- Спасибо, своей хватает, - сухо ответил Захар. - Если украсть не можешь, добывай пропитание руками. Языком трепать - бабье дело.
- "Руками", - передразнил Клим. - На чужого дядю горб ломать я не большой охотник. Хочешь, чтобы я за ковригу хлеба стайки чистил? К черту! - Клим вскочил. - Не хочу!
- Э-э, Клим, нас не спрашивают, чего мы хочем.
Хватит! - махнул рукой Клим. - Что с тобой говорить. В твоей голове, как ночью в бане - темнота.
Клим ушел и приходил после этого редко, говорил мало и все больше о пустяках. Рассердился, кажется. Ну и пусть.
А через несколько дней Захар и с Павлом Сидоровичем чуть было не поссорился. Высказал ему все, что думал:
- Ты парня моего грамоте обучил - спасибо. А вот забивать ему голову разными штучками не надо. Нам они ни к чему.
- Какие штучки? Не понимаю.
- Ну что тут непонятного? Парень сейчас мягкий, как теплый воск, кого хочешь, того вылепишь. Можно честного пахаря, можно каторжника. Я бы хотел, чтобы он походил на меня и жизнь у него была такая же.
- Вот теперь понятно. - Павел Сидорович долго постукивал пальцами по столу, и Захар уже подумал было, что здорово обидел учителя - не хочет разговаривать, но Павел Сидорович совсем не сердитым голосом спросил: - Значит, ты хочешь, чтобы у него судьба была, как твоя?
- Конечно. Твоей во всяком разе я не пожелаю.
- А есть ли разница?
Захару стало весело.
- Чудак ты, Павел Сидорович!
Учитель тоже улыбнулся, но очень скупо.
- Чудак, говоришь? Скажи, пожалуйста, что ты получил в наследство от своего отца?
- Надел, что ли? Не обижаюсь. Выделил мне батька дом, значит, коня дал, коровенку - что еще? Ну, сапоги хорошие, остальное по мелочам, чашки-ложки…
- Хорошо… Как бы это тебе сказать? Каждый из нас смертен… Проживешь ты свое, что оставишь сыну?
- Откуда мне знать?
- Примерно. Два-три дома? Пять-десять лошадей?
- Не-ет! С неба мне это свалится? Останется ему дом, конь, конечно, и корова…
- Сапоги, - подсказал Павел Сидорович.
- Сапоги истрепались…
- Не богато, ведь, а, Захар Кузьмич?
- Что уж есть. Богатство - оно вроде тени, ходит рядом, но попробуй ухвати!
- Я вот о чем. Ты своей судьбой как будто доволен, с моей ее равнять не желаешь. Ничего я не имею - это правильно. А у тебя своего, твоим трудом нажитого, сколько? Что получил, то и отдашь.
- Погоди, - Захар растерянно заморгал, - погоди. Хреновина какая-то! Всю жизнь работаю, баба работает…
Он стал перебирать в памяти все покупки. Конь, батькой выделенный, издох. Купили. Плуг купили. Одежонку брали, ситчики-сатинчики разные. Железо на телегу. Больше что-то и не припоминается. Куда что уходит? Чудеса!
Павел Сидорович молча сидел у стола, подперев рукой квадратный подбородок. Вот ведь черт вреднучий, куда копнул! И помалкивает, а ты думай, как и куда твоя жизнь уходит. А что придумаешь? Сам он небось тоже не знает. Сколько лет тут продержали. Убегал не один раз, ловили и побитого привозили обратно. Колченогим через то стал - подстрелили. Теперь, кажись, можно ехать - живет. А там, в Расее, дочка, сказывает, есть, Артемке ровня. Приметил, какая жизнь у других, а что своя кувырком идет, не видит.
- Был слух: политикам слобода вышла. Домой не собираешься? - спросил Захар.
- Вышла-то вышла, - нахмурился Павел Сидорович. - Только боком. Все осталось, как было. Пока что.
- Сызнова начнете?
- Не сызнова, доведем до конца начатое.
- А чего добьетесь?
- Между прочим, и того, чтобы нашим детям осталось чуть больше, чем досталось нам.
- Без стрельбы, без убийства не обойтись ведь…
- А что делать, Захар Кузьмич? Есть маленькое насекомое клещ. Впивается скотина в шею и сосет кровь. Не стряхнешь, не сшибешь его - убить надо. Или пусть сосет?
- Не знаю я, ничего не знаю! - сердито засопел Захар.
От этих разговоров голова идет кругом. А тут еще бабье… Соберутся вечером к Варваре и шепчутся, шепчутся о приметах да знаменьях, предвещающих и кровь, и мор, и светопреставление. То огненные буквы на небе видели, то курица петухом закричала…
Однажды прибежал Клим. Полушубок нараспашку, рваная шапка на одном ухе.
- В волости был. Слушок есть, сковырнули временных. Будет, кажись, и на нашей улице праздник. Побегу мужиков порадую.
Захар осуждающе покачал головой. Веселится, дурья голова, праздника дожидается. Как раз дождешься. Заместо праздника зададут баню, почище той, что задали в пятом году мастеровым Верхнеудинска.
"Мужику надо работать!" - твердил про себя Захар. Сам он начал понемногу втягиваться в хозяйство. Кормил скотину, убирал навоз, поправлял заборы. Острым взглядом примечал большие и малые порухи в хозяйстве. Туговато придется. Не скоро будет все налажено, не скоро. Подолгу стоял на задах, вглядываясь в бугристую засугробленную даль. Там - поля. Они, бог даст, не подведут. А перемены, о которых судачат, - туман. Подует ветерок, и ничего не останется. Но пока туман держится, человеку в нем не мудрено заблудиться…
Надумал Захар податься в тайгу, охотой на белку себя побаловать, отдохнуть от разговоров. Поживет в зимовьишке недельки две-три, глядишь, все развиднеется.
3
Вечером, когда Артемка помогал батьке снаряжаться на охоту, пришел товарищ, Федька, сын Савостьяна. Он высыпал на стол орехи из кармана, сел на лавку, небрежно кивнул головой:
- Щелкайте.
Первый драчун в деревне, Федька и старого и малого считал своей ровней. Ему ничего не стоило посмеяться над седобородыми дедами, надавать подзатыльников ребятишкам. Но если у Федьки заводились гроши, он щедро угощал стариков самогоном, а ребятишкам покупал леденцов. Поэтому-то старики не таили на него обиду, ребята, получив затрещину, не жаловались родителям, Федьке многое сходило с рук.
С отцом лишь не было у него дружбы. Когда Федька был поменьше, Савостьян чуть ли не каждый день дубасил его ременным чембуром, стараясь выбить своевольство. Но не успевали зажить на спине рубцы от чембура, он опять брался за свое.
- Всыпали нашим ерманцы? - спросил Федька у Захара.
- Не тебе, парень, про это дело рассусоливать, - хмуро отозвался Захар.
- А чего мне не рассусоливать? - Федька выплюнул на пол скорлупу от орехов. - Нам с Артемкой тожа скоро придется на войну идти. Вот и охота узнать, по какому месту ерманцы бьют больнее, чтобы остерегаться.
- Сначала подштанниками запаситесь, вояки.
Артемка умылся, расчесал свой чуб перед осколком зеркала, вмазанным в печь над очагом.
- Ты куда налопатился? - спросил Захар. - Смотри, не шляйся долго-то. Утром рано подыматься…
- Ладно, - Артемка прошел за печь. Над деревянным корытом-сельницей мать трясла сито, готовясь заводить квашню, чтобы напечь Захару на дорогу свежих колачей.
- Мама, дай мне коврижку хлеба, - неловко улыбаясь, попросил он.
- На посиделки? - Варвара вздохнула. Хлеба немного, беречь надо, чего доброго, не хватит до нового. Придется бегать с мешком по соседям. А это известно какое дело: кто бы дал, да у самого нету, а у кого есть - не шибко раздобрится. Но отказать сыну не могла. Сама когда-то была такая же. Тоже таскала калачи на вечерки. Испокон веков заведено это. Как зима, так и собирается молодежь на посиделки. Попеть, поплясать, словом перемолвиться… А кто даром разрешит проводить у себя посиделки? Молодежь - она ведь суматошная, спать до полуночи не даст, грязи на ногах полную избу натащит. Вот и идут с родительскими калачами за пазухой. Калачи обычно но просят, а потихоньку от родителей берут сами. Но Артем-ка стеснительный, на воровство у него рука не подымается. Уж за одно это не откажешь.
Варвара вздохнула еще раз.
- Казенка отперта, на верхней полке возьмешь. Да гляди, кабы батька не приметил. Обворчится. Совсем переменился за последнее время. Сердитый стал.
По пути на вечерку Федька зазвал Артемку к себе. Семья Савостьяна ужинала. На столе стояла большая миска со щами. В тишине постукивали деревянные ложки.
- Хлеб да соль! - произнес Артемка обычное в таких случаях приветствие.
- Кушать с нами, - нелюбезно ответил Савостьян и тут же набросился на Федьку: - Явился? Бродишь по дворам, домой залучить нет никакой возможности.
Он встал из-за стола, одернул холщовую рубаху, стряхнул с рыжей бороды крошки хлеба. Не спеша стер пот с рябого лица. В детстве Савостьян переболел жестокой оспой, лицо стало похожим на дыню, поклеванную курами.
- Садись жри, да пойдем орехи из закромов выгребать, - сказал Савостьян, посмотрел на Артемку, добавил: - Садись и ты. Ужинайте.
- Спасибо. Я только что поел.
- А-а-а… Как батька здоровьем? Хорошо? Ну и слава богу. Здоровье на базаре не купишь. Ты, Федька, веселей ложкой работай, ждать мне тебя некогда.
- Без меня будто не обойдетесь? И так с утра до ночи работаешь, как конь слепой. Баргут, поди, уж храпака задает? Пусть он поработает.
- Ты на Баргута не кивай. Он в работниках живет, а делает в десять раз больше, чем ты. Тебе бы только жрать да гулять! Разговорчивый стал за последнее время, замечаю. Спина, видно, зачесалась.
Савостьян оделся и вышел.
Федька тотчас бросил ложку, достал из-под кровати сапоги. Весело поблескивая озорными глазами, он сказал Артемке:
- Пока не поздно, надо деру давать.
Но уйти не успели. Вернулся Савостьян. И по тому, как он хлопнул дверью, Артемка понял, что его возвращение ничего хорошего не сулит. Федька схватил шапку, готовый в любую секунду убежать. Но Савостьян протянул вперед руки и медленно пошел на него.
- Наловчился батькино добро спускать, кобель? - ядовито спросил он. - Продавал, паскудник? Р-разоритель!
Федька пятился от отца до тех пор, пока не стукнулся о стенку. От толчка внутри в него будто пружина распрямилась.
- Брал, продавал… И еще буду… По тайге я лазал…
- Вот ты какую линию повел, подлая твоя душа. Грабитель! Ворюга! - Не размахиваясь, Савостьян ткнул кулаком в лицо сыну. Федькина голова мотнулась в сторону, он стал медленно клониться набок. Новый удар в ухо заставил его выпрямиться.
Заревела девчонка. Завыла Савостьяниха и вцепилась в рукав мужа. Савостьян хрипел и наседал на сына. Рябое лицо его налилось кровью, волосы на голове топорщились.
- Изничтожу! Жизни решу, стервец! - кричал он, стараясь ударить Федьку. Но сын, изловчившись, схватил его за руку, по-бычьи нагнул голову и боднул в грудь. Савостьян икнул, выпучил глаза и плюхнулся на пол. Федька перепрыгнул через отца и опрометью бросился на улицу. Артемка - за ним.
За оградой у высокого частокола остановились. Набрав в пригоршни снега, Федька стал умываться. Он всхлипывал, сморкался и вполголоса ругал отца.
- Тварь поганая, а не батька. Жадюга проклятая… Все ему мало, утробе ненасытной. Обожди, я тебя научу, сатана рябая.
- С чего это он напустился?
- Пудишка два орехов продал. А он, видно, заметку на закромах сделал, - неохотно ответил Федька. - Все примечает, так и зырит глазами. Посмотри, как у меня рожа? В порядке? Нос на бок не съехал? Здорово он саданул…
- Нос где следует. Только потолстел малость.
- Беда небольшая. Идем к Назарихе, черт с ним, с носом, да и с батей. Вскорости стригану я отсюда, Артемка. Пусть Баргут на моего батю спину ломит. Опостылело тут все, глаза бы не глядели. Только одно и слышишь: работай. Уеду на прииски. Глядишь, самородок с кулак выкопаю. Я фартовый, мне завсегда везет.
- Хвастаешь все?
- Какая мне польза хвастать? Хочу, чтобы денег у меня полны карманы были. Самородок мне позарез нужен. И не маленький, а с кулак.
- Таких не бывает.
- Бывают и побольше, приискатели мне рассказывали. А не найду - не надо. Я и так смогу деньгу заколотить. А денег много будет - приеду домой. Батя ногти изгрызет от зависти, а я ему ни копеечки не дам, черту жадному. Назло ему напротив дом построю окно в окно, коней разведу породистых. Женюсь на купецкой дочке и заживу припеваючи. Хотя нет, на купецкой дочке жениться не стану, - уже другим тоном закончил Федька. Он сердито пнул ногой смерзшийся ком грязи. Ком покатился по дороге, подпрыгивая, как убегающий ушкан.
Давно уже Федька надумал удрать из дому. Парень он был своевольный, упрямый и хитрый. Все подготовил втайне от других. О своем намерении он до этой поры не говорил даже Артемке, своему лучшему другу: боялся, что тот проболтается.
Теперь-то Федька плевал на батю своего с высокой колокольни. В подкладке нового плисового кафтана зашито несколько хрустящих бумажек, на первое время хватит, а потом все уладится. О деньгах ли думать, когда едешь их добывать? Тут заноза другая. Артемка остается дома, не стал бы прилипать к Ульке.
Федька остановился, повернулся к Артемке.
- Знаешь, что я придумал. Рванем-ка вместе счастья искать. Поедем, а?
Артемка не сразу сообразил, что сказать Федьке: никогда не думал об этом. А здорово бы, города повидать. Интересно там. В книжках, какие Павел Сидорович давал, про городской рабочий народ Артемка читал. Они, рабочие, революцию делают, у них свой праздник есть - Первое мая. "В этот день, - вспомнил Артемка слова Павла Сидоровича, - рабочие в городах собрания устраивают, демонстрации". "Вот бы поглядеть. Рабочая пролетария - сила, царя прогнала. Никакая полиция не помогла. Вот бы с ними пожить с годок. И просто махнуть с Федькой…"
- С батей потолковать надо. Не отпустит…
- А ежели убежать?
- Не побегу. Весной надо пахать, сеять, а батя с покалеченной рукой.
- Много ли пахать у вас, молчал бы уж. Попросись, и держать он тебя не станет. Вдвоем-то мы такие дела завернем, что вся деревня ахнет от зависти.
- Я поговорю с батей.
К Назарихе пришли, когда у нее уже полно было ребят и девчат. Хозяйка, молодая еще, бездетная солдатка, разбрасывала на столе карты, гадала. На лавках, на табуретках сидели парни и девчата и грызли семечки, орехи. Карпушка Ласточкин, склонив голову на мехи гармошки, тихо наигрывал "сербияночку".
- Ой, девки, везет нам сегодня! - громко сказала девушка в легком кашемировом полушалке. - Ухажеры так и прут на огонек. Еще двух бог послал…
- Обрадовалась? - засмеялся Артемка. - Ухажеры есть, да не про твою честь, Уля.
Она фыркнула и сказала звонкой скороговоркой, как горсть гороху на пол высыпала:
- Не больно и нужны вы такие… На морозе мерзнете, на жаре таете, ни то ни се - водичка.
Федька подсел к Назарихе, попросил ее сворожить. Назариха пухлыми, белыми руками, с бронзовыми широкими кольцами на пальцах, разбросила карты.
- Счастливый ты, - позавидовала она, - карты показывают, что тебя ждет король трефонный в казенном доме. У него ты получишь нечаянный денежный интерес. Бубновая дама к тебе с сердцем, со свиданием…
- Брешешь ты, Степанида. И в прошлый раз набрехала.
- Брешу - не верь. Кто тебя заставляет? Я говорю то, что показывают карты, - обиженно подобрала она сочные, красные губы.
- Ну-ну, не лезь в бутылку, у нее горло узкое, - остановил ее Федька. - А ты вон какая. Нагуляла жиру без Назара. Приласкала бы меня, парень я бравый.
- Тю, бесстыдник! - Назариха шлепнула колодой карт Федьку по лбу. Он засмеялся и сел рядом с Улей.
- Что пригорюнилась? - спросил он.
- Откуда ты взял? Что горевать, когда нечего надевать - знай наряжайся. А вообще-то горюю. Ухажер от меня убежал, - она со смехом показала на Артемку.
Артемка глянул сердито на Улю. Вот еще, вздумала насмехаться при всем народе! Он хотел ей ответить как-нибудь позанозистее, но тут Карпушка рванул мехи гармошки и заиграл веселую "подгорную". Артемка озорно свистнул и пропел:
Чем вы, девушки, гордитесь?
Ваша спесь ить всем видна.
Так и этак повернитесь -
Три копейки вам цена.
Парни одобрительно зашумели. Ловко отбрил, в другой раз не станет задаваться. Но нет, не на ту напал! Лукаво сощурив глаза, Уля тут же ответила:
Девки стоят три копейки,
А ребята стоят рупь,
Но задумают жениться -
Трехкопеечну берут!
Перестрелка частушками между Артемом и Улей развеселила молодежь. Попросили Карпушку сыграть плясовую. Федька вышел на середину избы и, лихо топнув ногой, понесся по кругу. Невысокий, кряжистый, в другое время он бы ничем не выделялся среди парней. Но сейчас Федька был красив. Черная сатиновая рубашка, стянутая малиновым витым пояском с пушистыми кистями, ловко облегала его крепкую фигуру. Преобразился Федька.
Он остановился перед Улей, похлопал ладонями по голенищам и подошвам сапог, дважды требовательно топнул ногой и отступил назад.
Уля не заставила себя уговаривать. Она сбросила с головы полушалок, обнажив густые русые волосы, заплетенные в косу.
В конец косы был вплетен голубой бант. Когда Уля плясала, бант летал за ней, как большая бабочка. Ноги Ули в красных высоких полусапожках выбивали четкую, чистую дробь.
После Федьки и Ули плясали другие ребята и девушки. Плясал и Артемка. Он любил быструю "русскую" и плясал ее не хуже любого парня в деревне.
Карпушка-гармонист под конец умаялся до того, что, отложив гармонь в сторону, привалился спиной к стенке и сидел, вытирая со лба пот, отдуваясь, словно пробежал добрый десяток верст.
Расходились поздно. Федька и Артемка вышли вместе. Падали на землю редкие снежинки. Ночь была темна, ветрена, холодна. Федька молчал.
- Чего приуныл? О чем печалишься? - спросил Артемка.
- Непогодь, а мне в город надо, - неожиданно зло ответил Федька. - Сто верст с лишком по морозу не фунт изюму. Ты поедешь али нет, скажи, а то будешь тянуть кота за хвост.
- Я же сказал: попрошусь у бати. Прощевай…
- Обожди. Ты того… как его… С Улькой-то не шибко… Не лапай ее. Понял? Заранее упредить хочу, чтобы греха не было. Знай, эта девка занятая.
- Ну и чудило ты, Федька, - засмеялся Артемка. - Чудило!