* * *
- Не надо плакать, - сказал инспектор Кухарский. - Я вас провожу к Михаилу Николаевичу, директору нашего института, он добрый человек и поймет вас… Прошу, мадам!
Директор Института инженеров путей сообщения Михаил Николаевич Герсеванов (1830–1907) был широко известен в научном мире. Соратник еще графа Тотлебена, человек образованный, автор многих научных трудов, он строил железные дороги в горах Кавказа, устраивал коммерческие порты в Черноморье, имея немалые заслуги перед отечеством. Сейчас Россия тянула рельсы в таежную синеву Приамурья, чтобы выйти к причалам Владивостока, и страна постоянно нуждалась в романтиках-путейцах, которых поставлял его институт. Герсеванов внимательно выслушал Ольгу Палем: Довнар всегда выдавал ее за жену, она получала письма на имя "Ольги Довнар", а теперь… теперь у нее ничего не осталось.
- Я не вправе судить о нравственности вашего союза, - отвечал Герсеванов, - но меня волнует нравственность господина Довнара: имеет ли он право быть терпим в кругу студентов, носящих мундир и шпагу нашего путейского ведомства, которое никак не является последним в империи?..
Ближайший совет профессуры Герсеванов открыл таким же вопросом. Ученые мужи, ординарные и экстраординарные, добряки по натуре, в законах не разбирались, они лишь толковали об извечной борьбе добра и зла, но их наивные рассуждения ничего не значили на штатских весах официального правопорядка.
- Что за молодежь пошла ныне! - огорчались премудрые старцы, начинавшие карьеру еще при графе Клейнмихеле, хорошо помнившие даже графа Аракчеева. - Ежели четыре года блудил, так надо этого вертопраха обуздать крепкой подпиской, чтобы покрыл грех законным браком. Разве можно, обнадежив девицу посулами жениться, вдруг ни с того ни с сего выбрасывать ее в подворотню?
- Девица-то из мещан, а Довнар - дворянин.
- Так и что с того? Мы все тут дворяне. Сколько известно таких браков, когда крестьянка или актриса становились женами знатных вельмож, бывая почитаемы в свете как добропорядочные матери и супруги. А тут какая-то мелюзга артачится так, будто его предки занесены в "Бархатную Книгу".
- Она, говорят, еврейка, вот в чем дело!
- Велика важность, - посмеялись ученые старцы. - Наш министр Витте, не секрет, выложил сорок тысяч господину Лисаневичу, чтобы тот уступил ему жену, тоже еврейку, и живут же ведь - не дерутся, не стонут…
Да, эмоций хватало, а толку не было, одни разговоры. Герсеванов, сочувствуя Ольге Палем, тоже никак не мог проявить богатейших познаний в области юридических отношений.
- Милая моя, - пожалел он женщину, - мы тут больше мостоконструкциями да разведением стрелок заняты, а вам надобен юрист с головой. - Он вручил Палем свою визитную карточку. - С нею навестите моего сородича, присяжного поверенного Андреевского, пусть он выслушает вас…
Пожелав ей успеха, Герсеванов сказал, что Довнара надо сразу изъять из комплекта студентов, но тут сама Ольга Палем просила его не делать этого:
- Видит бог, он даже не виноват! Довнар слабовольный человек, потому и подпал под дурное влияние дурных людей.
- Все-таки поговорите с Андреевским. Сергей Аркадьевич умнейший человек, одна в нем беда - видит людей не такими, какие они есть, а такими, какими он хотел бы их видеть…
* * *
Ольга Палем, как и этот Андреевский, тоже видела своего Довнара таким, каким хотела бы его видеть… Скорбная, начинала она свои хождения по мукам.
13. ПОДПИСКА В ЛЮБВИ
Андреевский, кому и сам бог велел вставать на защиту обиженных, защищать Ольгу Палем в ее деле не пожелал:
- Герсеванов ввел вас в заблуждение. Я занимаюсь убийствами, крупными аферами, спорами о наследствах, а сводить вас с каким-то студентом… извините, это - не моя стихия!
Защитником решил побыть сам Кухарский, горевший желанием делать добро, и это добро он делал в меру своих сил и возможностей. Он насмерть перепугал Довнара, перед которым потряс толстою пачкой писем, перевязанных розовой ленточкой.
- Не отпирайтесь! Это вы писали госпоже Палем, заклиная ее быть вашей женой. Конечно, я не читал их, но в этом меня заверила сама госпожа Палем, которая сейчас предстанет перед нами, и мы с вами разберемся. Присядьте…
Довнар так и присел. Будущее устрашало.
Кухарский был категоричен, словно прокурор-громовержец, пронзающий сердца подсудимых огненными перунами доказательств. Наверное, я так думаю, он был неплох на посту инспектора, но в запутанном случае Палем - Довнар полез не в свое дело.
- Пишите! - властно диктовал он Довнару, когда появилась Палем. - Сим обязуюсь не покидать госпожу О-Вэ Палем и жить с нею далее, ежели вышеозначенная не будет требовать насильственного брака и сама таковому обещанию подчиняется…
Большей ахинеи трудно было придумать, но Довнар такую подписку дал, подписалась под нею и сама Ольга Васильевна.
- Желаю вам счастья, дети мои! - отпустил их Кухарский.
С таким вот "рецептом" вольные, если не любовью, так обоюдной неприязнью, удалились для совместного проживания.
- Что теперь будем делать? - робко спросил Довнар, когда они, потрясенные моментальным "правосудием" Кухарского, вышли из института на широкий простор Забалканского проспекта.
Перемирие, заключенное по указу начальства, кажется, перепугало не только Довнара, но обескуражило и Ольгу Палем. Мимо них катились каретки, проходили люди, ломовые битюги налегали в хомуты, волоча от садов Пулкова гигантские телеги с фруктами, а они все думали и ничего не могли придумать.
Наконец Довнар предложил удобный для него вариант:
- Можно жить совместно, но при этом раздельно. Для этого лучше иметь не квартиру, а две отдельные комнаты, но с одним коридором, чтобы могли навещать друг друга. Тогда и придраться никто не сможет…
Ольга Палем была согласна на все. Иногда я встаю в тупик, не понимая ее: как она, женщина, не догадывалась, что все давно разрушено, отчего же она столь яростно держалась за Довнара, который не стоил ее большого чувства? Целый день они блуждали по городу, отыскивая отдельные комнаты. Ольга Палем уже не просила, чтобы Довнар женился на ней.
- Саша, - тихо молила она, - только не оставляй меня одну. Я ведь ноги тебе мыть стану… сама теперь не знаю, на что я готова. До чего ты меня довел? Я застрелюсь, правда.
- Да брось, - отмахивался Довнар. - А впрочем, если тебе этого так уж хочется, то можешь стреляться…
Наконец они отыскали удобные меблированные комнаты, которые содержал на Фонтанке господин Сыросек, сдававший их внаем приезжим или бездомным. Довнар и Палем сняли у него две паршивые комнатенки, соединенные промежуточной дверью, но имевшие выход в общий коридор. Каждый за свое жилье расплачивался отдельно. Сыросек, человек к людям внимательный, ибо служил в полиции, сразу заметил, что эта молодая пара не муж и жена, а просто двое, в любую минуту готовые взорваться в грандиозном скандале. Сыросек сам видел, что Довнар походя больно щиплет Палем через платье.
- Ой! - невольно вскрикивала она, морщась, и потом что-то шептала про себя, очевидно, ругаясь…
Велико было их удивление, когда в коридоре они встретили князя Туманова с перекинутым через плечо полотенцем.
- Жорж, как вы сюда попали? - удивился Довнар.
- Давно живу в этих номерах. Народу тут разного много. Если угодно, заходите, буду рад. Мой номер одиннадцатый…
В соседней комнате кутила студенческая молодежь, оттуда доносились жалобные всхлипы граммофонной трубы:
Хас-Булат удалой
рядом в комнате жил,
и он с Саррой моей
шуры-муры крутил…
Утром Ольгу Палем навестил в ее комнате Довнар:
- Когда ты кончишь эту комедию? Я ведь думал, что ты уже застрелилась, и пришел, чтобы порыдать над твоим бездыханным трупом. Ну, стреляйся… чего медлишь?
* * *
С этого времени Довнар начал очень опасную игру.
Вроде бы насмешливо, зато настойчиво он подначивал Ольгу Палем доказать свой характер и застрелиться, а при этом в его голове, наверное, копошилась подлая, но очень выгодная для него мыслишка: "Пусть! С концом этой стервы кончатся и мои невзгоды, я снова стану свободен. Это ли не счастье?"
Возможно, потому так ласково иногда звучал голос Довнара:
- Это не так уж трудно, - нежно убеждал он, словно речь шла о какой-то ерунде. - Один нажим пальцем, и ты сразу докажешь свою любовь, о которой так часто говоришь мне.
Палем его слушала, слушала - даже не верилось:
- Боже, как у тебя поворачивается язык? Если по твоим словам все это так просто, так - на, я дам тебе "бульдог", а ты докажи мне, что любишь, выстрелом…
Она иногда надевала свое лучшее платье с глубоким вырезом декольте и выходила на лестничную площадку, где подолгу простаивала, облокотясь на перила, и тихо пошевеливала оттопыренным задом, который некоторые мужчины, проходившие мимо, задевали как бы ненароком.
Чего она хотела? Возбудить ревность в Довнаре? Или отомстить ему романом с другим? Не знаю.
Но зато мне известно, что Довнар в общем коридоре номеров, где собирались вечерами постояльцы Сыросека, выражался о ней с явным презрением, давая повод думать о ней скверно:
- Вообще-то эта дыруська всем нарядам предпочитает скромный наряд Евы в раю… Кстати, недорого и стоит!
Думаю, что он сознательно вынуждал ее и на измену, которая стала бы для него спасительным поводом для окончательного разрыва. Однажды, когда Довнара поблизости не было, Ольгу Палем неожиданно навестил князь Туманов.
- Я вам не надоел? Извините, что снова вмешиваюсь. У нас на Кавказе подобные отношения попросту невозможны.
- Здесь не Кавказ, - отмахнулась Ольга Палем.
- И все-таки прошу, выслушайте меня… Неужели вы сами не видите, что так жить нельзя? Вы еще молоды, вы хороши. Стоит ли продлевать роман, опасный для вас обоих? Вы бы послушали, что говорят о вас квартиранты Сыросека.
- Черт с ними, пускай говорят, что им хочется. И не надо, князь, за меня вступаться, - раздраженно ответила Ольга Палем. - Наверное, я такая и есть, как обо мне судят.
- Но так же нельзя! - пылко воскликнул Туманов.
- Можно и так, - отвечала ему Палем.
В этот момент ей почему-то (почему?) показалось, что сейчас последует объяснение в любви. Но Туманов почтительно поцеловал ей руку и вышел, ничего не добавив к тому, что было им сказано. Довнар вернулся пьяный, что бывало с ним очень редко, она закрыла дверь между их комнатами на два оборота ключа, но он выбил ее ударами ноги.
- Еще жива? - говорил он, заваливая ее на постель. - Ты еще на что-то надеешься? Ну так не ломайся…
Почти изнасилованная им, жестоко и отвратительно, Ольга Палем восприняла эту грубость как должное. "Так мне и надо, так мне и надо", - думала она.
- Заплати! - вдруг потребовала она у Довнара.
- Сколько? - усмехнулся он криво.
- Три рубля, не меньше.
Он отсчитал три копейки и швырнул их в лицо ей:
- Больше не стоишь… получи!
Потом, пьяно вихляясь, он стал куражиться над нею, сознательно потешался над Ольгой Палем как над женщиной:
- Ты все равно что дырка от бублика! Разве ты способна на большее? Вот я познакомился тут с одной дамой - не чета тебе. Знаешь, что вытворяла? Знаешь, как она умела?
Ольга Палем в ужасе захлопнула лицо руками:
- Умоляю… не надо… молчи.
- Нет, ты слушай, - настаивал Довнар.
- Пощади меня… имей хоть каплю жалости! Зачем же тебе добивать меня, уже и без того растоптанную?
Довнар явно любовался ее поражением. Ее муками!
- Я тебе еще не то могу рассказать… хочешь?
И разом осекся, увидев дуло револьвера.
- С меня хватит. Выстрелю, - предупредила его Палем.
- В себя, в себя! - закричал Довнар, почти беснуясь, и, выкручивая женщине руку, он силком направлял дуло "бульдога" в ее же грудь. - Вот так, вот так… теперь стреляй!
- Нет, - сказала Ольга Палем. - Еще рано…
Как-то она снова торчала на лестнице в соблазнительной позе, когда к ней неожиданно подошел старик Сыросек.
- Слушай, девка, - грубо, но зато честно сказал он, - видеть мне тебя тошно. Хочешь, познакомлю с женихом?
- Смешно, - вильнула задом Палем.
- Порядочный человек. Лет сорок. Может, и больше. Зато коллежский. Опять-таки свой домишко на Песках. Не пьет, не курит, только на гуслях играет, а сам плачет… Ей-ей, - перекрестился Сыросек, - какого рожна тебе еще надобно?
Ольга Палем поняла, что старик говорит искренно, желая добра и жалея ее, а потому она благодарила его:
- Спасибо, Петр Николаич, но я уже помешанная, вы лучше оставьте меня в покое… не мешайте мне погибать.
- Ума-то в тебе совсем нету, - обиделся Сыросек и на прощание больно врезал ей "леща" пониже спины столь душевно, как родной отец лупит дочь, живущую не по правилам…
Стоять на лестнице, глядя, как одни восходят по ней, кто легко, а кто с одышкою, а другие спускаются, со всеми здороваясь, ей почему-то нравилось. Вот и простаивала часами, не желая томиться в одиночестве комнаты, словно причастная к чужой суете, внимала чужому смеху и чужим песням. Где-то шумно пировали отставные ветераны-кавказцы, они, видать, здорово подпили, залихватски распевая о делах своих дедов:
Грянули, ударили,
понеслись на брань
и в секунду с четвертью
взяли Эривань…
Под самое Рождество случилось то, чего так боялась Ольга Палем: Довнар укладывал белье в чемодан, говоря, что его терпению пришел конец, он должен как следует отдохнуть от истерик и скандалов, а уж заодно пора навестить мамочку.
Ее всю трясло, она просила Довнара не покидать ее:
- Я ведь знаю, ты не вернешься ко мне, а в Одессе тебя сделают врагом моим… Не уезжай, умоляю! Саша, Саша…
Довнар вдруг увидел ее фотографию, снятую еще в Одессе, когда она была на содержании у Кандинского, и, выломав ее жесткий картон из рамочки, он сунул фотографию в карман.
- Вот видишь, как я тебя люблю! - сказал с усмешкой, не предвещавшей ничего доброго. - Приеду в Одессу, повешу над своей кроватью и стану тобой любоваться…
Довнар уехал, а с нею случился нервный припадок.
Совсем чужие люди приняли в ней участие, кто побежал в аптеку, кто за доктором, князь Туманов вызвался дежурить возле ее постели. Врач Ипполит Твирбут, осмотрев больную, сказал, что требуется покой и чтобы никаких волнений.
- Вы, наверное, муж ее? - спросил он князя.
- Нет. Сосед.
- В любом случае нельзя отходить от нее, почаще кладите ей на голову холодные компрессы. Не стану возражать, если вы усыпите ее хлоралом…
Было время далеко за полночь, в номерах Сыросека все давно спали, когда с лестницы раздался тихий осторожный звонок. Туманов вышел отворить двери и увидел… Довнара.
- Не пущу, - сказал ему князь. - Недавно был доктор и велел никого посторонних к ней не пускать.
- Но я-то ведь далеко не посторонний.
- Не пущу! Она едва успокоилась. Что передать?
Очевидно, Довнар понял, что горячая грузинская кровь сейчас взыграет. А потому он решил не настаивать далее и молча протянул увесистый кулек.
- Что это?
- Апельсины. Для нее.
- Сейчас-то зачем? - удивился Туманов.
- Рождество. Так принято. Чтобы делать подарки…
"Свинья", - не сказал, а только подумал князь. Всю ночь он не отходил от постели Ольги Палем, она временами еще металась, просила настежь отворить окна, Туманов ласково ее утешал, отсчитывал для нее дозу снотворного хлорала, но про кулек с апельсинами от Довнара сознательно умолчал, чтобы лишний раз не терзать ей нервы, и без того уже вконец истрепанные.
Под утро Ольга Палем крепко уснула, князь Туманов раскрыл учебник, но премудрость науки никак не лезла ему в голову. Слабый ночник едва высвечивал в темноте лицо спящей женщины, и она была теперь так хороша, так прекрасна в своем забытьи, что князь не выдержал. Он нагнулся и тихо поцеловал ее, ощутив холодок ее чистых и ровных зубов.
Ольга Палем улыбнулась ему, даже не просыпаясь…
Утром он вручил ей кулек с апельсинами:
- Ночью приходил Довнар, просил передать. Заодно он просил и поздравить вас с наступающим Рождеством.
Что тут стало! Палем прижала кулек к груди:
- Зачем и вы обманываете меня? Я же знаю, что Довнар не способен на это… Вы! Именно вы дарите мне апельсины.
- Ольга Васильевна, зачем бы мне вас обманывать?
Она очень долго смотрела на его красивое лицо:
- Милый мой человек, - было сказано ею с кротостью, - скажите уж всю правду до конца… Давно ли вы любите меня? Ну, не стыдитесь. Да? Любите?
- Нет, - жестко отвечал он.
"Вот и напрасно… жаль", - подумала женщина.
И она забросила апельсины подальше от себя.
…Здесь я поймал себя на опасной мысли, что, наверное, мужчина все-таки не способен к точному описанию душевных и сердечных психологизмов женщины. Думается, о женщинах откровенно и достоверно способна писать только сама женщина.
А для нас, для мужчин, многое остается сокрыто.