-то надо выкинуть на берег.
- Печально… Неужели мне, молодому офицеру, теперь много лет ожидать, когда Россия восстановит и отстроит свой флот?
Стемман поднял над столом руки - как бы в раздумье и резким жестом опустил их на подлокотники кресла: шлеп!
Вопрос его был совершенно неожиданным:
- А… ваша виолончель? Так и погибла с "Рюриком"?
Панафидин рассказал, при каких обстоятельствах она была расколота форштевнем японского крейсера "Адзумо".
- А-а, - улыбнулся Стемман, - на "Адзумо" был командиром Фудзи… когда-то мой приятель. Мы немало с ним выпивали в Нагасаки… перед войной, конечно. Как он теперь выглядит?
Панафидин неожиданно обозлился:
- Лучше вас, - отвечал нервно…
Он как-то по-новому взглянул на Стеммана. Перед ним сидел человек, явно удрученный тем, что война, от которой он ожидал адмиральского "орла" на эполетах, жаждал орденов и почестей, эта война обернулась для него крахом. От каперанга остался мелочный обыватель, который слишком долго простоял в очереди у кассы, но получил меньше, нежели рассчитывал получить. Однако фразу мичмана о том, что Фудзи выглядит "лучше вас", Стемман хорошо понял, а потому решил отомстить.
- Знаете, - вдруг сказал Стемман, - мне очень жаль вашу прекрасную виолончель. Но еще больше я жалею вас… Вы очень ретиво рвались с моего "Богатыря" на "Рюрик", а теперь после "Рюрика" вернулись к моему разбитому корыту. Мне жаль вас… очень, - повторил Стемман, злорадствуя. - Вы напоминаете сейчас мужа, который, разведясь с женою, снова молит ее о прошлой любви. Будь вы разумнее, вы у меня стали бы теперь лейтенантом. И наверное, играли бы по вечерам на виолончели в доме господина Парчевского…
Панафидина даже передернуло от оскорбления.
- Позвольте откланяться? - поднялся мичман.
- Не смею задерживать… хе-хе-хе!
* * *
Нехорошие мысли одолевали мичмана после визита в доки. Консул в Шанхае, точильщик карандашей в штабе, наконец, язвительный Стемман - никто не сказал ему даже спасибо за все, что пришлось ему претерпеть, и, кажется, его побег из плена готовы поставить не в заслугу, а в вину ему, будто он нарушил требования устава. Не зная, куда уйти от самого себя, Панафидин заглянул в нотный магазин братьев Сенкевичей, которые улыбались мичману еще через стекло витрины.
- Не желаете ли посмотреть у нас кое-что новенькое? Вот Скрябина прислали из Москвы, вот и Рахманинов… все самое последнее. Отличные издания - фирмы Юргенсонов.
Панафидин небрежно перелистал ноты:
- Спасибо. Но я осиротел… увы, это так.
Стало еще гаже. Подумалось - не лечь ли в госпиталь да от чего-нибудь подлечиться? Медицина штука такая: ляжешь на больничную койку, и болезни сразу найдутся. Погруженный в такие невеселые мысли, Панафидин вышел на звуки воинственного марша, доносившегося из зелени Адмиральского сада. В кафе он уселся под зонтиком. Как и в прошлый раз, заказал для себя кофе глясе. Было ему неуютно, неприкаянно, одиноко. Рассеянно обозревая публику, мичман вдруг вскочил, едва не обрушив коленями хилый столик…
Да! Как и в прошлый раз, она была здесь.
Женщина ослепительной красоты в одиночестве пила лимонад.
Но теперь-то он знал ее имя. Наконец он имел на нее мужские права… Панафидин решительно подошел к ней:
- Дженни! Какое счастье, что я снова вас встретил. Нет слов, чтобы выразить все те сложные чувства, которые вы сумели внушить мне…
Красавица, не дослушав, стала громко кричать:
- Миша… Миша! Скорее сюда… ну где же ты?
К ним уже подходил солидный кавторанг в белом мундире и белых брюках, в штиблетах из белой кожи.
- В чем дело, моя прелесть? - спросил он, картавя.
- Стоило тебе отойти, и вот этот мичман… вдруг делает мне какие-то странные намеки. Будто я с ним… о ужас!
Кавторанг пощипывал бородку стиля "де-катр".
- Объяснитесь. Или вы знакомы с Зинаидой Ивановной?
Панафидин и сам не знал, что тут можно объяснить:
- Видите ли, я недавно из Осаки плыл в Шанхай… конечно, без билета. Но в первом классе французского парохода "Прованс". Вряд ли ошибаюсь! Возможно ли такое совпадение?
- Какой Шанхай? - возмутился кавторанг. - Какое совпадение? Золотко мое, когда ты успела побывать в Шанхае?
Красавица даже обиделась:
- Да что я… сумасшедшая? Никогда не была в Шанхае и никогда не буду. Что мне там делать?
Панафидин в полном изумлении поклонился ей:
- Простите, тогда я ничего не понимаю.
- Я тоже, - сказал кавторанг, - отказываюсь понимать, на каком основании вы кидаетесь к даме с неприличными намеками. В конце-то концов, мне лучше знать, где бывает моя жена…
Панафидин то бледнел, то краснел от стыда:
- Я приношу вам, господин капитан второго ранга, самые глубочайшие извинения. Но ваша супруга до умопомрачения схожа с той дамой, которую я сопровождал до Шанхая…
- До Шанхая из Осаки? - спросил кавторанг.
- Так точно!
- А как вы туда попали?..
Панафидин кратко изложил одиссею своих злоключений, и кавторанг, явно заинтересованный, протянул мичману руку:
- Беклемишев Михаил Николаевич, честь имею… во Владивостоке командую подводными лодками, которые я сам и доставил из Петербурга на железнодорожных платформах. Бог с ним, с этим Шанхаем… Садитесь, мичман. Побеседуем…
Беседовать с Беклемишевым было одно удовольствие. Он оказался человеком высокой культуры, технически грамотным, на уровне последних достижений науки. Михаил Николаевич был фанатиком подводного плавания, считавшим, что будущее морских войн - удар из-под воды! Панафидин поговорил с кавторангом минут двадцать и сам загорелся желанием нырнуть в неизведанные гибельные бездны. В ответ на его невеселый рассказ о мытарствах с крейсерами Беклемишев посочувствовал:
- Да, это тяжко, тяжко… согласен. Давайте сделаем так. - Он потянул из кармана золотые часы, щелкнул крышкой. - Зиночка, ты хотела совершить вояж по магазинам, это очень мило с твоей стороны. А мы с Сергеем Николаевичем, пока ты занята дамскими делами, совершим увлекательную прогулку…
Прогулка закончилась на транспорте "Шилка", вокруг которого покачивались 13 подлодок: "Скат", "Форель", "Налим", "Сом", "Палтус" и прочие, сверху чем-то похожие на большие галоши. Беспокойно было всюду видеть бидоны с бензином, украшенные зловещими надписями: "Одна папироса - твоя смерть!"
- Не буду скрывать от вас, - сообщил Беклемишев, - что офицерскую публику воротит от моих подлодок, как от хорошей касторки. Все согласны плавать хоть на землечерпалках, только бы не видеть этих железных гробов, которые частенько тонут, горят и взрываются… Зато у нас полно свободных вакансий!
- Я согласен. Тонуть. Гореть. Взрываться.
- Вот и отлично. Не пройдет и полугода, как я вам обещаю чин лейтенанта. Договоримся так. Сегодня у нас… что?
- Понедельник.
- До субботы вы погуляйте. А в конце недели затралим адмирала Иессена в кабинет и… все уладим. Кстати, - спросил Беклемишев, - сколько хотели бы вы получать жалованья?
- Как это сколько? - не понял вопроса мичман.
- А так… называйте любую сумму, и эту сумму вы будете иметь от казны ежемесячно. Ведь в морском министерстве нам выплачивают независимо от чинов на основании известного приказа: "Подводникам платить сколько они пожелают, потому что все равно они скоро все потонут или взорвутся…"
Сергей Николаевич остался человеком скромным:
- Можно рублей… ну хотя бы сорок.
- Так и запишем: четыреста рублей в месяц на всем готовом… Предрекаю: на подводных лодках вас ждет удивительная жизнь и быстрая карьера! - обещал Беклемишев.
- Не сомневаюсь, - бодро отвечал Панафидин.
Будущее вдруг обрело небывалую ясность.
И весь мир озарился волшебным чарующим светом…
* * *
Пока суд да дело, Панафидин поселился в номерах общежития при Морском собрании, где обитали неприкаянные офицеры флота, потерявшие корабли и ждущие свободных вакансий. Расхватывали все должности, согласны идти хоть на портовые буксиры, чтобы толкать по рейду баржи с песком и камнями… Известие о том, что Панафидин позволил кавторангу Беклемишеву увлечь себя, они встретили без зависти:
- Тут и на воде-то не знаешь, как удержаться, а вы еще под воду полезли. Да ведь у Беклемишева на "Шилке" собрались отпетые - вроде клуба для самоубийц… Еще пожалеете!
Лейтенант с крейсера "Новик" (который, подобно "Варягу", взорвался у Сахалина) весь день терзал гитару:
В проливе чужом и далеком,
Вдали от родимой земли,
На дне океана - глубоко
Забытые спят корабли…
Из окон виделся рейд, и флагманская "Россия" по-прежнему держала котлы "на подогреве" - в боевой готовности. Между кроватями слонялись без дела офицеры, а в углу солидные механики с утра до ночи распивали пиво. Оттуда слышалось:
- У меня приятель! Такой сукин сын, не приведи бог. Уже запатентовал в Питере свое изобретение. Особый пресс для глажения брюк. Матросня по субботам с утюгами по кораблям мечется. А тут сложил сразу дюжину, под пресс сунул - дерг, и готово! Складки, пишет, получаются идеальные. На выставке "Лиги Обновления Флота" сам государь император выразил ему высочайшее внимание… Теперь за этот патент он оторвет!
Панафидин зевнул. Конечно, никто не спорит: складки на штанах необходимы, но если "Лига Обновления Флота" начала возрождение флота со штанов, то эти господа офицеры еще не скоро дождутся свободных корабельных вакансий. А на соседней койке лейтенант с "Новика" припадал к гитаре:
Там мертвые спят адмиралы
И дремлют матросы вокруг.
У них прорастают кораллы
Меж пальцев раскинутых рук…
Мичману все надоело. Решил прогуляться. Надел свежий воротничок с лиселями. Прицепил кортик. Взял в руку перчатки.
- Вы не знаете, что сегодня в Морском собрании?
- Лекций никаких, - ответил сосед. - Библиотека открыта. Ну и ресторан, как водится… не без этого!
На улице мичман купил с лотка пачку папирос "Дарлинг" (10 штук - 20 копеек), прочел на коробке стишата: "С тех пор как "Дарлинг" я курю, тебя безумно я люблю". На минуту Панафидин представил себе поэта, который, содрогаясь в муках творчества, надеется заработать трешку на пропитание. Черт побери! Один соблазнил императора складками на штанах, другой убедил табачного фабриканта в своей гениальности. Каждый сверчок старается занять свой шесток.
В библиотеке Морского собрания он просмотрел последние газеты, ничего не выделив из них примечательного, кроме того, что южная часть Сахалина уступалась японцам, а Витте, сделавший японцам эту уступку в переговорах, получал титул графа. Ну что ж! Был князь Потемкин-Таврический, был Суворов-Рымникский, был князь Кутузов-Смоленский, теперь русский народ осчастливили явлениями "графа Полусахалинского".
- Мне смешно, - без смеха сказал мичман.
Перед матросом-калекою, служителем библиотеки, Панафидин выбросил на поднос рубль, и матрос ему поклонился:
- Спасибо, ваше благородье. Кормиться-то надоть…
Мичман проследовал в ресторан и в дверях ресторана, почти нос к носу, столкнулся с Игорем Житецким, который обдал его запахом лоригана, а идеальный пробор в прическе Житецкого лоснился от превосходного бриллиантина.
Друг гардемаринской юности широко распахнул объятия:
- О, Сережа! Милый ты мой, как я рад…
Панафидин даже отступил назад в удивлении:
- Ты? А я ведь, Игорь, искал тебя.
- Где?