- Ты еще живой? - спросила она. - А Савка говорил - вот-вот богу душу отдашь.
Любка сидела на кровати, поджав под себя босые ноги, и что-то шила.
- Оздоровил, - Федька разделся. - Твой Гвоздь скорей меня окачурится.
- С чего он мой-то? - Любка откусила нитку, отложила шитье в сторону и пошла кипятить чай.
Сели ужинать.
Федька говорил и говорил. Он и сам не знал, откуда бралась такая прорва слов. Любка грызла мелкими белыми зубами сахар, подливала чай в Федькин стакан и молча слушала.
- О Савке скучаешь? - спросил Федька.
- Не. Тебя слушаю…
- Что ты в нем нашла? Хорошая девка такого на три шага не подпустит.
- Откуда взял, что я хорошая? Была бы хорошая, с этими не водилась бы. Это ты прилип к ним. Ворюгой либо пьяницей сделаешься. Твой товарищ-то умнее. Сразу учуял, что тут дело пахнет керосином.
Напившись чаю, Любка опять забралась с ногами на кровать. Федька присел рядом. Ноги у Любки были толстые, в золотистых волосах, пятки круглые и желтые, будто пасхальные яйца. Федька ногтем провел по одной пятке, она была твердая и шершавая.
- Я щекотки не боюсь, - сказала Любка.
- Нисколько? - Федька обнял ее. Сквозь тонкую рубашку почувствовал под рукой мягкое и горячее тело. Любка осторожно отвела руку, кивнула на окно головой.
- Увидит кто-нибудь из наших, дадут тебе нагоняй… Больные дома лежат, не ходят по девкам…
- Это ерунда! - Федька шагнул к столу и потушил лампу. Любка от неожиданности охнула, а потом засмеялась. Из темноты до Федьки донеслось:
- Вот бы Савка сейчас вернулся. Уж и дал бы он тебе горячих на закуску.
Перед Федькой на мгновение возник образ Ули, но он постарался отогнать его от себя. Горячие ласки Любки опьянили его, заставили забыть все на свете. Незаметно пролетели три дня, а придя на четвертый, он застал у Любки Савку. Тот лежал на Любкиной кровати и охал. Голова у него была повязана окровавленной тряпкой. Незнакомое до этого чувство ревности опалило душу Федьки. С ненавистью посмотрел он на бритое лицо Савки и почувствовал во рту неприятную сухость.
Любка стояла у изголовья кровати и насмешливо улыбалась. "Обожди, я тебе набью харю, паскуда", - подумал Федька и молча сел на шаткую табуретку.
- Выздоровел? - сипло спросил Гвоздь. - А я, брат, слег. Ох, и болит голова! Любка, ты бы тряпку положила. Стоишь, как бурхан бурятский, и не видишь моих страданиев.
- Опять самогонки нализался и мордобитие устроил?
- Какая там самогонка? Благодари бога, что брюхо у тебя схватило, а то бы тоже лежал сейчас, как я. Семейские отлупили. Не хотят давать нам больше ничего, подлые.
В конце семнадцатого и в первые месяцы восемнадцатого года анархисты в Верхнеудинском уезде чувствовали себя привольно. На первых порах мужики безропотно отсыпали из своих закромов и сусеков зерно, вынимали из-за божиц завернутые в тряпицы деньги, отсчитывали рубли на "алтарь защиты равенства и братства". Но скоро увидели, что "защитники свободы" сами съедают продукты, пропивают деньги, и, завидев черное знамя, стали вешать на амбары замки, прятать деньги. Получать продовольствие, фураж, деньги становилось все труднее. Однако с порожними подводами анархисты пока не возвращались. Это случилось впервые. Приехали не только с пустыми руками, но с синяками и без оружия - мужики отобрали.
- Вот до чего дожили. - Савка смачно выругался. - Любка, дай попить, во рту сухота.
Любка покорно пошла к кадке с водой. Федька встал.
- Уходишь? - спросил Савка. - Заходи. На мне все раны моментально зарастут.
Улица была пустынной. С неба смотрела толстомордая луна, закутанная в пелену грязно-серых облаков. Федька ругал себя за то, что связался с Любкой. "Тьфу, патаскуха. И Савку черти приперли не вовремя, развалился на кровати, фон-барон с побитой мордой. Не могли ему мужики череп сломать".
Федька направился на постоялый двор.
- А я все же хочу на приисках счастья попытать, - сказал он Артемке. - Поедешь со мной?
- С тобой опасно ездить, - улыбнулся Артемка, - сызнова к анархистам пристанешь…
- Да нет, я серьезно говорю. Или хочешь всю жизнь носить на вокзале вещи богатым барышням?
- Зачем всю жизнь? Найду постоянную работу.
- Гляди, прогадаешь.
Артемка промолчал. Федька собрался уходить.
- Федька, я совсем забыл, - остановил его Елисей. - Вечером видел Федота Андроныча. Он говорит: "Увидишь Савостьянова парня, пусть зайдет ко мне". Живет купец за Удой. Ты, кажись, знаешь где?
- Ладно, завтра забегу. Ты, Артемка, может, передумаешь? - спросил он на прощанье. Артемка отрицательно мотнул головой.
К Федоту Андронычу Федька пошел рано утром. Купец сидел за столом, перед ним стояла небольшая деревянная, окованная железом шкатулка. Из нее выглядывали пачки денег. Торопливо захлопнув шкатулку, купец строго глянул на Федьку.
- Ты где баклуши бьешь?
- А кому какое дело, где бью, - дерзко ответил Федька.
- Батька велел, чтобы быстренько вертался домой. Отрекется от тебя, усыновит Ваську, и получишь вместо наследства фигу с маком. Ко всему прочему, он твою спину чембуром под тигра разукрасит.
- Руки у него короткие… А наследство мне не нужно. Знал бы, что за этим звал, не пошел бы. Когда домой?
- Завтра утречком, с божьей помощью. Образумься, Федор. Не по-христиански делаешь…
"Тебе ладно рассуждать, - думал Федька, возвращаясь от Федота Андроныча, - с мешком-то денег и я бы так болтал. А к чему такому недотепе деньги? В шкатулке небось золота одного на несколько тысяч…"
Тысячи! С этим можно бы всю жизнь переиначить. На первых порах лавчонку открыть где-нибудь в захолустной деревушке, а там, глядишь…
Засунув руки глубоко в карманы, Федька целый день ходил по городу и в уме у него вертелось одно: "Тысячи! Тысячи!" К вечеру он незаметно для себя оказался у Любкиной квартиры. Посмотрел на завешанные кисеей окна, постучал в дверь.
- Иди, проветришься, - сказал он Любке, когда вошел в комнату. - А мы с Гвоздем одно дело обсудим.
- Никуда я не пойду!
- Катись, раз тебе сказали! - прикрикнул Гвоздь.
Любка ушла. Федька оглянулся, сел рядом с Гвоздем и тихо стал шептать на ухо. Гвоздь слушал, кивал головой. А когда Федька кончил, радостно крикнул:
- Вот это я понимаю! Все будет шито-крыто, это тебе говорит Савка Гвоздь, бывший вор-налетчик, теперь убежденный…
- Тише ты, дурак! - грубо оборвал его Федька.
* * *
Перед утром через спящий город прошли двое. Один был в шинели, второй - в белом полушубке. Лица у обоих были закутаны так, что виднелись одни глаза. По льду переправились через Уду и, чтобы не будоражить собак, задами миновали заудинские улицы. За городом они выбрались на тракт и направились к черневшему невдалеке лесу. Остановились у оврага, перерезавшего дорогу. Летом по оврагу, видимо, бежала вода, на его берегах стояли густые кусты ивняка. За кустами, стараясь не сбить с ветвей легкого инея, они выкопали в сугробе яму и залегли.
На востоке разгоралась заря, бледнели звезды в небе. Начинался суровый зимний рассвет. Тот, что был в шинели, скоро начал ворочаться, высовывать голову из снежного укрытия.
- Торчим тут, а он в теплой постели потягивается.
- Должен выехать, - возразил другой, - слышь?
Где-то в лесу послышался скрип снега. Скрип приближался. Из-за сосен вынырнула лошадь, запряженная в сани. Они насторожились, прильнули к сугробу, их глаза неотступно следили за санями. В санях сидел человек, укутанный в косматую доху.
- Нет, не он, - прошептал тот, что был в белом полушубке, и облегченно вздохнул, а когда сани пронеслись мимо, со скрытой издевкой спросил:
- Чего трясешься, вор-налетчик?
- За-м-мерз…
На дороге показалась пара рослых лошадей. Они легко везли маленькую резную кошевку. Бойко, весело заливались шаркунцы.
- Он! - Тот, что в полушубке, толкнул соседа в бок, нащупал пристегнутый к поясу нож и, едва кошевка поравнялась с кустами, одним махом выпрыгнул на дорогу.
Человек, услышав сзади шум, не оборачиваясь, стегнул лошадей. Они рванули и что было духу понесли кошевку наезженной дорогой. Но тот, что в белом полушубке, успел повиснуть на задке кошевки…
Лошади бежали быстро. Кошевку кидало из стороны в сторону. Полозья взвихривали снег. Человек в белом полушубке встал ногами на концы нахлесток, протянул руку из-за плеча хозяина кошевки, сгреб вожжи, прохрипел:
- Тпр-ру!
Хозяин кошевки выпустил вожжи, хотел обернуться, но не успел. Тускло блеснул нож и вонзился ему в бок. Хозяин охнул, ткнулся головой в передок, а нож снова взлетел и опустился над ним…
Лошади бежали, всхрапывая. Все также весело звенели шаркунцы, вихрился снег под полозьями. Грабитель остановил кошевку. С лихорадочной поспешностью, трясущимися руками выкинул из-под сиденья сено, схватил деревянную шкатулку, окованную железом, выбросил в снег. Прицепив вожжи, чтобы не попали под полозья, шагом пустил лошадей по дороге. Огляделся. Крови на снегу не было, а на клочья сена никто не обратит внимания. Схватив шкатулку, быстро побежал к лесу. Спрятал ее в сугроб под толстой сосной с обломленной вершиной, прошептал: "Налево - овраг и дорога, рядом - две березы, у одной ствол раздвоен…" И только тут он заметил, что держит в руках нож. С отвращением отбросил его далеко от себя, осмотрел одежду - нет ли пятен крови? Вышел на дорогу. Навстречу ему размашисто шагал тот, что был в шинели.
- Ну что?
- Ничего. Решил я купца. Не хотел, а решил, слишком он силен оказался, вроде пороза.
- А деньги?
- Деньги? Денег… нету. Зря мы все начали.
- Врешь, курощуп.
- Поди ты к черту, рыло неумытое.
8
Следствие по делу скупщика зерна Кирпичникова затянулось. Елисей Антипыч томился без дела, жаловался Артему, что на корм лошадям спустит все деньжонки, вырученные за пшеницу. Артемка уговорил его ездить на станцию возить пассажиров. Антипыч долго не соглашался, не верил, что из этой затеи будет толк. Но делать было нечего, и он поехал. Заработок, к удивлению Елисея Антипыча, был хорошим, и он попросил Артемку ездить на второй лошади. Прибыли удвоились. Жадноватый Антипыч даже после того как Совет разрешил ему выезд из города, не спешил возвращаться к своей Харитинье. Старик после работы, да и на работе частенько покупал для "сугрева" шкалик. Выпив, пускался в рассуждения:
- Добро жить в городе, ето самое. Денежки в кармане всегда похрустывают. Выдам своих девок замуж и переберусь сюда.
Как-то поезд запаздывал. Артемка с Елисеем уже около полутора часов сидели на телегах, ожидая его прибытия. Правда, больше сидел Артемка, Елисей же частенько отлучался и с каждым разом становился все разговорчивее…
- Ты, Артемка, - говорил старик, - голова парень. Я бы не додумался, как можно деньги, ето самое, в городе заработать. Зря ты от шкалика отказываешься. Я же тебе за свои деньги куплю.
Елисей Антипыч слез с телеги, но тут наконец дежурный по станции ударил в колокол.
Развевая по ветру белую гриву дыма, пыхтя и отдуваясь, к станции подкатил паровоз с длинным хвостом зеленых вагонов. На перрон высыпала пестрая людская толпа. Закинув за плечи вещевые мешки и винтовки без штыков, шли демобилизованные солдаты из запасных, рядом с ними важно шагали дамы в котиковых шубах и мужчины с подкрашенными усами. Эти бежали из центральных губерний России от Советов, от большевиков.
Артемка пробирался сквозь толпу, громко спрашивал:
- Кого подвезти в город, гражданы и товарищи? За небольшую плату можем доставить вас и ваши вещи, куда прикажете. Гражданы и товарищи…
Его внимание привлекла невысокая, скромно одетая девушка. Она стояла в стороне от людского потока, поставив на землю два больших чемодана. Артем подошел к ней, спросил:
- Хотите, барышня, я вас довезу в город?
- Вы что, извозчик?
- Вроде этого, - улыбнулся Артемка.
Девушка тоже улыбнулась, поправила на голове белый шерстяной платок.
- Коли извозчик - поехали.
Артемка положил чемоданы на телегу, взялся за вожжи.
- Куда вас повезти-то?
Девушка достала из кармана бумажку.
- Думская улица, четвертый дом от угла.
- Это от какого угла?
- Как от какого? Ах, в самом деле… Что ж это я не записала. Мне нужен Спиридонов, Игнат Трофимович Спиридонов. Не слышали, случайно, о таком?
- Нет, не слышал. Я ведь тоже не здешний, не городской, - Артемка ударил лошадей.
- Вы из деревни? Мне отсюда нужно попасть в село. Трудно добраться, не знаете?
- Смотря в какую деревню. Скажем, в Шоролгай, где я живу…
- Вы живете в Шоролгае? - воскликнула девушка. - Мне удивительно везет. Я как раз туда еду, к папе.
- А кто у вас батька, то ись папа?
- Ссыльный, Павел Сидорович его зовут.
- Так вы Нина? - пришла очередь удивляться Артемке.
- Откуда вы знаете мое имя?
- Ну как не знать? Павел Сидорович наш сосед и мой учитель. Грамоте я у него обучался, книжки читать брал. Он мне говорил, что дочка у него есть, вы то ись. Он вас десять или двенадцать лет не видел.
- Да, да. Я его почти не помню. Совсем маленькой была, когда он уехал. Здоровье у него как? Он мне не писал о здоровье.
- Так-то ничего вроде. Только нога в морошные дни донимает как будто. Ну, да тут ничего не поделаешь, в ненастье у всех старые раны ноют…
- Какие старые раны, вы о чем говорите? - с испугом и удивлением спросила Нина.
Артемка рассказал, как и где ранили Павла Сидоровича.
- Нога у него стала короче, но большой беды нет. Батя ваш держится бодро, здоровье у него крепкое, не сумлевайтесь… Сами увидите. Долго здесь пробудете? Я к тому спрашиваю, что мужик наш один вскорости домой едет, с ним бы и добрались до Шоролгая.
- А он возьмет? Если возьмет, дня тут жить не буду.
Свернув с Большой улицы на Думскую, Артемка подозвал мальчишку, спросил, где живет Игнат Трофимович Спиридонов.
- А вот рядом с нами, - мальчик показал на небольшой дом, срубленный по-деревенски.
Артемка подвернул лошадь к воротам, слез с воза.
- Вы его совсем не знаете? - кивнул он головой на окна дома.
- Нет, конечно. Папа писал, что это его товарищ.
Скрипнула калитка. На улицу вышел высокий сутуловатый человек. Из-под широких бровей на Артемку глянули его суровые глаза.
- Откуда? - отрывисто спросил он, подумал немного и добавил: - Куда?
- Мы разыскиваем Игната Трофимовича.
- Ну, я Игнат Трофимович. Чего надо?
- Барышню вот с поезда к вам привез. Дочка Павла Сидоровича.
Игнат Трофимович ничего не сказал, вернулся во двор, открыл ворота, взял лошадь под уздцы и повел ее к крыльцу. Артемка шел за подводой, с дотошностью крестьянина осматривал двор. Он был невелик, чисто подметен. У одной стены стояла поленница дров, рядом с домом - кладовая, за ней - баня. Посередине, на аршин от земли возвышался сруб колодца. На крышке его лежало обледеневшее ведро с веревкой.
Не проронив ни слова, Игнат Трофимович снял с телеги чемоданы и понес их в избу. Нина отправилась за ним. Артемка нерешительно топтался у телеги. Игнат Трофимович обернулся, сердито бросил через плечо:
- Тебе что - особое приглашение требуется?
В избе, куда вошли они, было чисто. Некрашеный пол был по-деревенски притрушен чистым песком, на стенах висели фотографии, по дюжине в каждой рамке. Деревянная кровать, стоявшая направо от входа, застелена белыми простынями. На ней возвышалась гора подушек в цветастых ситцевых наволочках.
Игнат Трофимович поставил чемоданы у порога, пробурчал:
- Раздевайтесь… Хозяйка придет, чаевать будем, - и сел на лавку, положив на колени большие костистые руки, исчерченные шрамами и ссадинами.
Разговорчивостью он, как заключил Артемка, не отличался. Сел и сидит, что сыч в дупле. Неуважительный мужик, нелюдимый. Ишь, глазищами водит. И как такого Павел Сидорович в друзья себе выбрал?
Молчание тяготило и Нину. Тихо, словно в избе был тяжелобольной, она сказала Артемке:
- Вы попросите мужика, чтобы он меня отвез в Шоролгай. Пожалуйста…
Артемка заметил, что глаза у Нины серые, открытые, как у отца. В остальном же она почти на него не походила. Даже не скажешь, что его дочка. Лицо у нее кругленькое, с ямочками на щеках, а у Павла Сидоровича будто топором вырубленное.
Артемка хотел было сказать, что Елисей Антипыч возьмет ее обязательно, но тут в разговор вступил Игнат Трофимович.
- Извозничаешь, парень?
- Нет, - коротко ответил Артемка. Разговаривать он не был расположен. Ответ прозвучал недружелюбно, неприязненно. Нина, очевидно, для того чтобы как-то сгладить недоброжелательность, сказала:
- Он из Шоролгая.
- А тут что делаешь? - спросил опять Игнат Трофимович.
Артемка хотел ответить так же коротко, как и первый раз, но встретился взглядом с Ниной и сказал мягче:
- Я недавно в городе, на вокзале чемоданы да мешки ношу. А лошадь не моя. Наш мужик подрабатывал.
И он скорее для Нины, чем для Игната Трофимовича, рассказал, как приехал в город, как искал работу, о Елисее Антипыче… Лицо Игната Трофимовича оставалось по-прежнему угрюмым.
- Работу ты себе подобрал неважную. Холуйская работа, - проговорил он.
- А что же мне делать? - развел руками Артемка.
Игнат Трофимович ничего не ответил, и возникший было разговор оборвался.
Неприветливость Игната Трофимовича произвела на Артемку неприятное впечатление, и он не стал долго у него задерживаться. Уехал на постоялый двор, пообещав через часок вернуться, показать Нине город. Она его об этом попросила.
Елисей, услышав, что с ним собирается ехать дочь Павла Сидоровича, заупрямился.
- И что ты выдумал, Артемка? Она же барышня, с ней особливое обхождение требуется, ето самое. А в дороге и без барышнев наплачешься…. Несогласный я…
Неуступчивость старика огорчила и рассердила Артемку.
- Не ждал я, Елисей Антипыч, от тебя такого. Придется мне поискать другую подводу. На тебе свет клином не сошелся.
- Вот горюшко-то мое! Тебе-то какая надобность возиться с этой девкой?
- А какая была надобность с тобой возиться? - с сердцем бросил Артемка.
- Ладно, увезу, - сдался старик. - Но ноги али нос отморозит - пусть учитель меня не винит.
Окончательно договорившись с упрямым стариком, Артемка помог Нине перенести вещи на постоялый. После этого повел ее в город.
Чувствовал он себя не в своей тарелке. Рядом с ней сам себе казался тяжеловесным, неуклюжим и, пожалуй, глуповатым. Она совсем не такая, как деревенские девчата. С теми о чем хочешь говори. Можешь и за бок ущипнуть, не обидятся.
На базаре, увидев баб в ярких, цветастых сарафанах и кичках, Нина остановилась, присмотрелась к ним, удивленно спросила:
- Это кто же такие? Откуда они?
- Наши, семейские тетки.
- Какие, ты сказал?
- Семейские. Ну, русские же, только семейские.
- А почему вас так называют?
- Нас сюда царица Катерина ссылала семьями. Ну и пошло с той поры - семейские.
- А за что ссылала?
- Наши деды непокорными были, старую веру на новую, никонианцами придуманную, менять не хотели. Был в старинные времена патриарх Никонка, от него все и пошло. До сей поры старики клянут того Никонку…