- Какая, к чертовой бабушке, атитация! Новой власти опора нужна. Мы воевали, видели жизнь и мировой пожар революции…
- Брось, Клим. Надоело. Долбишь одно и то же, как дятел дерево.
Лицо у Клима передернулось, вспыхнуло. Он глубоко и быстро затянулся табаком, закашлялся. Кашлял долго, с надрывом. Вытер слезы, наклонился и тихо, чтобы слышал только Захар, прошептал:
- Ты-то и есть дерево. С гнилой сердцевиной. Смотри, подует ветер - не устоишь, свалишься и будешь лежать прелой колодой.
Захар так же тихо ответил:
- Поди-ка ты к кобыле под хвост, обучатель. Самого учить надо.
- Уж не у тебя ли мне уму-разуму набираться?
- Всяк Семен про себя умен.
- Во-во! - подхватил Клим. - Ты такой. Пока не возьмут за шиворот, сопишь в две дырочки, радуешься, что стороной обходят. Но трясти зачнут - взвоешь, к нам нам же прибежишь защиты просить.
- Не прибегу, не дождешься.
Мужики друг от друга отвернулись и замолчали.
- …Себе забирает. Говорит, русская власть приказала. Совсем худо жить стало, - услышал Захар голос Базара.
Павел Сидорович молчал. Его лоб прорезала глубокая складка, брови насупились.
- Подумать только, что творят! - Павел Сидорович поднялся. - Надо бы раньше приехать, Базар. Слышь, Клим, какие дела! Еши Дылыков и Цыдып почти со всех пастухов налог собрали. Будто бы Советская власть им поручила собирать. Ну и ловкачи!
- Так я туда поеду. Живо наведу порядок, покажу им, какая это есть, наша власть! - зло сказал Клим. - Вот подлецы. Заарестовать их надо!
- Арестовать, Клим, проще всего. Но этим дело вряд ли исправишь. Нужно создать там Совет, а это посложнее. Тебе одному с таким делом не справиться. Да не обижайся ты! Туда нужен человек, хорошо знающий бурятский язык, их обычаи.
- Где же возьмешь шибко знающего человека? - возразил Клим. - Пока мы тут шель-шевель, Еши таких делов наворочает, что потом не расхлебаешь.
- Знающий человек у нас есть. Попросим Парамона. Он скоро сюда приедет и все сделает, как надо.
- Разве Парамон знает по-бурятски? - удивился Клим.
- Свободно разговаривает. Ну вот что, Базар, поезжай-ка домой. Скажи улусникам, чтобы они ничего не давали Еши, а через несколько дней мы все уладим.
Когда Базар и Захар уходили от Павла Сидоровича, Базар сказал, ударив себя плетью по голенищу унта:
- Я так и думал, что Советская власть хорошая.
- Хорошая-то хорошая, - усмехнулся Захар. - А за так и она поить и кормить не будет. Клим вот возится с ней, как кошка с салом, а ребятишки его голопузыми ходят. Ты таким не будь, упаси тебя бог. Заводи-ка себе скота поболе. Ты парень молодой, сметливый, скоро можешь в люди выйти. А богатому не каждый решится набить морду-то. Связываться же с властями не мужицкое дело.
- Морду бить мне и так никто не посмеет. Пусть только кто полезет.
3
Васька Баргут проснулся, как всегда, рано. Умылся, затопил печь и вышел на скотный двор.
Светало. В деревне перекликались петухи, скрипели и хлопали ворота. Под ногами похрустывал ледок, воздух был пропитан какой-то особой, предвесенней свежестью.
Баргут открыл двери сеновала. В нос ударил терпкий запах гнилого сена. Плохое сено осталось - одонья, прелые, слежавшиеся пласты. Васька быстро набросал корм коровам и пошел в конюшню. Увидев его, лошади повернули головы, рыжий жеребчик тихо заржал. Баргут погладил его по спине.
- Бедненький мой! Не скусно? Что же я сделаю? Доброго сена нету, хозяин не дает, к весне бережет.
Васька печально вздохнул и направился к выходу. Во дворе остановился, прислушался. Хозяева, видимо, спали… Он воровато оглянулся и побежал к амбару. Из щели в углу достал большой ржавый согнутый гвоздь и вставил его в скважину замка. Запоры у Савостьянова амбара были прочные, железным ломом не откроешь. Но Баргут раз, другой повернул в замке гвоздь - и двери раскрылись.
Васька шмыгнул в амбар, вскоре появился с мешком овса на плечах. Так же быстро закрыв замок, унес мешок в конюшню, высыпал в кормушки лошадям. Узнает про это Савостьян - беды не миновать. Своеволья он не потерпит…
Вернувшись в зимовье, Баргут подбросил в печку дров, стал чистить картошку. Савостьян много раз звал его питаться за общий стол, но Васька отказывался - в зимовье ему было вольготнее.
За дощатой перегородкой зимовья сопели и постукивали копытами телята. Потрескивали в печке дрова. Баргут вымыл очищенную картошку и поставил на печь.
Под окном тяжело протопали, и в зимовье вошел Савостьян.
- Кормил скотину, Васюха?
- Кормил. Не хочут кони жрать гниль.
Савостьян сел на лавку у стола, задумался.
Васька снял с печки чугунок с картошкой, поставил на стол, нарезал большими ломтями хлеб. Был великий пост: мяса, молока, рыбы есть не полагалось. Васька насыпал в солонку толченого конопляного семени и, макая в него картошины, стал есть. Савостьян покосился на него, спросил:
- Скусно?
- Угу, - промычал Васька. - Садись, ешь.
- Чай есть у тебя?
- Есть.
- Наливай. - Савостьян сбросил с себя зипун и потянулся к чугунку с картошкой. - Ты бы ее в золе испек - объеденье! Корочка похрустывает… Я, бывало, в ночное ездил, всегда с собой сумку бульбы возил. Родитель мой человек не шибко богатый был. Это я поднялся. Этими вот руками все сделал и добыл. - Савостьян положил руку на стол ладонью вверх. Она была бугристой от желтоватых мозолей. - А теперь этот кривоглазый сатана, Климка, ходит по деревне и обзывает меня грабителем, шкуродером. Ух и ненавижу подлую морду… А все от учителя идет, Васюха. Припугнуть бы, чтобы из своей избенки не вылазил, а кто решится? Трусоватым стал народишко.
Поев, Савостьян поднялся, накинул зипун на плечи:
- А за сеном ты к Еши Дылыкову сбегай. Может, даст в долг воз-другой.
- Когда ехать?
- Сегодня поезжай. Сначала вершно сбегай, договорись.
Сразу после завтрака Васька оседлал рыжего жеребчика и поскакал в улус.
За деревней, где глубокие колеи протянулись через луг, Баргут натянул поводья и перешел на шаг. Впереди двигалась телега с высокими стойками. На ней сидела девушка и что-то пела. Слов Баргут не разобрал, но по голосу узнал Дору Безбородову, тронул лошадь и быстро нагнал телегу.
Дора оглянулась, перестала петь. На ее лице, разрумяненном ветром, вспыхнула радостная улыбка.
- Далеко ли, Баргутик?
- До улуса, - Васька поехал рядом с телегой. Дора смотрела на него и чему-то улыбалась. От ее улыбки Баргуту становилось неловко: молчит и посмеивается. Уж спросила бы о чем-нибудь…
- А ты куда едешь, Дора? - нашелся наконец Баргут. Сказал это с трудом, словно перевернул камень, вросший в землю.
- Я-то? За соломой еду на поля. А люди, значит, брехали… - Дора снова умолкла и улыбнулась.
Васька спросил:
- Чего брехали?
- Девки говорили, будто ты можешь за целый день слова не сказать. Я даже загадала насчет кое-чего, заговорит, думаю, али нет.
- О чем загадала?
- Ну, уж не тебе про это знать, - Дора лукаво повела бровью. Баргут повернулся в седле, подобрал поводья. Дора увидела это, и улыбка на ее лице погасла.
- И впрямь ты нелюдимка, Баргут. Не брехали, выходит, девки.
- Я же тороплюсь, - пробурчал Баргут и снова повесил поводья на луку седла.
Степь пестрела проталинами, а на косогорах, где солнышко жарче, снега уже не осталось совсем.
- Ты одна-то наложишь соломы? - спросил Баргут.
- Да уж как-нибудь, не впервые, слава богу, не привыкать…
- Я тебе помогу, ладно?
- Ну-у? - насмешливо протянула Дора. - Ты же торопишься.
- Успею.
Баргут покачивался в седле, перебирал пальцами гриву жеребчика, посматривал на Дору. Впервые приметил, что брови у нее черные и, наверное, мягкие, как беличий мех.
У расчатого зарода он спешился, привязал своего жеребчика к оглобле и принялся за работу. Дело для него было привычное. Огромные навильники один за другим ложились на воз. Дора едва успевала укладывать.
Баргут поднял последний навильник, подал Доре бастрик с наброшенной на конец веревкой. Стал затягивать. Веревка тихо поскрипывала и вдруг, сухо треснув, лопнула. Дора свалилась с воза прямо на Баргута. Он подхватил ее, придержал. На своем лице ощутил ее дыхание, а под руками частые, испуганные удары сердца. Чувство сладкого оцепенения и неловкости захлестнуло Баргута.
Нехотя, через силу разжал Баргут руки, выпустил Дору. Она отряхнула с себя солому, поправила платок, скрывая неловкость, засмеялась.
- Ну и медведь же ты!
Стараясь не встречаться с девушкой взглядом, Баргут связал веревку, затянул воз, торопливо вскочил на коня, поскакал. Немного погодя оглянулся. Дора стояла у зарода, смотрела ему вслед.
Время приближалось уже к полудню, когда он подъехал к разбросанным без всякого порядка юртам. Издали заметил у дома Еши Дылыкова большое оживление. В загоне мычали коровы, блеяли овцы, у крыльца дома толпились люди. Они кричали, размахивали руками.
Привязав коня к столбу, Баргут подошел к толпе. Какой-то мальчишка в стоптанных собачьих унтах визгливо выкрикнул, будто увидел диковинку:
- Русский! Ород!
Люди повернулись к Баргуту и расступились, давая ему дорогу к дверям дома Еши. Смотрели на него враждебно. Под их взглядами Васька поежился, но громко сказал:
- Сайн байна! Здравствуйте!
Ему никто не ответил. Васька, не оглядываясь, пошел вперед, но перед ним встал высокий парень в волчьей шапке, надвинутой на самые брови.
- Воришка! Коней воровал, сволочь!
Толпа загудела, сомкнулась вокруг Васьки и парня в волчьей шапке. Васька посмотрел на парня. Всплески дикой злобы в его черных глазах резанули по сердцу. Васька повел плечами… Он слышал за своей спиной выкрики угроз, но не оборачивался. Впился взглядом в глаза парня и держался. Казалось, стоит опустить голову - и его раздавят, изорвут на клочья.
- Воровал, сволочь! - Парень ударил Ваську ногой.
Этот удар точно стряхнул с Васьки сковывавший его страх. Ноздри раздулись, в глазах промелькнул бешеный блеск.
- Драться вздумал, немытая харя!
Васька изогнулся, выбросил вперед кулаки. Парень в волчьей шапке, тихо охнув, свалился на землю.
Толпа замерла. Васька шагнул к крыльцу. Люди перед ним расступились. Но замешательство длилось недолго. На голову Баргута со всех сторон посыпались удары. Он поднял согнутые в локтях руки, но это не спасало от тяжелых кулаков. "Только б не упасть, только б выдержать, устоять. Растопчут… Грудь раздавят…" - пронеслись в голове обрывки мыслей.
Удары сыпались, не переставая. Руки у Васьки ослабели, он уже плохо понимал, что с ним происходит. Его точно посадили в железную бочку и колотили по ней сверху кувалдами. Грохот врывался в уши, переполнял голову.
Из-за угла верхом на лошади выехал Базар. Он сразу понял: происходит что-то неладное. Кого бьют и за что, он не стал расспрашивать, а направил лошадь на толпу, пронзительно свистнул и начал хлестать направо и налево витой ременной плетью. Но это почти не помогло. Тогда Базар сорвал с плеча ружье, и над толпой грохнул выстрел.
Это отрезвило людей. Толпа рассыпалась. Васька, шатаясь, пошел к крыльцу, обхватил руками столбик, поддерживающий навес над крыльцом, и сполз по нему на землю.
- Что вы делаете?! - кричал Базар. - Убили человека!
- Это вор, Баргутка-конокрад.
- Конокрад или разбойник, вы не имеете права бить. Есть Советская власть, ей надо жаловаться.
- Учить вздумал, сосунок!..
- Твоя Советская власть последнего телка сводит со двора.
- Бей его, сопляка!
Толпа стала надвигаться на Базара. Он положил на луку седла ружье и поднял руку:
- Не смейте подходить - застрелю. Вы люди или взбесившиеся псы? Вот так и стойте. А теперь слушайте. Слушайте правду, улусники! Вас обманывают, дурачат Еши и Цыдыпка. Налоги они придумали, а не Советская власть. Направьте свой гнев против них! - Базар привстал на стременах и показал на Еши и Цыдыпа, стоявших на крыльце.
Еши погрозил Базару кулаком.
- Заткни свою поганую глотку, щенок! Не слушайте его, улусники. Этот сын паршивой кобылицы клевещет на честных людей. Мне не нужны ваши крохи. Я богат. Советская власть требует от нас помощи - я тут ни при чем…
Сбитая с толку толпа молчала. Люди не знали, кто прав, кто виноват. Воспользовавшись растерянностью улусников, Еши стал что-то шептать Цыдыпу. Тот, соглашаясь, кивал головой. Базар попробовал заговорить, но его никто не слушал. Увидев в толпе Дамбу, он подъехал к нему, притронулся плетью к плечу, быстро зашептал:
- Дамба, скажи народу слово. Тебя знают, послушаются.
- Что - скажи? - раздраженно ответил Дамба.
- Про власти скажи, про налог, про обман…
- Про обман? - Дамба быстро поднялся на крыльцо, повернулся к толпе.
- Араты! - громко крикнул он. - Араты! Мы темные люди и что делается в мире, не знаем. Но власть, которая хочет выжать из нас последние капли крови, не наша власть. Советская власть хорошая на словах…
Базар сжал плеть так, что пальцы руки побелели. Он ударил лошадь и рванулся к крыльцу, крикнул:
- Продался?! - Ярость исказила его лицо. Лошадь теснила грудью людей, роняла с губ хлопья зеленоватой пены.
- Куда лезешь? - раздались возмущенные голоса. Кто-то вцепился в ногу Базара, стараясь стащить его с седла. А он словно не замечал этого. Перед ним белело лицо Дамбы… Он поднял плеть и с размаху опустил на это лицо… Лошадь поднялась на дыбы, шарахнулась в сторону и понесла его в степь. Дамба схватился за лицо, застонал. К нему подбежал Цыдып, обнял, повел в избу. Вернувшись, он хриплым голосом бросил в толпу:
- Э-эй! Тихо! Я буду говорить. Слушайте внимательно. Вы заблуждались, сородичи. Ваше счастье, что хоть немного власти сохранилось в наших руках. Пусть Советы вырывают из наших тел сухожилия, пусть ломают нам кости - все перенесем ради вас! Забирайте обратно все, что сдали большевикам!
Дважды повторять не пришлось. Люди бросились к загону, сорвали ворота и стали выгонять скот. Они проходили мимо крыльца и улыбались, кланялись Еши и Цыдыпу, выражая свою благодарность.
Когда все ушли, Цыдып опустился со ступенек крыльца, тряхнул Баргута за плечо.
- Вставай, паря, беда миновала.
Васька поднял тяжелую голову, ухватился рукой за ступеньку крыльца, со стоном встал на ноги.
- Пойдем, лечить тебя буду. - Цыдып взял Баргута под руку. Васька выдернул руку, с ненавистью посмотрел на него.
- Еще поплачете от меня, тварюги, - проговорил он и, подняв затоптанную в грязь шапку, с усилием сел в седло. Жеребчик шагом повез его прочь от улуса.
На лице синяки набухли спекшейся кровью, в голове звенело, глаза застилала пелена. Стиснув зубы, Баргут тихо стонал. Не от боли стонал он. К боли притерпелся с детства. Лютая ярость переполняла сердце, просила выхода. Если бы его отлупили раньше, когда он в самом деле воровал, Баргут бы молча снес обиду. Но ведь сейчас он не ворует, давно уже не ворует. За что же били? Этого он не простит. Никогда, никому он не прощал обид.
Савостьян, увидев Баргута, ахнул:
- Это кто же тебя так разукрасил?
Баргут рассказал, с натугой раскрывая опухшие губы. Савостьян матерно выругался. Исклеванное оспой лицо побагровело.
- Распоясались, нехристи! Опять же все из-за посельги. Он их подбивает! Должно, он и растолмачил бурятам, что мы конишек уводили. Он, Васюха, он. Вчера и позавчера были у него буряты. Сам видел. Из-за него, сволочуги, нас и прикончить могут. Уж он постарается…
В черных диковатых глазах Баргута медленно сжимались зрачки. Но Васька молчал. Он не любил попусту чесать языком.
4
Весна… Солнце вылизывает в логах и буераках слежалые суметы снега. Синевой наливается небо, на пригорках вспыхивают голубые цветы ургуя, закраек леса охвачен сиреневым дымом - цветет багульник.
Весна… Во дворе Федота Андроныча бьет копытом о мерзлую землю жеребец, он мечется в тесном стойле, грызет повод недоузка и призывно ржет. Ему откликаются кобылицы, гуляющие на пустыре.
Весна… Бабы на улице, засучив рукава, скоблят нижние венцы домов, моют горячей водой, верхние - красят глиной цвета яичного желтка. Улицы становятся нарядными…
Павел Сидорович не спеша идет по селу. Прислушивается, присматривается к приметам весны. Его внимание привлекает и плавленое серебро лужиц, и букеты багульника на подоконниках, и говорок голубей под кровлями.
Под крышей его избенки тоже воркуют голуби, на столе тоже стоит букет пахучего багульника. С приездом Нины избенка преобразилась. В ней стало чисто, уютно. На окнах - небывалое в Шоролгае - занавески! Пол Нина моет каждый день и, соблюдая традиции семейских, посыпает обожженным речным песком. Ей это нравится.
Идет Павел Сидорович по селу, прихрамывает. Шапка на затылке, солнечный свет падает на лицо. Навстречу ему то пешком, то на подводах попадаются мужики. Иные здороваются приветливо, иные хмуро кивают головой, а вот Савостьян даже отвернулся. Пусть отворачивается…
В Совете толпился народ. Клим сидел за столом, курил махорку. Перед ним лежала тетрадь, прошитая суровыми нитками. Павел Сидорович однажды видел, как Перепелка, потея от натуги, вносил в нее все, что должен был сделать Совет в ближайшие недели, месяцы и даже годы. Знал Павел Сидорович, что на первой странице написано: "Симиное зирно ни у всех есть. Где иго узять?" Сейчас разговор шел именно о том, где взять семена.
Тереха Безбородов язвил:
- У Климши душа теперича на месте: слобода есть, Совет есть, сам в председатели выбился. А мужички, как и в прежние времена, должны к Федотке, к Савоське с мешком идти на поклон.
Скручивая папиросу, Тимоха Носков заулыбался, стрельнул веселыми глазами в Клима.
- Э-э, Тереха, зерно - пустяк. Председатель наш сейчас об чем думает? Думает он, мужики, об том, где и как ему раздобыть портфелю с медными застежками…
- Но-но, - угрожающе предостерег его Клим. - Болтать болтай, но и чур знай! Не на посиделках…
К столу бочком придвинулся Елисей Антипыч, виновато моргнул глазами.
- Слушок есть: на бабенок тоже землицу давать будут. Правда, али брешут люди?
- Правда, Антипыч.
- А что с наделами? - спросил Никанор Овчинников. - Раньше как было? Кто побогаче, тому и кусок получше, а мне, к примеру, все время достается либо суходол, либо дресвянник.
- Со всем разберемся. Все у меня тут записано. - Клим постучал пальцем по тетради.
Павел Сидорович улыбнулся, вспомнив, что в тетради, между прочим, была запись о поголовном истреблении всех деревенских собак. По убеждению Клима, собаки - животные бесполезные. Поскольку Советская власть должна искоренить воров, уравнять всех граждан по достатку, то надобность в псах-хранителях отпадает. Вот как далеко заходил в своих преобразовательных планах председатель Шоролгайского Совета Клим Перепелка!
- Первейшее дело семена! - говорил Клим. - В город написали, ждем. Но, кажись, не дадут. Без нас туго им.
- А где же брать зерно? - спросил Тимоха. - Покупать? На какие шиши?
- Экий ты торопыга! - осуждающе покачал головой Клим. - Придет время - узнаешь. Теперь вот какое дело, мужики. Без разрешения Совета никто не должен продавать ни пуда зерна. Понятно?