- Это уж слишком, - наигранно возмутился Довнар. - Вот уж не думал, что моя благородная сдержанность будет оценена именно таким образом…
- Теперь уходи, - невозмутимо сказала Ольга Палем.
- Уходить? Не понимаю - куда?
- К своей мамочке…
Сгорбленный, волоча ноги, Александр Довнар ушел. На этот раз она уже не слышала его музыкального свиста…
* * *
Было уже далеко за полночь, а Ольга Палем даже не прилегла.
На кухне во всю ивановскую храпела Дунька Шкваркина, у которой, - после прибавки к жалованью - никаких проблем больше не возникало. В печи жарко отполыхали поленья, красные угли погасали, зловеще отсвечивая голубыми огнями. К ночи разыгралась вьюга, стегала в окна пригоршнями снега.
Ольга Палем блуждала по комнатам.
Думала, сравнивала, отвергала, привлекала…
Мучилась!
Неожиданно вздрогнула: кто-то не звонил с лестницы, а лишь тихо скребся в двери, как скребется виноватая собака, умоляющая хозяина не оставлять ее в такую ночь за порогом.
- Кто там? - почти шепотом спросила Ольга Палем.
- Я… опять я.
Довнар вошел, сразу опустился перед ней на колени.
- Прости, - повинился он, не подымая на нее глаз.
- Я действительно люблю тебя… даже очень. Безумно! Но ты права: мама запретила мне выражать свои чувства, чтобы я не связывал себя никакими словами… Прости, прости, прости! Если только можешь, умоляю - не мучай меня. Сжалься.
Не вставая с колен, Довнар расплакался.
Ольга Палем водрузила руки поверх его головы с идеальным пробором, словно на святой аналой перед причастием:
- Значит, любишь?
- Да.
- Клянись!
- Клянусь.
- Тогда, мой любимый, можешь смотреть…
Резкими движениями она стала разрывать на себе одежды, выкрикивая с каким-то упоением, словно молилась:
- На! На! На! Получи же наконец…
И, совершенно голая, переступив через клочья своих платьев, двинулась на него, гордо выставив остроторчащие сосцы женщины, которая все уже знает:
- Если любишь, так… на!
Читатель-мужчина может закрыть мой роман.
Но читательница-женщина, думаю, не оставит его.
6. ЖЕНЩИНА НЕ ДОЕСТ…
Больше всех радовалась Александра Михайловна Довнар, вдохновенно растрепавшая всем знакомым и незнакомым:
- Вы не представляете, как повезло Сашеньке! Отныне мое материнское сердце спокойно… Просто чудо! - восклицала она восторженно. - Мой сыночек нашел женщину, которая всегда под боком, живет этажом выше. Но, что особенно меня устраивает, так это то, что она ничего Сашеньке не стоит… ни копеечки! Согласитесь, что по нынешним временам это большая редкость.
Опытная матрона, сама усиленно ищущая себе доходного мужа, мадам Довнар всячески поощряла удобную связь сына с госпожою Палем. Сам же Александр Довнар действительно увлекся молодою соседкой, легкие шаги которой на втором этаже явственно слышал в своей комнате. Но при этом студент хотел бы казаться перед сверстниками эдаким равнодушным фатом, который привык менять женщин как перчатки. На самом же деле Ольга Палем сильно растревожила его сердце. Он даже прифрантился и заимел тросточку, желая нравиться, но деньги тратил все-таки в разумных пределах, не допуская излишеств…
Сорил медяками больше по мелочам - когда бутылка лимонада, когда кекс из кондитерской Балабухи или крошечные пирожные.
- Я знаю, ты любишь птифуры, - уверял он женщину.
Она их раньше презирала, но теперь… полюбила.
Чтобы придать себе значимость, Довнар иногда рассказывал Ольге Палем не то, что с ним было, а то, что случилось с другими, приписывая себе спасение утопающих в бушующем море или безумную драку с околоточным, который спасался от него постыдным бегством. Конечно, женщина догадывалась, что он привирает, дабы предстать перед ней в наилучшем, героическом свете, но любое вранье выслушивала без возражений, ибо сама тоже грешила всякими фантазиями.
Именно в этот период, когда душа Ольги Палем была преисполнена счастьем, они посетили театр - новый для Одессы, строенный взамен сгоревшего. Здесь их увидел полицейский пристав Олег Чабанов (человек, кстати, очень порядочный). Хорошо извещенный в том, "кто есть кто", он любезно раскланялся перед нарядной цветущей женщиной:
- Как поживаете, Ольга Васильевна? Судя по радости на вашем лице, жизнь складывается так, что лучше и не надо.
Палем мановением руки указала ему на Довнара:
- Рекомендую - мой жених! Будущий Эйлер или Араго, а может быть, Боткин или Захарьин…
Впрочем, сам Довнар не пытался разрушить ее трепетных иллюзий, никогда не возражая против этого любовного "титула", каким Палем открыто награждала его в любом обществе, с большим желанием выдавая себя за "невесту" Довнара. Между ними возник случайный разговор:
- Саша, хочу тебя спросить… давно хочу.
- Ну?
- Когда ты на мне женишься? - спросила Ольга Палем.
- Глупенькая! - расхохотался Довнар. - Вот уж не ожидал такого наивного вопроса… Неужели сама не знаешь, что студентам жениться запрещено. На то мы и студенты, чтобы не связывать себя кастрюлями и пеленками…
Ольга Палем проверила: Довнар говорил правду.
Значит, ей суждено ждать и ждать, когда возлюбленный обретет диплом, и тогда она станет… знать бы - кем? Или женою учителя гимназии, или женою врача.
Ничего, она терпеливая - дождется светлого часа!
Между тем в эти же дни Довнар отыскал своего старого приятеля гимназических лет - Стефана Матеранского.
- Ты же знаешь, - взволнованно рассказывал он ему, - что до сих пор я тратился на женщин в доме Фанни Эдельгейм, что было весьма разорительно для моего кармана. Но теперь, ты не поверишь, я встретил пылкую, очень интересную женщину. Конечно, - глумливо хвастал Довнар, - она изображала недотрогу, умоляла пощадить ее невинность, но не на такого напала… Я свое с нее взял! Здорово, верно?
- Здорово, - согласился Матеранский. - Влюблен?
- Что ты! - отрицал Довнар с возмущением. - Стану ли я заниматься подобной лирикой? Но главное, что в этой женщине меня привлекает, так это ее полное бескорыстие…
Стефан Матеранский плотоядно потер руки.
- Это не женщина, а клад, - позавидовал он другу.
- Сущий клад! - подтвердил Довнар.
- Дай рубль… на пропитание.
- А когда вернешь?
- Ну как-нибудь, Сашка, мы же друзья… Кстати, может, ты меня познакомишь со своей "штучкой"?
- Заходи… Будем ты, я, можно позвать и поручика Шелейко. Живет она над нами, это очень удобно! Заодно убедитесь, что влюблена в меня, словно кошка. Ну что там эта Зойка Ермолина у Фанни Эдельгейм, которая в самый патетический момент продолжает жевать ириски! Зато у меня любовница - сущий Везувий, извергающий огненную лаву, именно так и погибла Помпея.
- Не погибни ты сам. Как дела-то твои?
Вопрос Матеранского был Довнару неприятен:
- С математикой плохо. Сам не ожидал, что я такой бестолковый. Думаю, надо податься в Петербург.
- Значит, и "штучку" свою прихватишь?
- Зачем? В столице и без нее много всяких и невсяких…
* * *
Довнар принадлежал к той породе людей, которые свою копейку на благо ближнего не пожертвуют. Человек далеко не бедный, он свои деньжата нежно холил, как нищий торбу, и даже молодость, которой присуща безалаберность, когда хочется сорить деньгами, удивляя людей своей щедростью, даже эта легкомысленная пора жизни не отразилась на его кошельке.
Был серый и будний день, когда Довнар навестил Ольгу Палем - мрачный, поникший, озлобленный.
- В чем дело? - любовно встревожилась она.
- Стыдно говорить, - сознался Довнар, - но моих скромных познаний в математике хватило для того, чтобы уличить свою мамочку в подтасовке учета процентов. Поверь, мне это очень неприятно, но я проверил все биржевые бюллетени, выяснив, что она играла со мной на понижениях денежного курса. В результате мамулечка, словно прожженный биржевой делец, вписала в свой актив четыреста рублей, а я имел их в своем пассиве. Каково?
- Ужасно, - согласилась Ольга Палем.
- Конечно, я не глупец, чтобы прощать такое, - обозлился Довнар, - и после хорошего скандала я заставил мамочку вернуть мне эти деньги. Тут и слезы, тут и упреки… ах!
Ольга Палем задумалась, а задумалась она потому, что Вася-Вася Кандинский, какой бы он ни был, требовал только расписки в получении денег, но он даже не проверял ее расходов, и ей было дико, что родная мать способна обманывать сына.
- Извини, - сказала она, - я совсем не желала бы залезать в твой кошелек, но все-таки, как твоя будущая жена, хотела бы знать, каким состоянием ты располагаешь?
Спросила и тут же раскаялась в своем вопросе. Было видно, что Довнару совсем не хотелось посвящать ее в свои финансовые таинства. С явной неохотой, гримасничая, он признался, что держит в банке пятнадцать тысяч - под проценты.
- Это моя личная доля от наследства отца. С процентов я могу жить как рантье. А мамочка дает деньги под закладные, беря с должников по девять процентов годовых…
Женщина рассмеялась, а Довнар даже обиделся:
- Не понимаю, что тут смешного? Это ведь жизнь… Се ля ви, как говорят французы, лучше нас, диких славян, понимающие, как надобно жить и наслаждаться.
- Прости. Но мне твои рассуждения показались такими странными. Наверное, я большая невежда, если никак не пойму, что из денег можно делать еще деньги… Разве не так?
- Так, мой ангел. Только кретины, имеющие один рубль, не подозревают, что из рубля можно сделать полтора и не быть при этом вором. Моя мамочка имеет по тысяче рублей в год с одних лишь процентов. Чем плохо? Оставим эту тему. Нас обещали навестить мои лучшие друзья. Пошли Дуньку до лавки, чтобы купила хотя бы две бутылки вина… подешевле!
Гости явились. Поручик Шелейко наклюкался очень быстро и все пытался рассказать анекдот, конец которого он не мог вспомнить, и это было самое смешное в его анекдоте. Стефан же Матеранский, тоже студент, пока офицер трепался с Ольгою, выманил Довнара на лестницу - для разговора без свидетелей.
- Слушай, - сказал он, - неужели ты веришь в эти сказки, будто она татарская княжна, а мать родила ее от генерала Попова? Посмотри на нее как следует… в профиль.
- А что? - мигом протрезвел Довнар, пугаясь.
- Да ведь твоя Ольга Васильевна да еще Попова - типичная жидовня, и это никак не украсит твоего светлого будущего.
Довнар жарко вспыхнул, оправдываясь:
- Не собираюсь же я на ней жениться, черт тебя побери!
- Ты не собираешься быть ее мужем, зато она уже наладилась быть твоею женой, - точно определил Матеранский, ехидно посмеиваясь. - Тебе эта "штучка" дорого обойдется. Так что ты напрасно трепался мне об ее бескорыстии…
Довнар склонился над пролетом лестницы.
- Да пусть болтает, что ей взбредет в голову, - отвечал он. - В конце концов, у нее хватает ума, чтобы не беременеть. А так… женщина удобная, ходить далеко не надо, она всегда под рукой, где оставил, там и найдешь… Я же говорил тебе, что она ни гроша не стоит! Ее этот Кандинский до сих пор содержит. Согласись, что вариант превосходный: старый дурак ее содержит, а молодой умник спит с нею.
Матеранский швырнул папиросу в кошачий угол:
- Смотри сам, мое дело предупредить, чтобы ты потом не рвал волос и не вопил: "Ах, я несчастный…"
Зима прошла в удовольствиях. Довнар счел возможным даже представиться Кандинскому, чтобы тот лично удостоверился в его "благородстве", и роман молодых людей развивался по всем правилам хорошего тона, лишь единожды омраченный "семейным" скандалом. Это случилось на городском катке, где Довнар повстречал свою кузину Зиночку Круссер, которая строила ему глазки, за что сразу и получила по морде от Ольги Палем.
Бедная Зиночка рухнула на лед, повредив себе очаровательный копчик, чего простить было нельзя.
- Нахалка! - сказала она. - В протокол захотелось?
- Куда смотрит полиция? - стали орать конькобежцы. - Каток совсем не для того, чтобы тут дрались…
Городовой явился, составив протокол о нарушении "благочиния", но тут вмешалась сама госпожа Довнар, сумевшая доказать в полиции, что Ольга Палем ревнивая "девочка", которая сошла с ума от любви к ее "мальчику". После этого случая Ольга Палем показала Довнару револьвер системы "бульдог":
- Вот пусть еще посмеют с тобой любезничать, я разделаюсь одним выстрелом, а второй - тебе.
Довнар как следует осмотрел револьвер:
- Сколько ты платила за это паршивое барахло?
- Четырнадцать рублей.
- Хоть бы со мной посоветовалась. Нельзя же так сорить деньгами. Могла бы купить и дешевле…
Он велел спрятать "бульдог" подальше и нежно привлек ее к себе, нашептывая приятные слова.
- Мне нравится, что ты ревнуешь, - сказал он, целуя ее в пупок через платье, - а теперь повернись-ка… в профиль!
Ольга со смехом обратила к нему профиль своего лица.
- Да-а, - протянул Довнар, присвистнув. - До чего же ты похожа на генерала Попова… прямо точная копия?
- Я в чем-нибудь провинилась?
- Да нет, с тобою-то все в порядке, зато здорово провинились твои высокоблагородные родители…
Здесь необходимо примечание для читателей. Они жили в том времени, когда царствовал император Александр III, который не выносил евреев. Известно, с каким трудом уговорили его принять в Аничковом дворце мадам Эфрусси, дочь Ротшильда: "О чем мне болтать с этой жидовкой? - доказывал он. - О том, сколько стоят ее бриллианты? Или о том, сколько заплаток на моих солдатских штанах?.." Антисемитизм в Одессе, да, был. И когда приехала на гастроли прославленная Сара Бернар, из дверей пивнухи в ее коляску запустили бутылкой (пустой, конечно). Но при этом еврейская буржуазия процветала, городским головой Одессы был миллионер Абрам Маркович Бродский, подносивший царю хлеб-соль, а жене его букеты магнолий. Кстати, этот же Бродский, когда у него просили денег на стипендии бедным студентам-евреям, денег не дал, говоря, что помогать надо не бедным, а талантливым, невзирая на то, евреи они или русские. Известно и другое: во время еврейского погрома в 1871 году Янкель Цитрон бесстрашно торговал папиросами в толпе погромщиков и те его не трогали, ибо торгующий человек в Одессе неприкосновенен, как и коленопреклоненный в храмах России… Вот поди ж ты разберись тут в подобных нюансах одесского "антисемитизма"!
Но Ольга Палем все-таки охотнее называла себя "Поповой", скрывая свое еврейское происхождение, почему и выдумывала всякие байки о красавице-матери из ханского рода крымских Гиреев. Конечно, она, женщина далеко не глупая, сразу догадалась, почему Довнар столь пристально вглядывался в ее профиль. Впрочем, тогда же решила она, если Сашка любит ее, так он будет любить ее и с таким носом, каким наградила ее великая мать-природа.
- Сашунчик, - сказала она ему весной 1890 года, - к сожалению, нам предстоит коротенькая разлука. Я вынуждена побывать в Симферополе, чтобы обменять паспорт.
Довнар покрыл поцелуями ее лицо и ладони:
- Глупышка! Неужели ты думаешь, что я могу вынести эту разлуку? Ни в коем случае. Поедем вместе…
Довнара в это время угнетали иные заботы: свое отвращение к математике он превратил в тягу к медицине, и это превращение далось столь же легко, словно он перелил воду из одного сосуда в другой. Все чаще и чаще он стал поговаривать о переезде в Петербург, всюду доказывая:
- С одним курсом Новороссийского университета меня, конечно, примут в Медико-хирургическую академию столицы. Отмучаюсь еще пять-шесть лет, а там… Там-то и начнется такая шикарная жизнь, что все приятели скорчатся от зависти!
Ольга Палем ревниво следила за тем, чтобы в его житейских планах обязательно умещалась и ее женская судьба.
- А как же я? - спрашивала она по ночам. - Ты не оставишь меня одну в Одессе, ты возьмешь меня в Петербург?
Над нею взмывали руки, падающие, чтобы обнять ее.
- Господи милосердный, - клятвенно звучало во мраке, - да как ты могла подумать, что я способен дышать без тебя? Конечно же, моя радость! И в твой паршивый Симферополь, и в этот божественный Санкт-Петербург поедем вместе…
На исходе зимы Довнар повадился навещать манеж, где с трудом осваивал приемы верховой езды, ибо давно заметил в Ольге Палем давнюю - почти дикую - любовь к лошадям, которую она приобрела с детства в степях под Симферополем.
- Ты же знаешь, - говорила она, посмеиваясь, - что во мне бушует горячая кровь ногаев и в седле я чувствую себя гораздо лучше, нежели ты на стуле.