Весною они стали нанимать верховых лошадей для загородных прогулок - с друзьями и знакомыми. Сохранилось описание выезда на одну из таких прогулок: "Мать Довнара со всеми своими присными выходила на крыльцо и любовалась, пока кавалькада во дворе готовилась выехать за ворота. Затянутую в рюмочку, грациозную и изящную амазонку, вскакивавшую на лошадь в своем черном элегантном наряде, она приветствовала поощрительной улыбкой…"
- Браво, дети мои, браво! - восклицала она.
Так что все складывалось даже замечательно…
* * *
Еще одно примечание, на мой взгляд - существенное.
То, что Довнар больше всего на свете обожал сам себя, Ольга Палем уже знала. Даже по ночам, если ему становилось холодно, он безжалостно перетягивал одеяло на себя, оставляя ее открытой. Во время обеда с общего блюда он без зазрения совести выбирал для себя кусочки побольше и повкуснее. Между тем (я в этом уверен) настоящий мужчина самый лучший кусок всегда отдаст женщине, а себе оставит лишь то, что женщина не доест… Не так, а иначе поступают одни только хамы!
Но, влюбленная, она всего этого еще не замечала.
7. ПЕРЕМЕНА КЛИМАТА
Виктор Довнар - или попросту "Вива" - подрастал как на дрожжах, мечтая командовать обязательно броненосцем, а его моложавая маман поговаривала, что ее дамская жизнь требует самого активного продолжения:
- Дети подрастают, теперь в самый раз подумать и о себе…
Александра Михайловна завела себе пожилого поклонника в лице капитана 2-го ранга Шмидта, пребывавшего в заслуженной отставке. Этот вислоусый и хмурый моряк, чем-то похожий на престарелого швейцара из богадельни, усиленно внушал своему будущему пасынку "Вивочке":
- Ты как раз годишься для Морского корпуса, где тебе мгновенно устроят такую хорошую трепку, от которой любой Иванушка-дурачок становится мудрее Канта или Гегеля. Вообще-то, если где и жить человеку, так только подальше от берегов, чтобы не видеть всех мерзостей на земле…
Этот моряк, читатель, не будет иметь никакого отношения к нашей истории, а упомянул я о нем лишь потому, что мадам Довнар вскоре предстоит именоваться мадам Шмидт. В этот период жизни Александра Михайловна даже похорошела, как и положено невесте, справедливо считая, что хорошая пенсия отставного капитана 2-го ранга позволит ей содержать свои сбережения в неприкосновенности. Как раз во время сватовства Шмидта, видевшего на земле одни мерзости, мадам Довнар однажды вызвала Ольгу Палем на многозначительный разговор.
- Вы догадываетесь, - авторитетно заявила она, - что моему Сашеньке предстоит еще долго влачить жалкую роль студента, а жизнь слишком переменчива, и потому не лучше ли вам, моя милочка, заранее подумать о своем будущем.
Ольга Палем не сразу сообразила, к чему эта зловещая прелюдия, но в словах госпожи Довнар она распознала подоплеку каких-то дальновидных предостережений. Неужели ее использовали, как последнюю дурочку, только затем, чтобы сыночек не тратился на визиты в заведение Фаньки Эдельгейм? Стараясь оставаться спокойной, Ольга Палем, естественно, спросила:
- Разве я мешаю вашему сыну учиться?
- Здесь, в Одессе, вы не мешали, напротив, - уклончиво отвечала мать. - Но в столице совсем иной мир, преисполненный иными заботами, и мне очень жаль, если вам предстоит испытать некоторые… как бы сказать? Пожалуй, разочарования.
Ольга Палем заявила, что не тащит ее сына под венец, а сейчас живет не столько надеждами на будущий брак, сколько настоящей, хотя и безбрачной, любовью.
- Любовь - святое чувство, никто не спорит, - вздохнула Довнар. - Но, к сожалению, одной любовью сыты не станете. Сашенька еще молод, и многое в его жизни может перемениться… его планы, его настроения. Вы же знаете, он загорелся ехать в Петербург для изучения медицины, а вы…
Над головою мадам Довнар канарейка в клетке запела.
- Что я? Прошу. Договаривайте.
- Неужели вы согласны ждать его много лет?
- Нет, не согласна, - горячо возразила Палем, - и, конечно, поеду за ним, ибо без меня ему будет трудно.
Александра Михайловна скупо поджала губы, раскачивая над собой клетку, в которой канарейка сразу притихла.
- На что вы претендуете, моя дорогая? - последовал суровый вопрос. - Мне совсем не хотелось бы касаться этой темы, но ваша репутация не ахти какая, и в Одессе нет даже дворника, который бы не ведал об источнике ваших доходов.
- Саша об этом извещен, - отвечала Ольга Палем. - И он сам просил, чтобы моя дружба с Кандинским продолжалась.
- Упаси меня бог вмешиваться в ваши отношения, - пылко подхватила мадам Довнар. - Я ведь завела этот разговор исключительно в ваших же интересах, чтобы вы потом не раскаивались, уповая едино лишь на любовь. В ваши годы любовь - это еще не то чувство, на которое можно основательно положиться…
После таких намеков в душе остался гадкий осадок, и Ольга Палем не скрыла от Довнара своего раздражения:
- Ты говоришь мне о своей страсти, а твоя мамуля толкует о твоей карьере врача, и, кажется, она совсем не желает, чтобы я находилась подле тебя.
- К чему опасения? - отвечал Довнар. - Мать права в одном: Петербург слишком дорогой город и, может, пока я буду учиться, тебе лучше остаться в Одессе… конечно, ты можешь и навещать меня. Иногда! - добавил он.
Ольга Палем разрыдалась, тут же им расцелованная.
- Счастье мое, - говорил Довнар, - прекраснейшая из женщин, не сердись… умоляю! Я ведь не сказал, что Петербург для тебя заказан. Но пойми и меня, наконец. Сначала надобно осмотреться. Устроиться. Найти подходящую квартиру. Завести связи. Наконец, куда ты денешь вот все это?
- Что "это"? - не поняла его Ольга Палем.
Довнар широким жестом обвел обстановку ее комнат.
- Хотя бы мебель. Сколько ты за нее платила?
- Не я, а Кандинский, и обошлась она ему, кажется, около пяти тысяч. При чем здесь эти доски и эти тряпки, если я согласна на рай в шалаше?
- Од-на-ко! - наставительно произнес Довнар. - Надо все продать за такую же сумму, лишние деньги не помешают. Тем более в Питере мебель стоит намного дороже. Не захочешь же ты, чтобы я вертелся на венских стульях!
- Хорошо, - нервно отвечала Ольга Палем. - Я все продам, я привезу тебе в зубах эти пять тысяч, согласная сидеть на табуретках, лишь бы мой Сашка нежился в креслах. Об одном прошу тебя: не оставляй меня в Одессе… про-па-ду-у-у!
- Это даже забавно, - посмеялся Довнар.
- Ты меня еще не знаешь, - с угрозой произнесла Ольга Палем, - а ведь я способна на все. Застрелюсь. Стану пьяницей. Отомщу тебе тем, что - назло тебе! - сделаюсь шлюхой, чтобы ты мучился самой мерзкой, самой отвратительной ревностью.
- Ненормальная… лечись! - ужаснулся Довнар. - Я же вижу, как ты вся дергаешься. Даже зубы стучат, словно у волчицы. Нельзя же так распускать себя…
Летом 1890 года они на пароходе приплыли в Севастополь, откуда выехали в Симферополь, ибо пришло время обменивать паспорт. Староста мещанской управы некто Щукин знавал Меню Палем еще ребенком, и сейчас он, добрый старик, очень обрадовался, увидев ее "барышней" и "невестой".
- Ах, какая ты стала… ну-ка, повернись ближе к свету, дай полюбоваться, - сказал он. - Да-а, совсем барышня! Ей-ей, хороша. А платье - последний крик Парижа… Меня всегда была хорошей девочкой, - сообщил Щукин Довнару, - вы ее, молодой человек, не обижайте. Она, видит бог, и без того обиженная… Папу-то с мамой видела? - потихоньку спросил Щукин, подчеркнуто именуя красавицу "Меней".
- Нет, - отвечала Ольга Палем, - и вы, будьте добры, не говорите здесь никому, что я приезжала в Симферополь…
Она боялась этого разговора в присутствии Довнара, но он ничем не выдал своего удивления. Ольга Палем, обменяв паспорт, заторопилась в обратный путь, чтобы не встречаться в Симферополе с людьми, способными узнать ее. Правда, женщину несколько поразило, что Довнар очень спокойно воспринял слова Щукина, и она убедилась - Сашка, наверное, знает, что она рождена в еврейской семье. В ответ на ее новейшие домыслы Довнар сказал, что ему давно все известно:
- Оставь в покое ханов Гиреев и даже генерала Попова, не городи чепухи, ибо я тебя люблю, даже очень люблю, и мне все равно, кто ты… лишь бы и ты меня любила!
Весь обратный путь до Одессы она была так счастлива, так благодарна своему Сашеньке, ей так хотелось делать добро всем людям, которые охотно любовались ими обоими, находя, что они "подходящая пара".
- Спасибо тебе, - шепнула она Довнару, когда над горизонтом нависло жемчужное облако одесской пыли.
- За что?
- Ну так… за все, что ты для меня делаешь.
- Я тебе еще не то сделаю! - обещал ей Довнар.
* * *
По паспорту она значилась симферопольской мещанкой Ольгой Васильевной Палем, но однажды, повидавшись с Кандинским, просила писать ей письма на фамилию Довнара:
- Я буду Ольгой Васильевной Довнар-Запольской.
- Поздравляю. Собираешься уезжать?
- Сначала Саша поедет один, а я чуть попозже, когда устроятся его дела с питерской академией.
- Чувствую, меж вами все уже решено?
- Да, лишь бы Саша выдержал экзамены. Он так боится, так трусит. Но это же понятно. После всяких там формул сразу забираться в кишки человеку - это нелегко, Василий Васильевич, правда ведь? Но он спит и видит себя врачом.
- Благородное желание! - поддакнул Кандинский. - Когда-нибудь, разоренный и нищий, если я буду стоять на углу, так ты, жена знаменитого эскулапа, не пройди мимо… хоть плюнь в протянутую длань своего бедного "пупсика"!
Летом 1891 года Александр Довнар, уже готовый к отъезду, завел как бы случайный разговор о том, что денег, вырученных от продажи мебели, наверное, будет все-таки маловато для проживания в столице империи, где все стоит дорого.
- Один бы я выжил, но ведь нас будет двое… На двоих не разгуляешься! Ты бы, дорогая, оставила свою скромность и попросила бы у Кандинского денег побольше. А?
Ольга Палем испытала неловкое смущение:
- Побойся бога, Сашка! Он и так много для меня сделал. Если бы не Кандинский, у меня не было бы даже чашки, чтобы воды напиться… Не проще ли тебе самому снять часть вклада со своих капиталов в банке?
Довнар, стоя перед зеркалом, расправлял свой пробор на голове, и он даже обозлился от подобного совета:
- Но тебе ведь известно, что деньги положены в рост под проценты. Если я сниму со своего счета хоть малую толику, я лишусь прибыли. А тогда разрушатся все мои финансовые комбинации… Я лучше тебя знаю, что можно, а что нельзя!
Довнар уехал в начале лета, чтобы поспеть к осенним экзаменам, чтобы проштудировать забытую химию и воскресить в голове латынь, плохо памятную с гимназии. Свет померк в глазах Ольги Палем, и вечером того дня, даже не стыдясь, она горько плакала на жарком и потном плече Дуни Шкваркиной.
- И-и-и-и, - сказала та в утешение, - из-за такого-то прынца да эдак-то убиваться? Господь с вами, барышня. Стоят ли все кавалеры на свете единой бабьей слезинки? Да я бы нонеча на вашем-то положении шляпку - фик-фок на левый бок, зонтик в ручку да прошлась бы разок до Ришелье…
- Ах, Дуня-Дунька! Любила ли ты когда?
- Да у меня и своих забот хватает, зато сплю спокойно - не как вы, сердешная. Опосля вас все простыни в жгут перекручены, будто сам бес на вас нападал. А у меня, безгрешной, простынька-то гладенькая, хоть кого зови - любоваться…
Ольга Палем тихой скромницей затаилась в своей квартире, трепетно ожидая вихря телеграмм, зовущих ее, ожидая и бурного потока писем, ласкающих ее. Ни того, ни другого не было, Довнар молчал, будто ее более не существовало, и при встречах с мадам Довнар она стыдливо спрашивала:
- Сашенька пишет ли?
- Конечно. Или не мать я ему?
- А мне он ничего не просил передать?
- Нет, милая. Сообщает о своих делах, крайне недовольный климатом Петербурга… как-то и вас помянул.
Ольга Палем вытянулась в ожидании хоть приветика.
- Сашенька писал, мол, это просто замечательно, что Ольга Васильевна осталась в Одессе, иначе в сыром и промозглом климате Петербурга ей могла бы грозить чахотка… А как поживает господин Кандинский? - с ехидным умыслом спросила Довнар. - Вы не собираетесь к нему возвратиться?..
Ольга Палем поняла, что промедление гибельно.
Она сразу рассчиталась с Дуней Шкваркиной, быстро разорила свое уютное гнездышко, все распродав, но за обстановку квартиры выручила всего лишь 1400 рублей. Собираясь в дальнюю дорогу, она заглянула в контору Кандинского, чтобы проститься с ним. Он поцеловал ее в лоб и сказал:
- Деточка, сразу по приезде сообщи мне питерский адрес. И не сердись, если я стану присылать тебе некоторую сумму. Ежемесячно - как стипендию. Об одном молю - береги здоровье и не забывай расписываться в квитанциях о получении денег…
(Довнар упал в моих глазах, но зато Кандинский начинает вырастать в моих глазах - как добрый человек.)
- Спасибо, - благодарила его Палем, - я никогда этого не забуду. Наверное, я плохо ценила вас раньше.
Василий Васильевич по-хорошему обнял ее, как дочку:
- Стоит ли нам ворошить прошлое? Все мы не ангелы. Но я старею, а ты… молодеешь. Дай-то бог тебе счастья…
С этим они и расстались. Быстро расшвыряв нужное и ненужное, с тоскою оглядев пустые стены квартиры, Ольга Палем налегке собралась в дорогу. Извозчик уже поджидал ее на улице, чтобы отвезти до вокзала, когда Ольга Палем зашла к мадам Довнар, желая попрощаться с нею и ее детьми.
Александра Михайловна рассталась с ней сухо:
- Все-таки решили ехать? Смелая женщина. Но, думаю, мой Сашенька будет вам рад. Только помните, что вы южанка, а петербургский климат таит немало опасностей…
Она опаздывала к поезду, ибо пролетку задержало на улице долгое и муторное прохождение колонны арестантов, под конвоем следующих до Карантинной гавани, чтобы отплыть на сахалинскую каторгу. Ольга Палем с волнением посматривала на свои часики, висевшие на груди в форме золотого брелока, и краем глаза видела, как по рукам арестантов гуляет бутылка с водкой, а какой-то молодой ухарь в мятой бескозырке набекрень даже проплясал перед нею:
Прощай, моя Одесса,
веселый Карантин,
мы завтра уплываем
на остров Сахалин…
- Гони в объезд! - велела Ольга Палем кучеру.
* * *
Довнара она отыскала у его дальних родственников. Внешне он был все такой же, встретил ее приветливо.
Совместно они нашли небольшую, но удобную квартирку на Кирочной улице, швейцар и дворник были оповещены Довнаром, что они муж и жена. Первые дни радостно отшумели, переполненные обменом новостями.
Но очень скоро после приезда Ольга Палем явственно ощутила в себе признаки той самой подпольной болезни, о которой в обществе не принято рассуждать слишком громко.
Это ошеломило ее, но она даже не заплакала.
- Получилось все как по?писаному, - жестко произнесла женщина, невидящими глазами глядя в угол комнаты. - Твоя мамочка очень боялась, чтобы какая-нибудь потаскуха не заразила тебя. Но, слава богу, все закончилось идеально. Ее милый сыночек заразил меня, и пусть мамулечка будет отныне спокойна… Наверное, я только того и достойна!
- Не понимаю, к чему эти намеки и колкости?
- Ты все прекрасно понимаешь… не притворяйся глупее, нежели ты есть на самом деле.
Довнар, растерянный и жалкий, начал бормотать, что скорее всего схватил заразу в бане, куда он ходил недавно, молол что-то об опытах врачей на себе, что полезно для развития науки, и такие "подвиги" общество оценивает очень высоко.
- Прекрати… кобель несчастный! - потребовала Ольга Палем. - Не унижай себя и меня бессовестным враньем. Так я и поверила, что ты развивал науку… лучше скажи правду.
Довнар начал валяться у нее в ногах.
- Сам не знаю, как получилось, - навзрыд каялся он. - Ну, собрались мы, будущие врачи. Выпили. Были и женщины. Вот уж не думал, что эта дама, вполне респектабельная, способна так злостно подшутить надо мною! Ну, бей…
Ольга Палем в полный мах отвесила ему оплеуху.
- Скотина! - четко выразилась она. - Как же мне верить тебе далее, если и трех месяцев не прошло после нашей разлуки, а ты уже позабыл все прежние клятвы?
- Виноват! - рыдал Довнар, ползая перед ней на коленях. - Бей меня, бей… согласен. Но что же мне теперь? Или сразу вешаться? Клянусь, первый и последний раз.
- Встань, кукла чертова! Что теперь делать?
Довнар встал и сразу сделался невозмутим:
- В таких случаях люди не психуют, а лечатся. Но покидать меня в такой ответственный момент моей биографии, когда я готовлюсь к экзаменам, ты не имеешь морального права.
Вот теперь началась истерика с Ольгой Палем.
- Но я-то в чем виновата? - кричала она. - Мне-то за что страдать? Уж если ты, негодяй, знал, что болен, так не лез бы ко мне. Или ты решил, что я такая уж безответная тварь, с которой все можно делать?
Целый день скандалили, но ближе к вечеру уже не она, а сам Довнар сделался озлобленно-агрессивен, уже не она, невинная, а именно он, виноватый, наступал с упреками:
- Не я, а ты… ты, ты, ты виновата! Надо было приезжать раньше, тогда ничего бы и не было. Почему ты всегда думаешь только о себе? А обо мне ты не подумала?..
На следующий день отправились искать частного врача, лечащего под вывеской с гарантией соблюдения тайны. Все время Довнар мучился одним важным вопросом:
- Интересно, сколько он возьмет? Ты не знаешь?
Нужного врача нашли, и, поднимаясь по крутой лестнице под самую крышу громадного дома, женщина вдруг замерла.
- Это даже смешно, - сказала она, очень далекая от смеха. - Сынок и маменька в один голос пугали меня петербургским климатом. Наверное, только климат и останется виноват… Скажи, неужели тебе не стыдно?
…Осенью 1891 года Довнар был зачислен в число "вольноприходящих" студентов Медико-хирургической академии, давшей стране и народу множество великих исцелителей.