В коридоре Совета толкался всякий люд, приходили и уходили рабочие, красногвардейцы, солдаты…
Купцы подошли к кабинету председателя. У дверей стоял солдат с красной повязкой на рукаве. Он преградил купцам дорогу винтовкой с примкнутым штыком и строго потребовал:
- Документы!
- Нас вызывал господин Серов. Вот повестка.
Часовой взял повестку, нахмурив брови и шевеля губами, стал читать. Читал он по меньшей мере минут пятнадцать. Кобылин пробурчал:
- Скоро ли, грамотей?
Оставив слова Кобылина без внимания, красногвардеец свернул бумажку и положил за пазуху.
- Документик без подделки, - важно сказал он. - Проходите.
"Ишь ты, охрана…" - с беспокойством подумал Федот Андроныч.
Кабинет председателя Совета - длинная мрачноватая комната с единственным окном. Вдоль стены с облупившейся штукатуркой стояли стулья, а в конце комнаты - большой стол, заваленный бумагами. Серов поднялся из-за стола, шагнул навстречу купцам, широким жестом показал на стулья, радушно сказал:
- Садитесь.
И сам сел за стол, пригладил рукой длинные черные волосы, зачесанные назад. И в том, как он поправил свои волосы, было столько обычной житейской простоты, что Федот Андроныч с облегчением вздохнул. Этот не станет гвоздить кулаком по столу, топать ногами и кричать. И ничего не выдавит из купцов. Они старые волки.
- Курит кто-нибудь? - Серов подвинул газету и пачку махорки, закурил. - Знаете, зачем вас вызвали?
Купцы закивали головами.
- Тем лучше, не будем тратить лишних слов. Нам очень нужны деньги. И срочно.
Федот Андроныч спрятал в бороде усмешку. Кто же так начинает разговор, без всякого подхода. "Деньги нужны! Ишь ты…"
- Позвольте вопрос: кому это вам? - спросил Родович.
- Власти рабочих и крестьян, разумеется. - Серов стряхнул с папироски пепел, уточнил: - Совету.
- Благодарю… - Родович слегка наклонил голову. - Поскольку власть крестьян и рабочих, с них и деньги требуйте. Так будет справедливо.
- Когда Совет создавали, нас спрашивали? - подхватил Кобылин.
"Ну-ка, ну-ка, как ты вывернешься? Молодец Моисей, ловко его заарканил!" - думал Федот Андроныч, не спуская глаз с лица Серова.
- Верно, не спрашивали, - согласился Серов. - Но ведь и рабочих, крестьян никогда не спрашивали, какая им власть больше подходит. А деньги брали… Так, а? - Черные глаза за стеклами пенсне насмешливо блеснули.
- Не в этом дело. - Родович стиснул сцепленные пальцы, и от ногтей отлила кровь. - Купеческое сословие никогда не отказывалось жертвовать на благое дело. Но тут… Нет, господин Серов. Пустой у нас разговор.
- Вот уж чего нам не нужно, так ваших пожертвований. Жертвуйте на дома призрения, на поддержку престарелых. И вот что… Давайте оставим препирательства. Это бесполезно.
Серов по-прежнему говорил приветливо, и усмешка в глазах не гасла, но Федот Андроныч чутьем уловил его решимость во что бы то ни стало сломить купцов, заставить их раскошелиться.
- Я хочу, чтобы вы поняли одно: мы не допустим, чтобы кто-то пренебрегал постановлениями Совета. - Серов растер в пепельнице окурок, энергичным движением стряхнул с пальцев крошки табака.
- Восемьсот тысяч! Да вы что? Нет у нас таких денег! - Лицо Родовича стало пунцовым от гнева.
- Деньги у вас есть, - терпеливо поправил Серов. - И внесете вы их сегодня.
- Помилуйте! - взмолился Голдобин. - Тысяч сорок, ну пятьдесят наскрести, куда ни шло. Но восемьсот! Восемьсот!
- И сорок не надо давать… - гундосил Кобылин. - Разбой среди бела дня учиняют. По каким законам?
- По законам революции, почтеннейший. По законам справедливости. Жаль, что вы не имеете о них понятия. - Серов встал, оперся руками о стол. - Коротко и ясно, господа: будут деньги?
- Не будет никаких денег! - ответил Родович.
- А вы как думаете? А вы? - у всех поочередно спросил Серов.
И все ответили отрицательно. Впервые за все время Серов нахмурился, даже не нахмурился, просто исчезла усмешка, и взгляд сразу стал твердым. Федот Андроныч беспокойно заерзал на стуле. Что-то сейчас будет. Как он теперь повернет дело? Покричит-покричит и выгонит. И все. И останутся денежки в купеческих карманах. Господи милостивый, спаси от разора честное сословие, помоги, господи, совладать с окаянным, не то всех пристигнет горькая участь.
Серов, сутулясь, твердо ставя ноги, подошел к двери, попросил позвать Жердева. В кабинет вошел человек лет тридцати, светлоголовый, высокий, вся грудь в ремнях. Остановился у порога, молча ожидая, что скажет Серов.
- Этих господ, товарищ Жердев, надо отправить в городскую тюрьму.
- Это произвол! Беззаконие! - закричал Родович.
Кобылин, Голдобин вскочили, замахали руками. Они тоже что-то кричали. У Кобылина и гнусавость куда-то пропала, голос прорезался.
- А ну, молчать! - осадил их Жердев. - Марш по одному!
- Всего хорошего, господа! - сказал Серов, улыбнулся, тряхнул головой, откидывая волосы.
Федота Андроныча такой поворот событий ошеломил настолько, что он безропотно прошел с купцами полгорода, прежде чем сообразил: его-то дело сторона! Подошел к молодому красногвардейцу и, просительно заглядывая в глаза, рассказал, как он попал под конвой. Красногвардеец засмеялся:
- Ну и ну! Вперед наука будет, папаша, не полезешь куда не просят, - добродушно сказал он.
- Так я же не знал… Не знал, вот те Христос! - перекрестился купец. - Вы уж отпустите меня, товарищи красные гвардейцы, отпустите, родимые, век помнить буду!
- Таких правов не имеем. Шагай, папаша, не оглядывайся.
Вместе со всеми его заперли в заплесневелую камеру. Он сел в угол, на голые нары и стал про себя молиться богу. Купцы тихо разговаривали. Потом разговор стал громче, заспорили. Федот Андроныч прислушался. Голдобин обвинял Родовича и Кобылина в недомыслии.
- Надо было поторговаться. Бросили бы сотню тысяч…
- Ни рубля не дадим! - сердился Родович. - Что они сделают? Подержат день-два и выпустят.
- День-два, а если больше? Кто будет дело вести?
Мало-помалу спор перерос в ссору. Шум услышали в коридоре. Загремел засов, и в камеру вошел Жердев.
- Придется предоставить каждому отдельную фатеру. А то, чего доброго, раздеретесь.
- Долго вы нас держать будете? - спросил Кобылин.
- Это от вас зависит. Давайте деньги и катитесь хоть сейчас. А нет, отправим на Черемховские копи уголек рубать. Будем держать там, пока не заработаете восемьсот тысяч.
- А как же я? - Федот Андроныч ухватил Жердева за портупею. - Смилуйтесь, не губите человека без вины. Я не здешний, я из Шоролгая.
- Как фамилия? - Жердев достал из кармана список и, проверив по нему заключенных, отпустил Федота Андроныча на все четыре стороны.
- Вот спасибочко-то вам! Дай вам бог здоровья и долгого веку. - Федот Андроныч стал быстро одеваться. К нему подошел Родович и прошептал:
- Зайди к Рокшину, обскажи, как все получилось.
- Непременно обскажу, - так же тихо шепнул Федот Андроныч и шмыгнул прочь из камеры. Едва удержался, чтобы не побежать по коридору.
Невеселые мысли были у Федота Андроныча. Ведь как круто берут, окаянные! Попробуй таким перечить, живо отправят туда, где Макар телят не пас. А покоришься - разорят, антихристы, разграбят. По всему видно: пришел конец беспечальному житью. Надвигается что-то страшное, безжалостное, ломает и сокрушает все привычное, устоявшееся. В народе пошатнулась вера в бога, семейские стали покуривать табачишко, жениться на сибирячках, скоблить подбородки бритвой. Совесть теряют… Честного человека могут пустить по миру с сумой, а посельгу какого-нибудь посадят править людьми. И за что только наказывает господь рабов своих?
6
К вечеру схлынула волна посетителей, в коридоре Совета умолк говор, стало слышно, как за дверями кабинета прохаживается часовой.
Свет за окном посерел. Он вяло сочился сквозь стекла и растворялся в сумерках, наплывающих из углов. В кабинете, кроме Серова, сидел комиссар продовольствия Сентарецкий, бритоголовый добродушный великан, товарищ Серова еще с времен саратовского подполья. Только что вошел Жердев, сел, положил на стул шапку, потер, отогревая, руки.
- Ну, что твои купцы? - спросил Серов.
- Ни в какую, Василий Матвеевич. А через час к вам придет делегация.
- Какая делегация?
- За купцов хлопотать. Только вы их не принимайте, к чертям всякие делегации! - с горячностью сказал Жердев.
- Почему же, пусть приходят. - Серов встал, зажег лампу, отодвинул ее на край стола.
- Опасное дело мы затеяли, - тихо сказал Сентарецкий.
- Да, очень, - Серов потер ладонью лоб, задумался.
- Ничего они не сделают! - пренебрежительно махнул рукой Жердев. - Если хотите, зажму, сок потечет.
- Они могут сделать многое, ты зря ручкой помахиваешь, - сказал Сентарецкий. - Спрячут товары, закроют лавки, и город останется голодным. Что тогда?
- Не посмеют… Могут они, Василий Матвеевич, так сделать?
- Именно так и сделают, если мы не вынудим их подчиниться. - Серов замолчал, потеребил вислые усы, повернулся к окну. В домах напротив тускло светились огни, бросая на дорогу расплывчатые пятна света.
На душе у Серова было тревожно. Крутое обращение с купцами может оттолкнуть от Совета колеблющихся, сплотить враждебные силы, и новая власть будет вынуждена ломать организованное сопротивление. Не считаться с этим было бы глупо. С другой стороны, если Совет пойдет на попятную, власть его, и без того не твердая, сведется к нулю. А есть ли другие пути? Других путей нет.
- Василий, - сказал он Жердеву, - ты сходи еще раз к купцам, передай, что, если они в течение ночи не решат внести деньги, утром отправим на копи.
- Действительно отправим? - спросил Сентарецкий.
- Иного выхода у нас нет, - Серов, приняв решение, успокоился, - И вот что, Тимофей Михайлович… Нам надо сегодня же подобрать людей. Если купцы не одумаются, мы завтра конфискуем все товары.
- Ох, и шуму будет! - покрутил бритой головой Сентарецкий.
В дверь просунулась голова часового.
- К вам тут просятся. Пускать или не пускать?
- Делегация? Пусть заходят… Ну, а вы, пока буду разговаривать, действуйте, - сказал Серов Сентарецкому и Жердеву.
Они сразу же вышли.
Серов был удивлен и озадачен, увидев среди делегатов Рокшина. В последнее время он все меньше понимал этого человека.
Знал его Серов давно. Впервые встретил в Горном Зарентуе в каторжной тюрьме. Рокшин тяжело переживал заточение, пришибленный, жалкий, он сторонился товарищей, почти не читал книг и не участвовал в спорах. Серов понимал, что тюрьма, тем более каторжная, ломает и не слабых людей, особенно если нет рядом душевного товарища, некому приободрить, не с кем поделиться мыслями. И он мягко, но настойчиво вовлекал Рокшина в разговоры, делился новостями с воли, знакомил со своими товарищами. Отрешенность в глазах Рокшина понемногу таяла. "Спасибо, вы меня спасли…" - сказал Рокшин, когда его переводили на поселение.
Здесь встретился с ним уже после Февральской революции. Рокшин водился с меньшевиками, стал не в меру бойким, торопливым, старательно избегал всяких воспоминаний о каторге. На митингах он яростно выступал против передачи власти Советам, а сейчас - с какой стати? - член делегации…
Усаживаясь возле стола, Рокшин зябко ежился, сметал ладонью налет инея с воротника теплого пальто.
- Холодно, Евгений Иванович? - спросил Серов.
- Да. Что ни день, то холоднее. На улице дышать трудно.
- Это вам кажется, на улице потеплело - и дышать стало определенно легче…
Рокшин понял, что хотел сказать Серов, вскинул быстрый, оценивающий взгляд и сухим, официальным тоном выложил:
- Мы - представители меньшевиков, эсеров и союза торгово-промышленных служащих, уполномочены заявить протест против незаконных действий Совета и потребовать: первое - заверения, что арест купцов ошибка, а не рассчитанная политика угроз и запугиваний, второе - освобождения арестованных, третье - отмены контрибуции, именуемой налогом, - Рокшин поочередно прижимал к ладони тонкие пальцы.
Делегаты придвинулись ближе. Эсер Потакаев, загораживая других, утвердился локтями на столе, смотрел на Серова большими задумчивыми глазами. Он казался робким, застенчивым, но Серов знал, что, пополняя кассу своей партии, этот самый Потакаев выпотрошил немало сейфов.
- Все, Евгений Иванович? - спросил Серов.
- Да, все. Разве этого мало?
- Давайте по порядку. Первое: арест купцов не ошибка. Мы и впредь будем сажать за решетку тех, кто активно противодействует Совету. Второе: купцов мы выпустим немедленно, если они уплатят налог. Третье: отмены "контрибуции" не будет. Что еще?
Потакаев удивленно заморгал глазами, убрал локти со стола.
- Мы организуем забастовку, - подал голос из-за его спины один из делегатов. - Все магазины будут закрыты…
Серов чуть приподнялся, чтобы лучше увидеть того, кто говорит, спросил:
- Вы серьезно?
Ответил Рокшин:
- Вполне! Мы предвидели, что вы откажете.
- Да ведь и мы, Евгений Иванович, предвидели кое-что. - Серов спрятал в усах усмешку. - Организаторы забастовки будут сразу же выдворены из города, над магазинами Совет установит свой контроль.
- Вы недалеко ушли от анархистов! - срывающимся голосом сказал Рокшин. - Те грабят, угрожая револьвером, вы - прикрываясь постановлениями Совета.
Потакаеву не понравилась такая запальчивость, он поморщился.
- Это вы слишком, Евгений Иванович… - Опять положил локти на стол, подался к Серову: - Но я должен сказать, что, отстаивая свободу, нельзя попирать права и нормы.
- А я должен спросить, - в тон ему ответил Серов, - о чьих правах идет речь? О свободе для кого? Советую призадуматься над этим.
Делегаты ушли, пытаясь держаться независимо, с достоинством, но от Серова не укрылось их смущение, даже растерянность. Конечно, они не ожидали такого резкого отпора, рассчитывали припугнуть забастовкой. Нет, господа хорошие, пугливых, слабонервных тут нет. Что бы ни случилось, ни он, ни его товарищи не пойдут на попятную. Но Рокшин… Впрочем, чему удивляться. До тех пор пока есть борьба, будут и заблудшие, и сломленные, и отступники. Хорошо еще, если он в числе первых.
7
Федька сдружился с Савкой Гвоздем. Савка приглянулся ему своей бесшабашностью. Жилось с ним легко и весело. Неведомо как, неизвестно где Гвоздь добывал деньги. Нет-нет да и пригласит Федьку в подвальчик на Лосевской. Похлопает рукой по карману, спросит:
- Выпьем?
Федька не отказывался. Садились всегда за один и тот же стол в углу. Савка подзывал Любку, бросал на стол деньги, приказывал:
- Неси, горячего-холодного, жареного-вареного…
Когда Любка уходила, он подмигивал Федьке:
- Сочная девка, а? Моя краля. - И жмурился, словно кот у печки.
Федька не очень-то верил. Он уже давно заметил, что Савка любит прихвастнуть. Ну, а в общем-то, он парень ничего. Деньги есть - сам пьет, других поит-кормит. Себе даже одежонку добрую не заведет по этой причине. С причудами парень. Рад-радешенек бывает, когда хвалят.
Но иногда хвастовство Гвоздя начинало надоедать Федьке, он резко обрывал дружка:
- Богало ты. Храбрый только за столом. И Любка с тобой только от скуки водится. Она девка видная, а ты что? Ни рыба ни мясо…
- Ты, курощуп, держи язык покороче, а то я заверну тебе башку назад бельмами, - всегда одно и то же отвечал Гвоздь.
- Пусть курощуп, а захочу - твоя Любка будет бегать за мной, как собака за возом.
- Куда ты гож? Левольвер свой отдам, ежели окрутишь Любку.
- А что думаешь… Сказал - сделаю!
Федька, конечно, говорил это не всерьез. Не нужна была ему толстушка Любка. Потихоньку от всех он вздыхал по Уле, тосковал по ее голосу. Случалось, Уля снилась ему во сне, и весь следующий день Федька ходил угрюмый, неразговорчивый. Думки о богатстве, выпестованные дома, тускнели и блекли… У анархистов жизнь, правда, легкая, без забот, но капиталу тут не наживешь. А работать пойдешь - тоже дурных денег никто не заплатит. Без денег же не видать Ульки, не отдадут ее за голодранца.
На Любку Федька не обращал никакого внимания. Бывал у нее с Савкой не один раз, шутил с ней, разговаривал, но красива ли она - не мог бы сказать. А после спора с Гвоздем вдруг разглядел, что Любка - девка хоть куда, завлекательная, можно сказать. Особенно, когда смеется. Зуб один обломан немного, но это ей даже идет. Савку ни в грош не ставит. Куражится над ним, над трезвым, а пьяного боится. Об Артемке что-то часто спрашивает: почему да отчего не приходит… Отбить ее у Гвоздя стоит. К тому же он посулил револьвер… Со всех сторон дело выгодное. Но как быть, когда Савка все время около нее кружится?
Недаром, однако, Федька считал, что он родился в рубашке. Ему всегда везло. Повезло и на этот раз.
Анархисты часто ездили за продовольствием в волости. Хорошо вооруженные, на десятках подвод, они, прибыв в село, требовали с крестьян "революционную контрибуцию" молоком, мясом, мукой-крупчаткой.
В один из таких отрядов и назначили Савку с Федькой. Узнав об этом, Федька срочно заболел. Когда за ним пришел Гвоздь, он лежал на кровати, охал, стонал. Отряд, само собой, не стал ждать, когда он поправится…
Вечером, почистившись для порядка, Федька заявился к Любке.