"Слава тебе господи, сон-то у дворовых крепок!" - успокоился приказчик, подошел к двери и закрыл ее на засов. Быстро и проворно он отодвинул портрет Никиты Демидова-отца. Пронзительные цыганские глаза грозно глядели на приказчика.
- Грозишь, скаред! - Мосолов отступил в сторону, стараясь уйти от взора владыки. Ему было страшновато: казалось, Демидов готовится выпрыгнуть из рамы; вот очнется он да и съездит Мосолова костылем по голове. И тогда по хоромам раскатится его зык: "Люди, сюда! Хватай вора!.."
Приказчик кинулся к тайничку, отпер его. Словно волшебством он выпустил из ночной тьмы чудесную жар-птицу: искрометным огнем засверкали перед ним драгоценные камни. Кроваво пылали рубины, зеленым морем переливались изумруды, благородные самоцветы…
- Мать моя! - задохнулся от жадности Мосолов и дрожащими руками стал торопливо сгребать богатство…
Он тщательно, по-хозяйски, обшарил тайничок и, не найдя ничего больше, закрыл его и подвинул портрет на старое место.
Покойник сидел с выпученными глазами. Он больше не пугал Мосолова. Ощущая богатство, свою ловкость и проворство, приказчик на этот раз смело подошел к паралитику, накинул ему на шею цепочку с ключиком и опустил ее за воротник.
- Ну, теперь стереги! - осмелев, прошептал он и направился к двери…
В эту минуту позади него прогудел хрипатый голос:
- Стой, ворюга!
Мосолов обмер, по спине побежал резкий холодок. Перед ним стоял потемневший Охломон. Мужик занес руки над приказчиком.
- Или даешь толику, или сейчас скличу людей! - Он протянул цепкие корявые пальцы к шапке, наполненной самоцветами.
Мосолов хотел отбить руку, но, взглянув в лицо Охломона, понял все и покорился.
- Возьми, только оставь и мне долю…
Охломон сгреб горсть драгоценных камней и, завернув тряпицей, упрятал в карман. Заметя в шапке крупный самоцвет, пылавший заревом, он цапнул его, и не успел Мосолов перехватить самоцвет, как Охломон раскрыл рот и проглотил камень.
- Ништо, и это не уйдет! - скривив лицо, пошутковал он и отступил к порогу. - Ну, а теперь беги. Пора! - Он открыл дверь и вытолкал Мосолова в коридор.
Когда стряпуха истошно закричала на все хоромы: "Ратуйте, смертушка!" - Охломон лежал на своем обычном месте и спал крепким сном. Его растолкали, так как боялись без мужика войти к остывшему барину.
- Господи-спасе! - перекрестился Охломон. - Никак и впрямь хозяин отошел?..
Комната наполнилась холопами, хожалками, стряпухами. Паралитик сидел холодный, тихий. Кругом все было нерушимо, тихо, и старый владетель хором Никита Антуфьевич по-прежнему поглядывал из рамы и буравил людей колючими глазами.
- Куда же я теперь без моего господина? - упал перед креслом Охломон и предался неутешному отчаянию.
Из-за плеч дворовых выглядывало круглое потное лицо Мосолова. Старый приказчик на этот раз не совался вперед. Разглядывая Охломона, он хмурился.
"Неповоротлив, лешак, а каких дел наделал! Ну и хитер, домовой…" Ему вдруг стало ясно, почему нежданно-негаданно отошел Никита Никитич Демидов. Мосолов склонил голову и с опаской подумал: "Ну и народец мы тут наплодили, не приведи бог!"
После смерти Никиты Никитича в Невьянске ничего не изменилось. Племянники скромно похоронили дядю на заводском кладбище, на могиле его воздвигнули громоздкий каменный монумент, - на том и кончилось. Владелец Невьянска Прокофий примчался на Каменный Пояс, уже когда дядя мирно почивал на погосте. Хозяин обошел завод, свои обширные покои, вздохнул:
- Ну, кто теперь будет пребывать в этих светлицах? Уж не ты ли, дедушка? - Он повернулся к портрету Никиты-деда и, к удивлению сопровождавших его, вдруг сунул вперед кукиш: - Накось, выкуси!..
Вихляясь, он прошел в стряпную, там шлепнул вальяжную бабу-повариху Феклу и закричал на все хоромы:
- Попов сюда! Окропить мой дом от всякой скверны!
- Что ты, батюшка? - зарумянилась баба и степенно поклонилась. - Нешто так можно обходиться с мужней бабой!
- Молчи, кобылица! - пригрозил Прокофий. - В упряжку хочешь?
- Ахти, господи! - обомлела стряпуха.
Не давая женщине опомниться, он схватил ее за жирный подбородок и рявкнул:
- Разевай пасть!
Стряпуха покорно ощерилась.
- Добра еще кобылица - остры зубы! - похвалил Демидов. - А где твой мужик?
- Тут, батюшка Прокофий Акинфиевич, - откликнулся из угла худобородый мужичонка в зипунишке.
- Экая слякоть и такую бабу себе спроворил! - ухмыльнулся Прокофий. - Ну, рядись с бабой в сбрую! Желаю в такой упряжке на погост ехать!
- Батюшка! - ахнула стряпуха и обронила на таганок ковш с водой.
- Рядись конями! Жалую за то каждому по ста рублев!
- Велики деньги! - вскричала женка. - Но и за богатство позориться не стану!
- Как, ты, мужицкая жила, барина своего не хочешь потешить? - побагровел Демидов и заорал: - Засеку!
- Батюшка ты наш, да за что сечь надумал! Пощади! - бросилась в ноги стряпуха.
- Не трону! Впрягайся в кибитку. Ну, живей, живей, саврасы! - заторопил их хозяин.
Худобородый мужичонка вспыхнул, стал ершистым.
- Я тебе, барин, не жеребец, а моя женка не кобылица! - гневно выкрикнул он, и глаза его потемнели.
- О, о! - захрипел в изумлении Демидов. Выпученными глазами он удивленно разглядывал крепостного.
- Ты что сказал, леший! - приходя в себя, зашипел Прокофий и темной тучей надвинулся на мужичонку. Мастерко не испугался, не отвел гневных глаз.
- Не трожь нашей чести, хозяин! - закричал он. - Мы хоть бедные и подневольные, а русские люди, и не след тебе нас позорить! - с гордостью закончил он.
- Ты что мелешь, сатана? - взбесился Демидов. - О какой чести речь идет? Да разве есть честь у холопа?
- Есть! - твердо ответил мастерко. - Ее и за деньги не купишь! Не трожь, отойди, а не то не ручаюсь за себя! - пригрозил он, и глаза его забегали в поисках дубинки.
"Чего доброго, очумелый схватит топор да по башке!" - струсил Прокофий.
Стоя на пороге, он пригрозил:
- Погоди, я тебе честь выпишу на мягком месте! Эй, кто там? Слуги!
Толпой набежали дворовые. Указывая им на мужичонку, Демидов закричал:
- На конюшню поганого да закатить ему двести плетей по чести!
Глаза его злобно сверкнули. Стряпуха в этот миг вцепилась в своего мужа.
- Не дам бить! Не дам истязать! Он у меня золотой человек! - заголосила она.
- Ты брось, баба! - прикрикнул на нее Прокофий. - А то и тебя отстегаю за милую душу! Прочь ее!
Холопы, вывернув мастерку руки назад, повели его на конюшню, а следом за ними устремился и Демидов.
Только растянули ершистого мужичонку на колоде и замахнулись плетями, как в распахнутые ворота нежданно торопливо вошел священник - высокий костистый детина в долгополой мятой рясе.
- Стой, что вы делаете, господин! - бросился он к заводчику. - Да это самый лучший колесник на Камне!
- Бей в чертово колесо! - не слушая попа, закричал Демидов.
Но священник не отступил. Он загородил собою мужичонку и сказал с жаром:
- На тысячи верст кругом на его колесах и руду и уголь возят! Золотые руки, поберечь надо!
Вдруг глаза Прокофия стали шалыми. Вихляясь, он приблизился к попику и с ядовитой улыбкой предложил:
- Заступа? А коли так, сам ложись за него!
Плюясь и ругаясь, хозяин трижды обошел вокруг обескураженного священнослужителя и снова предложил:
- Ну, что раздумываешь? Скидывай портки и ложись!
- Ваша милость, вы предлагаете несуразное! - поклонился хозяину священник. - Увольте труженика от наказания. Сами потом не пожалеете!
- А, не можешь за него плети принять? - вскрикнул Прокофий. - А сто рублей хочешь в кису?
- Ваша милость, поберегите достояние ваше для неимущих!
- Триста хочешь? - перебил Демидов.
- Напрасно испытуете, сударь, - снова поклонился священник. - А сего отменного умельца отпустите! Умен, золотые руки, не скот он!
- Пятьсот, батя! Крайняя цена. Ложись за него! Э-гей!..
Священник вспыхнул, невольно сжал кулаки. Мужики понимали, кипит попик. Но и пятьсот рублей - неслыханные деньги! Холопы закричали иерею:
- Батюшка, за пятьсот можно стерпеть! Выдюжаете!
Оскорбленный иерей овладел собой, тряхнул головой.
- Что за словеса непотребные! - воскликнул он. - На меня сан возложен, честью человека не торгую, хоть сир и убог я. - Он решительно подошел к Прокофию: - И вас, сударь, покорно прошу не смущать малых сих. - Он протянул сильную, но дрожащую от волнения руку и хотел отвести заводчика в сторону. Такая неожиданная настойчивость попика привела хозяина в ярость. Он проворно выхватил у конюха плеть и стал хлестать священника.
- Не учи меня, кутейник! Не суйся, попович! - приговаривал Демидов.
Холопы застыли в страхе. Боязнь перед хозяином парализовала их. Прокофий, забыв о мастерке, отхлестал попа плетью и довольный вернулся в хоромы. Утолив голод и отдохнув после обеда, он долго бродил по кабинету. Сумерки крались в окна. Прокофий вздохнул.
"До чего настойчив он!" - с огорчением вспомнил о священнике и велел позвать его.
За окном потухала заря, ее красные отблески меркли на каменных стенах мрачного кабинета. Прокофий одиноко сидел в глубоком кресле, когда приглашенный переступил порог и смущенно остановился у двери.
- Проходи, батюшка, - ласково пригласил его Демидов.
- Благодарствую, - мягким голосом отозвался священник и поклонился хозяину.
Заводчик заставил гостя сесть в кресло. Своим пристальным взглядом он привел его в большое смущение. Наконец Демидов прервал молчание и спросил иерея:
- Это вас, батюшка, мой покойный дядя Никита Никитич заставил повенчать мертвяка с девкой?
Священник печально склонил голову, глухо отозвался:
- Что вы, благодетель наш! Николи того не было… Одни поклепы на моего предшественника. Стар и убог он был, вот и обижали его…
Демидов снова замолчал; тихо барабанил длинными пальцами о поручни кресла. Иерей терпеливо выжидал. Лицо его было скорбно. Священник незаметно, но тщательно подобрал под рясу истоптанные, рваные сапоги. Во всей одежде молодого сельского попика проглядывала нескрываемая бедность. Прокофий удивленно разглядывал иерея, думал: "Экий человек, сам нищ, а горд!"
Он поднял голову и в упор спросил гостя:
- Плохо живете, батюшка? Сколько ребяток имеете?
- Ничего живу, - сдержанно ответил священник. - Бывает и того хуже. Вдовый я, детьми господь не благословил.
- Отчего ж бедно живешь? - не отступал Демидов. - За требы с народишка ведь получаешь?
- Народишко нищ, что с него взять? Грех один! - все тем же сдержанным тоном ответил иерей.
Прокофий встал, прошелся по горнице. Став против священника, он снова заговорил мягко и тихо:
- Перед вами я согрешил, батюшка: обидел ныне вас.
- Бог простит, а я уж о том забыл.
"Экий покорный! - морщась, подумал Демидов. - Не к добру сие покорство".
Повысив голос, заводчик сказал иерею:
- А все же я виновен перед вами, батюшка, в своем необузданстве, а посему плачусь обещанным. Вот возьмите! Тут все полтысячи.
Демидов протянул священнику пачку ассигнаций.
- Это за что же? Сохрани господь взять сие! - испуганно отстранил руку с деньгами попик. - Дозвольте, ваша милость, узнать, за какие прегрешения изволите так поступать со мною?
Прокофий беспричинно рассердился:
- Уходи, поп! Не могу видеть тебя. Не могу! Бери сколь хошь, но покинь мой завод.
Иерей пожал плечами:
- Куда же я пойду?
- Куда хочешь, только покинь нас!
Видя, что разговор с Демидовым покончен, попик поклонился и ушел…
В полдень, когда палил зной, Прокофий видел, как из церковного домишки вышел молодой иерей и зашагал вдоль проезжей дороги. На нем была надета та же старенькая холщовая ряса, шел он босой, перекинув через плечо палку с подвешенными на ней худыми сапожонками.
Священник несколько раз оглядывался на церковь и каждый раз осенял себя крестным знамением. У ворот заводских домишек стояли работные женки и молча утирали слезы.
Демидов велел холопу нагнать попа и повелеть ему забрать с собой все имущество, для чего предложил коня и телегу. Однако вспотевший от быстрого бега посланец вскоре вернулся и поведал хозяину:
- Сказывает отец Савва, все имущество при нем. Из живности был один кот, так и того пожаловал вдове. А куда он ушел, так и не дознался. Сказал поп: "Иду куда очи глядят".
Демидов отвернулся от холопа и побрел в хоромы. На душе стало спокойно. Утихомиренный хозяин подумал: "Может, то моя совесть была! Свидимся ли вновь с тобой, неспокойный поп?"
Иван Перфильевич Мосолов, главный приказчик на Невьянском заводе, предстал с просьбой перед Прокофием Акинфиевичем:
- Отпусти ты меня, батюшка, на покой. Одряхлел ноне. Стар стал, и не доходят мои руки до больших дел.
Своим тихим, вкрадчивым голосом и подобострастием старик внушал подозрение. Демидов недоверчиво оглядел кряжистую, еще крепкую фигуру приказчика, его седую, но густую бороду. Круглое загорелое лицо Мосолова выглядело молодо. "Дуб на юру!" - мысленно определил заводчик и усмехнулся.
- Это ты стар? Да ты еще молодых в пот вгонишь!
- Что ты, хозяин, хворости меня совсем одолели! Пора и о душе подумать. - Приказчик напустил на себя скорбь.
- Ты вот что, чахоточный, - испытующе уставился в него Прокофий, - ты передо мной не лукавь, скажи по чистоте, где задумал строить свой заводишко?
- Отец родной, да разве ж я смею об этом думать? Да где мои капиталы? - юлил Мосолов, прикидываясь простачком.
Хозяин насмешливо смотрел ему в лицо; в глазах Демидова играли шальные огоньки.
- Ты брось из себя мощи строить. Знаю такого бобра! - засмеялся заводчик.
Приказчик замолчал, переминался с ноги на ногу, желчь разливалась в нем, так и подмывало схватиться с Прокофием. "Мал волчок, а зубы точит. Я ли себе не хозяин?" - с досадой думал он.
Демидов не унимался.
- Хорошо, я отпущу тебя с миром, только ответствуй мне по совести, - глаза хозяина пытливо прищурились, - сколько нахапал у батюшки? Мильен будет?
- Господи Иисусе! - взвыл Мосолов и перекрестился. - Честен я, всю жизнь был таков. И когда ты, батюшка, бросишь худые шутки шутковать?
- Я не шучу! - серьезно отозвался заводчик. - Я твою хватку знаю. Все мы одним миром мазаны. Что глаза разбежались? Ходить подле воды да не замочиться!
Старый приказчик сейчас напоминал матерого волка: хитрил, но прикидывался овцой. Но и Демидов не спускал с него глаз, насквозь видел все; длинные пальцы Прокофия Акинфиевича сплетались и расплетались. Мосолов схватился за воротник рубахи, рванул его, - ему стало душно; на рыхлом лице выступил пот.
- Ну хозяин, довел-таки! - прохрипел он.
- Ты думаешь, твоя душа потемки? А я ее, как торбу с овсом, наизнанку выверну! - ухмылялся Демидов. - Скажи, где место облюбовал для заводишка?
- Удалюсь в скит, в пустыньку! - на своем стоял Мосолов. Он собрался с духом, крепче замкнулся в себе, решил измором взять Демидова. Как ни прощупывал его хозяин, приказчик на все находил ответ. Так они долго терзали друг друга. Прокофий не смог сломить старого туляка.
- Черт с тобой, уходи, раз надумал покинуть нас! - сдался наконец Демидов. - Иди, неблагодарный! Разве тебе худо тут было?
- Так у меня детки есть, сударь. Надо мне и о них подумать, - более искренним тоном признался Мосолов.
- Кого же после тебя оставить тут за старшого? - покоряясь, спросил совета Прокофий.
- Серебрякова вместо меня ставь, - твердо сказал Мосолов.
- Да в уме ли ты! Ведь это стоялый конь, и мозгов у него ни-ни.
- Серебрякова! - решительно повторил приказчик. - Под стать он тут! Ума у него палата. С виду простоват, а хитрости неимоверной мужик. Цепок! Ставь его, батюшка!
Иван Перфильевич вновь обрел силу и, глядя в глаза хозяину, уверенно сказал:
- За все благодеяния, которые я видел от деда твоего и батюшки, совет даю - Серебрякова.
- Ин ладно, быть по-твоему! - согласился Демидов. - А теперь жалуй со мной чару испить. Знаю, что затеял ты, старый ворон. Ну да ладно, будем жить по-соседски!
- Истинно так! - согласился Мосолов и совсем повеселел.
В феврале 1754 года по санному пути наехал Иван Перфильевич Мосолов в Сыгранскую волость Башкирии. Поразился он приволью, богатому месту, своей удаче. Перед ним простирался гористый край с неисчерпаемыми залежами руд. Текли тут многоводные пустынные реки, в кондовых лесах как океан гудели смолистые сосны, озера изобиловали рыбой. Кочевали среди Уреньгинских гор редкие кибитки башкир-вотчинников.
Иван Мосолов, который изрядно понаторел в демидовских плутнях, по примеру своих хозяев обладил дело приступом: одарил тархана бусами, гребнями, топорами, подпоил башкирцев и заключил с ними купчую на плодородные земли. По этой купчей отмерили туляку огромные пространства с лесными угодьями, с покосами, с реками и рудными местами. Отхватил Иван Перфильевич в один присест великий кус - двести тысяч десятин, а уплатил за них башкирцам-вотчинникам всего-навсего двадцать рублей.
После выгодной сделки Мосолов пустился по старой, проторенной дороге в далекий Санкт-Петербург. Знал он тропки, натоптанные большим уральским хозяином Никитою Демидовым. Где правдою, а где подачками дошел до сената и добыл приписную грамоту, по которой к новому заводу прикреплялись тысячи крестьянских рук. Возвращался из столицы на ставший родным Каменный Пояс старик Мосолов веселым и бодрым от счастья. Мерещился ему в мыслях среди необозримых глухих лесов и гор свой обширный завод.
"Хозяин! Сам хозяин! - восхищался собой бывший приказчик. - Вот тебе и новое гнездо облажу…"
Минуя Москву, Мосолов заторопился на восток.
Среди величавых и суровых Уреньгинских гор он облюбовал глубокую долину полноводной реки Ай. Над долиной вздыбился могучий Косотур, словно кабан, одетый густой щетиной леса. Рядом ущелье пересекал кремнистый шихан. "И если в том месте поставить плотину, - рассуждал Мосолов, - быть тут обильным водам! Здесь и место заводу!" - решил он.
Летом согнал он на купленные земли приписных и кабальных людей, и они принялись за тяжелый труд. С великими усилиями среди гор, в пади реки Ай, они срубили бревенчатый острог. Реку перегородили плотиной, а подле соорудили завод для литья мортир и ядер. Завод на горе назвали Косотурским.
Мосолов был жесток и управителя себе подобрал под стать. Степан Моисеев - Мосейка, заводской приказчик - отличался жестокосердием и невиданной скупостью. За каторжную работу кормил работных гнилым толокном и тухлым мясом, зато щедро наказывал батогами и плетьми.
Изо всех сил тянулся Иван Перфильевич добывать железо и ставить его дешевле Демидовых.
"Дед да батька разумели толк в рудах и в плавке, а сынок Прокофка - пустоцвет. Ему ли равняться со мной? - раскидывал умом Мосолов. - Вот еще немного поднажму и достигну своего!"
Охотясь по горам со своими егерями, наехал на Косотур Никита Акинфиевич. С высокой горы он оглядел завод и крепко обругал бывшего приказчика:
- Эх, и сукин сын, какое место из-под носа урвал!..
- Слава богу, поднаторел сей лиходей у вашего батюшки, - с завистью оглядывая мосоловское богатство, отозвался Селезень.