- Кибуц - это сельскохозяйственная коммуна, поселение вроде вашего колхоза. Но, в отличие от колхозов, наши кибуцы действительно основаны на общем равенстве во владении имуществом, равенстве труда и распределении всем благ по потребности. Это и есть настоящий социализм.
Многие впервые слышали про такую организацию жизни:
- Интересно было бы все это увидеть своими глазами.
Израильтяне предложили:
- Приезжайте посмотреть, а понравится, так останетесь в Израиле.
Моня даже оглянулся, не подслушивает ли кто?
Москвичи повесили головы:
- Нам не дадут выездную визу.
- Какую выездную визу? Мы никогда не слышали о "выездной визе". В любой стране надо иметь только "въездную визу". Израиль охотно дает въездные визы всем евреям.
Моня мягко объяснил:
- У нас по закону необходимо получить выездную.
Они пожали плечами:
- Значит, ваши власти не хотят выпускать евреев. А у вас есть еврейские поселения? Мы хотели бы поговорить с евреями из ваших поселений.
- Еврейских поселений у нас нет, но вы могли бы поговорить с евреями в Малаховке.
- Малаховка? Это ваш кибуц?
- Ну нет, это совсем не кибуц, но там живет много евреев.
- Было бы интересно посмотреть. Но нам не разрешен выезд за город, за нами следят…
Эх, как хотелось Моне устроить авантюру, повезти нескольких из них в Малаховку на своей машине. Но он видел, что в обеих концах улицы стояли черные машины КГБ. Приглашать гостей в поездку было слишком рискованно: как только он вывезет их за город, всех сразу арестуют.
* * *
После деловых встреч днем и вечерних выступлений иностранные делегаты толпами расходились по улицам и паркам ночной Москвы и свободно общались с московской молодежью. Звучал нескончаемый молодой смех, песни, везде гремела музыка. Особенно популярным стал бешеный ритм рок-н-ролла, который привезли американцы. У них были с собой магнитофоны, каких еще не выпускали в России. Пары увлеченно дергались под эту музыку, танцевали очень близко друг к другу в весьма провокационных движениях, почти имитируя секс. Поначалу москвичи стеснялись так танцевать, но скоро привыкли и темпераментно отдавались ритму. Танцы на улицах разжигали молодежь, и все больше людей вовлекалось в общий эротический праздник.
В густой толпе и в постоянном веселье все знакомились, ходили в обнимку, обменивались сувенирами. Москвичи дарили иностранцам значки, пластинки, шелковые платки с изображением Москвы и деревянные матрешки. А в обмен часто получали то, чего еще не было в России: красивые шариковые ручки, наручные часы на батарейках, магнитофонные ленты с записями современной модной музыки, пачки жвачки и другие подарки. Переодетые агенты госбезопасности и милиция тоже "гуляли" по улицам, но уследить за всеми было невозможно.
Веселье царило и возле нового высотного здания Московского университета на Ленинских (Воробьевых) горах. В большом корпусе общежития впервые у каждого студента была своя комната. Хотя охрана старалась не пускать туда гостей, все рано студенты приводили к себе иностранцев. Там возникали горячие импровизированные дискуссии на политические темы, приносилось вино, происходило много объяснений в дружбе и любви, а где зарождается атмосфера любви, там каждый вечер случается и горячий быстрый секс.
Но на веселье нужны деньги, русские рубли, а у делегатов их было мало. Московские валютчики лихо и выгодно меняли рубли на западную валюту. Советский рубль не был конвертируемой валютой, официально все годы советской власти один доллар был приравнен к десяти рублям, но настоящее "рыночное" соотношение было около ста рублей за доллар. Возле университета, в темных аллеях и в глухих переулках валютчики предлагали за доллар пятьдесят, а то и сто рублей. Приезжим гостям это было в пять - десять раз выгодней. Некоторые валютчики обманывали доверчивых молодых американцев, англичан и французов. Делали они это так: договариваясь, показывали иностранцу перевязанную большую пачку рублей, а при обмене ловко подсовывали вместо нее так называемый "кирпич" - внутрь такой же связанной пачки рублей был для объема и веса заложен камень.
Иностранец разворачивал дома пакет и застывал от удивления.
* * *
Фестиваль стал для советской молодежи взрывным событием. Изо дня в день пребывая в непривычно приподнятом настроении, молодые москвичи с удовольствием познавали радость и вкус свободной любви. Десятилетиями их воспитывали в пуританском лицемерии, и теперь они впервые без ограничений отдавались откровенным любовным играм. Московские девушки охотно висли на иностранных ребятах, было интересно сравнить их с русскими парнями. Объятия и поцелуи в темных аллеях парков - царила безмолвная (знания языков-то не было) атмосфера любви. И хотя девушек ограничивал привычный страх забеременеть, постепенно распространился слух: иностранные парни носят с собой презервативы, да не простые гондоны, как у нас, а с разными усиками и другими штучками для усиления возбуждения - и тогда получается самый лучший секс!
Конечно, примешивался и дух меркантильности, девушки отдавались за джинсы, капроновые чулки и другие шмотки, но чаще всего просто из любопытства.
Молодых русских парней привлекали иностранки в обтягивающих джинах или невиданных до сих пор мини-юбках. Но совсем уж удивительным было то, с какой легкостью и смелостью иностранки соглашались на секс и как много умели. Такой свободы сексуального поведения русские парни не ожидали. А дело было в противозачаточных пилюлях, о которых в Советском Союзе еще не подозревали. В США и западных странах молодые женщины все чаще пользовались ими. Кроме того, очень осторожные иностранки все-таки носили с собой презервативы, подобранные по своему вкусу, и без слов, изящно и ловко натягивали их на пенисы своих случайных партнеров.
Свобода секса была одним из самых больших открытий для советской молодежи. Она распространилась в 1950-е годы во всем мире, ее поддерживало искусство, особенно новая, раскрепощенная литература и эротические (да и порнографические) фильмы. В США в 1953 году была издана книга Альфреда Кинси "Сексуальное поведение женщины" (Kinsey Alfred С. Sexual Behavior in the Human Female). Идея была в уравнении сексуальной дозволенности: то, что можно мужчинам, то должно быть дозволено и женщинам. Книга сразу стала бестселлером и практическим руководством во всем западном мире, но в России о ней не знали.
* * *
Все дни фестиваля сверхактивный Моня Гендель старался не пропустить ничего интересного, бывал на выступлениях делегаций, на общественных встречах, а чаще всего на улицах и в парках, с толпой.
После закрытия фестиваля он обсуждал его с Алешей.
- Алешка, то, что я повидал, - это чудо! Главное, что нашей молодежи впервые довелось увидеть людей, непохожих на советских. Я тебя уверяю, в нашу молодежь хоть частично переселится дух времени и останется с ней как дар фестиваля. Хрущев задумал его как показуху, хотел произвести впечатление на незрелую иностранную молодежь. Они теперь станут разносить по всему свету, что жизнь в России - это сплошной праздник. Но главного Хрущев не предвидел: от контактов с миром в среде нашей молодежи впервые наступит пробуждение. Нам нужна революция. Кое-что от этих впечатлений в наших останется.
- Что, например, останется?
- Главное - свобода человеческого поведения. Останется вкус к современной западной музыке, к свободной любви, которой у нас до этого не знали. Останется вкус к вольным танцам вроде рок-н-ролла. Ну, останется, конечно, страсть к джинсам и кедам, какие носят во всем мире. Постепенно войдут в моду мини-юбки. Эти мини-юбки расшевелили немало членов у наших ребят. Увидишь, теперь все девки захотят носить такие же, а то и еще короче.
Алеша улыбнулся:
- Эти мини-юбки и меня вдохновили, я сочинил стишок:
С мини-юбкой модно ныне.
Все на свете стало "мини":
Мини-совесть, мини-честь,
Мини-правда тоже есть,
И еще заметили
Мини-добродетели.
А для народа,
Для нашего брата,
Есть мини-свобода
И мини-зарплата.
Мы только в одном
Не добились единства -
Нет у нас мини
Для подхалимства.
Алеша подождал, пока Моня отсмеялся, и продолжил:
- Я тоже думаю, что теперь начнет расти новое поколение, более свободное, более устремленное к западному влиянию - поколение шестидесятых.
А Моня, все еще смеясь, добавил:
- У меня есть еще предвидение: через девять месяцев от фестиваля нам достанется и кое-что другое.
И действительно, через девять месяцев в московских родильных домах вдруг стали появляться черненькие новорожденные. Смущенные и растерянные матери охотно отдавали их на воспитание в детские дома.
Тогда Моня сказал:
- Видишь, Алешка, шел бы фестиваль подольше, Москва сильно почернела бы.
* * *
Закрытие фестиваля было очень пышным, на нем впервые исполнили песню "Подмосковные вечера", вся страна любовалась на красивый молодежный праздник.
Но очень скоро Москва вернулась в русло суровой действительности, прилавки магазинов сразу опустели, на рынки вернулись непрописанные торговцы кавказской и азиатской наружности, улицы обрели свой прежний серый вид, в общественных туалетах опять воцарились вонь и грязь. Люди опять часами стояли в длинных очередях, которые уже больше никто не разгонял.
Многие роптали: "Что ж это, как иностранцам, чтоб с показухой, так все было. А как русским людям - так ничего нет, опять страдай!"
Надежды на улучшение жизни становилось все меньше. "Голос Америки" сообщал, что Россия увеличила закупки зерна в Америке до тринадцати миллионов тонн в год, заплатив золотом из неприкосновенных государственных фондов. Правительство Хрущева вынужденно было сделало это, чтобы предотвратить грядущий голод. Хотя в России об этом не и писали, но люди передавали из уст в уста: "Дохозяйствовались! Раньше-то царская Россия хлеб по всему миру продавала, а теперь Советская Россия закупает зерно за золото, к Америке на поклон ходит", "Вот, Хрущев ругал Сталина, доклад про него делал. А при Сталине-то продуктов в магазинах больше было, да он, как-никак, хозяин был".
Такова была хрущевская действительность.
38. Подмосковная Малаховка
Моня Гендель не напрасно упомянул подмосковный поселок Малаховку, в нем проживали многие евреи. Поселились они там с дореволюционных времен, когда евреям не разрешалось жить в столице. В Малаховке оседали ремесленники: мастера меховых и кожевенных дел, портные, ювелиры, часовщики, - и мелкие чиновники. Днем они работали в городе, а вечером возвращались к себе. Многие из них еще говорили на идиш и соблюдали еврейские традиции, но постепенно смешивали еврейский жаргон с русским языком и забывали старые традиции. Тем не менее пока в одном из деревянных домов оставалась небольшая синагога. И конечно, где синагога, там и еврейское кладбище, оно стало вторым московским еврейским кладбищем после Востряковского.
Малаховские евреи гордились своим поселком: в 1919 году в местном театре начала карьеру Фаина Раневская, ставшая потом знаменитой актрисой театра и кино, в том же 1919-м тут, в еврейской трудовой школе-колонии, преподавал художник Марк Шагал.
В двадцатых - тридцатых годах начался быстрый приток в Москву равноправных советских евреев. Среди них были образованные специалисты и успешные служащие. Они селились в Малаховке, потому что в Москве жилье получить было трудно. К сороковым годам состав жителей поселка совершенно изменился. Обеспеченные евреи: директора заводов, юристы, актеры, врачи, художники и музыканты - покупали или строили тут дачи. Теперь здесь концентрировалась русская интеллигенция еврейского происхождения, дети их от смешанных браков с русскими росли уже не евреями, а русскими, даже еврейский тип внешности почти исчез. Единственное, что сохранилось тут от прежнего, - это суетливая еврейская общительность и горький еврейский юмор, еще использующий идиш. Любовь к "хохмам" побеждала все, жители говорили про свой поселок: "Вы говорите, у нас бардак?.. У моей бабушки в Одессе был бардак, так там был порядок!"
Но старые евреи не желали расставаться с традициями и жили своей узкой общиной, соблюдали нерабочие субботы с молитвами, ходили в синагогу, слушали раввина, выбираемого из стариков-талмудистов. В малаховской синагоге хранился под замком священный свиток Торы. По преданию, его привезли в Средние века из Испании, откуда евреев изгнали в 1492 году. Долгой была его дорога в Польшу. Во время нашествия фашистской Германии он был спасен чудом. По Малаховке ходила легенда, что фашисты привязали раввина к синагоге и подожгли ее. Раввин и синагога погибли, но какие-то смельчаки сумели вытащить из пожара свиток. Евреи считали, что его спас сам бог. Потом через беглецов из Польши он попал в Малаховку. Старики очень гордились своей Торой. По субботам они бережно разворачивали синий бархатный футляр, покрытый узорами из золотых нитей, обносили свиток по рядам, каждый прикладывал к нему два пальца, а потом целовал их, избранные евреи читали фрагмент текста Торы.
* * *
Среди малаховских евреев распространился слух: "Вы слышали? По "Голосу Америки" передали, что израильтяне поймали Адольфа Эйхмана, того, который послал миллионы евреев на смерть в концентрационные лагеря".
Малаховка гудела от этой новости, как потревоженный улей. Люди почти целый год приникали ухом к приемникам, чтобы услышать новости из Израиля о суде над преступником. За разъяснениями по военной части они обращались к Науму Когану, самому известному жителю поселка. Это был инвалид войны, маленький, лысый, уже пожилой человечек, сгорбленный и скрюченный на одну сторону. Коган совершил редчайший подвиг самопожертвования: в 1941 году во время боя он закрыл своим телом амбразуру, из которой стрелял фашистский пулеметчик, и этим спас свою роту. Его грудь была прострелена в нескольких местах, металлические осколки застряли в мышце сердца, и он едва выжил, чудом спасенный искусством хирургов. Коган был награжден медалью "За отвагу", но след его затерялся в тыловых госпиталях. Писатель Илья Эренбург нашел его и описал его подвиг в газете "Красная звезда". Вырезку из этой газеты Коган постоянно носил с собой. Малаховские евреи гордились Коганом: "Вот какие среди нас есть герои!"
Знавшие историю сравнивали его с Иосифом Трумпельдором, первым евреем, ставшим русским офицером, легендарным героем царской армии, награжденным после русско-японской войны, в 1905 году, четырьмя Георгиевскими крестами. Он потом уехал в Палестину, освобождать ее для евреев, и погиб в 1920 году. Поскольку дело касалось борьбы за создание Израиля, имя Трумпельдора упоминали почти шепотом. Малаховцы считали Наума Когана несправедливо обойденным наградой: за такой же подвиг в 1944 году русскому солдату Александру Матросову посмертно присвоили звание Героя Советского Союза и сделали его национальным героем.
* * *
Во время процесса над Эйхманом и после его казни интерес жителей Малаховки к Израилю сильно возрос, в среде молодежи стало проявляться чувство национального самосознания и интерес к еврейским корням. Молодые родители все чаще давали новорожденным еврейские имена - Давид, Соломон, Исаак (Изя), Моисей, Натан, девочек называли Рахиль (Рая) или Мирра. Только побаивались называть детей Абрам и Сара, потому что тогда детей дразнили.
Кое-кто даже захотел изучать иврит. Но это было опасно, люди передавали друг другу: "Вы слышали? Ну, про иврит? Конечно, это древний еврейский язык и почему бы евреям его не изучать? И представьте, в 1957 году в Риге арестовали фотографа Иосифа Шнайдера за то, что он организовал кружок по изучению иврита. Так его за это осудили на четыре года трудового лагеря. Ой-ой, это может быть очень опасно". Власти видели в изучении иврита прямую связь с Израилем и сионистскими организациями США, считали знание языка преступлением и судили за это. Подходящую статью закона найти не могли и называли изучение языка "актом хулиганства".
Все-таки в Малаховке создали тайный кружок для изучения иврита, через кружок распространяли еврейский "самиздат" - перепечатанную на машинке информацию из передач "Голоса Израиля" и "Голоса Америки". Самиздатские листы помогал распространять Моня Гендель. У него была в Малаховке двухэтажная дача со сторожкой у забора, досталась она ему от расстрелянного отца: после ареста и суда так спешили, что позабыли отобрать дачу. На первом этаже жили Монина мама Раиса Марковна и незамужняя сестра Берта. Второй этаж с отдельным входом был для него самого и его гостей.
Моня говорил Алеше:
- Это усраться можно, какие мудаки нами правят! Ну что преступного в изучении иврита, особенно если это язык твоей нации? Сочини что-нибудь об этом.
Алеша написал эпиграмму:
Если очень захотите
Вы общаться на иврите,
Вы язык тот изучите,
Но об этом промолчите:
Если это разгласите,
То в тюрягу угодите.
Жителям Малаховки стихи понравились - Моня позаботился, чтобы их узнали все.
Никого малаховские евреи не трогали, никому не мешали, но если кто-нибудь из москвичей хотел задеть еврея, то говорил: "Типичный еврей, ну прямо из Малаховки".