- Я могу провести отряды Непобедимого к городу и открою крепостные ворота. Стража на моей стороне. Она только и ждет, чтобы перейти в храброе хуннуское войско[36].
- А сколько войска у императора и где оно стоит?
- Оно расположилось лагерем у стен Шо-фана, и воинов в нем столько, сколько волос на голове.
- На чьей голове, на твоей? - без улыбки спросил вдруг шаньюй, глядя на лысую макушку перебежчика.
Нйе И смутился и ничего не ответил. Лицо его было бледным.
- Ступай, - сказал ему Ильменгир. - Утром мы еще поговорим.
- Когда китаец исчез, шаньюй повернулся к советнику и резко заговорил:
- Я не люблю людей, которые из-за личной обиды идут на предательство и предлагают врагам разграбить родной город. И я не очень доверяю этому молодцу. Послушавшись его, мы можем нарваться на засаду
- Мы пустим вперед на разведку небольшие отряды, шаньюй, - осторожно вмешался советник, - и если перебежчик говорит правду…
- А если он лжет? Поэтому я приказываю тебе: передай китайца в руки Ирнака, моего палача, и пусть он прижжет ему больные пятки каленым железом. Когда пахнет жареным, язык человека начинает бренчать, как оружие у плохого всадника.
- Слушаю и повинуюсь, шаньюй.
- А теперь позови сюда шамана. Я хочу послушать его предсказание.
Вошел верховный шаман, одетый в шкуру горного барса. Подол шкуры, едва прикрывающий тощие ляжки шамана, был увешан колокольцами, и при каждом движении они звенели на разные голоса. Голову шамана покрывала остроконечная берестяная шапка, утыканная иглами дикобраза.
Не сняв шапки, шаман уселся на ковер и поставил перед собой медное блюдо на коротких кривых ногах, изображавших когтистые лапы лесного зверя росомахи. Он посыпал блюдо мелким серым порошком, потом достал из-за пазухи два шарика величиной с орлиное яйцо и положил их сверху.
- Дайте огня, - хрипло сказал шаман.
И Ант опасливо подал ему горящую ветку. От прикосновения ветки по блюду пробежала синяя змейка, и шарики задымились. Дым был желтый, он становился все гуще и гуще, постепенно закрывая лицо шамана причудливым облаком. Пахло чем-то острым и кисловатым. Облако вдруг осветилось изнутри и стало кроваво-красным. Очертания его все время менялись….
- Я вижу много крови, шаньюй, - ясным голосом заговорил шаман, хотя шаньюй, видевший его лицо сбоку, готов был поклясться, что шаман не открывал рта. - Эта кровь наших врагов. Я вижу, как кони твоих храбрецов ступают по их трупам. Я слышу звон наших победных мечей, разбивающих вражескую броню, как гнилую кору! Я чую запах тления и пожаров - самый приятный запах для воина! Слышите вы его?
Шаман взмахнул руками, и на гостей пахнуло трупной вонью, перемешанной с запахом гари.
- Мы пойдём на землю Китая и оставим там только пепел, только горячий, пляшущий пепел, и над ним будут кружить одни стервятники! Реки потекут слезами и кровью, и все живое будет брошено под копыта наших коней! Да будет так!
- Да будет так! - хором повторили каганы, вскакивая со своих мест и бешено потрясая поднятыми кулаками.
Из-за стены шатра донесся вдруг протяжный крик боли и отчаяния. Это расспрашивал перебежчика Карающий меч шаньюя Ирнак.
Крик отрезвил гостей, и многие из них поежились, представляя себя на месте китайца. Один шаньюй не повел бровью. Поднявшись, он сказал шаману:
- Твое предсказание обрадовало меня. Если оно сбудется, ты получишь табун отборных коней. - Шаньюй повернулся к каганам: - Все вы сыты и пьяны. Ступайте спать. Завтра я объявлю вам свою волю.
Глава 5
Под утро вызвездило и пал легкий мороз-утренник. С восходом солнца хуннуский стан был уже на ногах. По степи носились всадники-рабы, пригоняя с пастбищ табуны заводных коней[37]. Воины разбирали лошадей, подбирали сбрую, проверяли исправность луков и точили мечи. Женщины хлопотали у костров и укладывали в переметные сумы запасы пищи: куски жареного и копченого мяса, сыр, бурдюки с кислым кобыльим молоком.
Из шатра вышли шаньюй с сыном, оба в боевых доспехах. Они опустились на колени и вознесли молитву Солнцу. Потом им подали коней, и они медленно поехали через лагерь. Изредка шаньюй подзывал кого-нибудь из воинов и придирчиво осматривал его оружие: остер ли меч и туго ли натянут лук.
Сотники охапками носили каленые стрелы и раздавали их своим всадникам. Караван с этими стрелами прибыл из страны динлинов[38] еще зимой, но по приказу шаньюя их приберегали до весны, до первого набега. На охоте же годились и костяные.
Шаньюй остановил коня в таборе латной конницы. Крепкие, на подбор, воины были одеты в панцири из роговых и железных пластин, которые тускло отсвечивали на солнце. Под стать всадникам были и кони - крепконогие, грудастые, даваньские жеребцы[39], все одной огненно-рыжей масти. Они славились быстрым бегом и сказочной выносливостью.
Шаньюй повернулся к сыну и сказал, кивнув на латников:
- Эти удальцы пойдут передовыми, и поведешь их ты, Тилан. Я хочу посмотреть, крепка ли твоя рука, рука будущего полководца и шаньюя.
- Да будут твои годы бесчисленны, как звезды на небе, отец! - воскликнул наследник, и лицо его засветилось радостью. - Я первым ворвусь в город, и ты увидишь, что я недаром провел четыре года в схватках с восточными соседями!
- Китайское войско - не те простодушные дикари, с которыми ты привык иметь дело, - проворчал шаньюй. - Поэтому будь осторожен.
Сотни постепенно выстраивались на неоглядной волнистой равнине. Изредка из их рядов нетерпеливый конь выносил всадника вперед, и звонкий лед в логах разбегался под копытами белыми звездами.
Шаньюй передал каганам приказ: "Буду рубить голову всякому, кто отстанет или уйдет в сторону от своей сотни". А чтобы приказ не казался пустой угрозой, в хвосте войска был поставлен отряд горцев-кимаков[40], одетых в рысьи шкуры.
…И стотысячное войско двинулось навстречу солнцу, туда, куда улетела свистящая стрела шаньюя.
Вслед за ним тронулись обозы с питьевой водой, пищей, оружием и штурмовыми лестницами. Повозки на деревянных без спиц колесах уныло заколыхались на гребнях холмов. Огромные, выше человеческого роста, колеса скрипели так, что можно было оглохнуть.
На передних волах и верблюдах, тянувших повозки, сидели оборванные мальчишки-погонщики, весело скаля острые зубы и перекликаясь друг с другом. Женщин в этом походе не было, потому что шаньюй думал сначала вернуться к старому кочевью, а уж оттуда перебираться на нетронутые пастбища. Сделать так ему посоветовал осторожный Ильменгир. Это был первый набег, и кончиться он мог по-разному. Нужно было сперва прощупать силы и намерения императора и только тогда нанести ему сокрушительный удар. Даже при неудачном исходе набега у шаньюя оставались под рукой двести тысяч свежего войска, а женщины и дети находились в безопасности.
Рядом с шаньюем ехали Ильменгир, Ант и китаец Нйе И. Под пыткой перебежчик повторил то же самое, что говорил в шатре на совете каганов. Это успокоило шаньюя, и сейчас он вприщур поглядывал вокруг, каждым нервом ощущая приближение грозной битвы.
Отряды шли спорой рысью, и обозы вскоре отстали, растворились среди лиловых холмов. Над войском в слепяще чистом небе кружили орлы-могильники. Они тоже летели на юго-восток, куда их вело загадочное чутье поживы.
* * *
Далеко у окоема проносились беззвучные стада сайгаков и диких лошадей. Всплывали и таяли зыбкие миражи, сотканные из воздушных розовых башен и синих озер.
Ант смотрел на них и думал о родине. В отрогах Белых гор тоже много озер, до краев, налитых снеговой студеной водой. Они настолько прозрачны, что на дне видны каждый камешек и каждая рыба. А вокруг озер растут древние кедры, отчего прибрежные воды отливают зеленой чешуей и кажутся настоянными на хвойных лапах…
Сколько звездных ночей провели отец и Ант на этих берегах, вслушиваясь в широкое и мерное дыхание тайги, ловя щемящие сердце крики пролетных лебедей и светлый перезвон горного ручья! Там Бельгутай смастерил сыну его первый лук из рогов молодого козла, там Ант добыл своего первого соболя, там он учился владеть мечом, без промаха бить острогой рыбу, объезжать коней, спать на голых камнях и дерзко смотреть в безгубое лицо смерти…[41]
Ант думал о матери и сестре. По приказу отца он проводил их в Медвежью чернь и оставил в охотничьей избушке, где они должны были переждать набег хунну. Сейчас они, наверное, уже вернулись на пепелище крепости и не нашли там ни одной живой души. Всех, кого обошла смерть в бою, хунну принесли в жертву своим убитым воинам или угнали сюда, в эти проклятые степи.
Среди уцелевших защитников городка был и Ант. Узнав, что он сын знаменитого военачальника, Ильменгир велел не трогать мальчика. Только много лун спустя Ант узнал, почему советник подарил ему жизнь.
- Динлины - храбрый и мужественный народ, заговорил однажды Ильменгир, - но их слишком мало, чтобы противостоять хуннускому войску. Наш шаньюй, да будет благословенно его имя, не хочет лишней крови. Он хочет, чтобы динлины были союзниками хунну во всех военных походах. Ты сын благородного и смелого старейшины. Когда ты станешь мужчиной, ты займешь место отца. А потом шаньюй поставит тебя каганом над всей землей динлинов - от Черных гор до Северного моря. Твое племя никогда не признает вождем хунну. Но оно охотно пойдет за человеком, который знает язык и обычаи страны и в жилах которого течет кровь славного полководца. Ты понял меня?
Да, Ант понял: из него хотят сделать покорного слугу хунну, чтобы за ним, как овечья отара за козлом, слепо пошел весь народ, а дорогу ему будут показывать сторожевые собаки шаньюя. Нет, многоумный советник, этого вы не дождетесь!
Но вслух Ант сказал, склоняясь в низком поклоне:
- Я всегда буду рад вернуться на родину, мудрый гудухэу. Даже простым воином шаньюя, да хранят его могучие духи!
Ильменгир остался тогда доволен ответом и даже стал обучать мальчика грамоте, которой владели лишь немногие члены шаньюева рода. Если бы советник знал, о чем думает его ученик, выписывая камышовым пером замысловатые знаки, он вырвал бы половину своей сивой бороды.
Ант искоса посмотрел на Ильменгира, ехавшего рядом с шаньюем. Лицо советника было озабоченным и хмурым. Он глядел на север, где постепенно росла и ширилась дымно- красная полоса.
Ильменгир тронул за рукав шаньюя:
- Из-за гор идет гроза.
Шаньюй взглянул в ту сторону, куда показывал гудухэу, и засмеялся:
- Так что же? Она всегда приносит удачу в задуманном походе.
- И все же надо отдать приказ, чтобы отряды держались поближе друг к другу, - настойчиво сказал Ильменгир.
- Хорошо.
Скоро с севера примчался первый гонец надвигавшейся бури - душный и влажный ветер. Он гнал перед собой целые табуны прошлогоднего перекати-поле; в воздухе стоял тонкий посвист песка, тревожно ржали кони, и всадники выхватывали из саадаков луки, чтобы приветствовать повелителя небесных возмущений и могучего духа войны Суулдэ.
И едва над степью в блеске кривых, словно сучья саксаула, молний раскатился первый железный гром, в черное небо взлетели десятки тысяч стрел.
Хунну, как и их владыка, любили грозу.
* * *
В шатер императора вошел князь Ли Гуан-ли и с ним сурового вида воин в железных латах. Оба почтительно приветствовали императора, затем Ли Гуан-ли сказал:
- Великий и непобедимый! Я взял на себя смелость представить тебе храброго офицера и моего дальнего родственника Ли Лина…
- А также моего старого друга и лучшего в армии стрелка из лука, - с улыбкой вставил Сыма Цянь.
- Ли Лин поклонился и с упреком взглянул на историка.
- Подождите, - сказал император. - Я уже не раз слышал это имя.
- Разумеется, ослепительный. Ведь дед Ли Лина был главным полководцем у твоего деда, да будут его дела бессмертны! - Помолчав, князь решительно продолжал: - Ли Лин предлагает смелый план противодействия шаньюю. Тебе ведомо, о светоч мира, что наше войско надежно укрыто в тутовых лесах и хунну ничего не узнают о засаде. Когда им откроют крепостные ворота, и они начнут грабить город, мы ударим им в тыл. Но может случиться так, что в город войдет только половина шаньюева войска. Другая половина, видя поражение передовых отрядов и нашу силу, несомненно, повернет обратно и бросится наутек. Вот тут-то и сработает замысел Ли Лина.
Полководец сделал знак Ли Лину, и тот почтительно, но с достоинством заговорил:
- К крепости Маи, ваше величество, ведет одна-единственная дорога: вдоль берега реки Люань. С правой стороны к реке подступают горы Сеньги. Они делают дорогу настолько узкой, что по ней едва могут проехать два всадника и вряд ли пройдет большая повозка. Прежде чем выбраться на равнину и там скрытно собрать отряды в ударную силу, войско шаньюя растянется на несколько сот ли. При этом все запасы провианта шаньюй будет вынужден оставить позади…
- Понимаем, - сказал император, с интересом вглядываясь в обветренное лицо офицера. - Ты хочешь отрезать путь к отступлению, когда шаньюй побежит назад в свои степи?
- Не совсем так, ваше величество. Вначале я отобью у него обозы, а потом перекрою обратный путь, и мы запрем хунну в таких местах, где им нечем будет поживиться. Не пройдет и десяти дней, как голова шаньюя будет лежать под вашими знаменами.
- Задумано неплохо, - важно заметил император. - А сколько солдат нужно для его выполнения?
- Дайте мне половину ван-ки,[42] и я смогу поручиться за успех.
- Пять тысяч всадников?
Князь отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Ли Лин же невозмутимо ответил:
- Нет, ваше величество. Конница горами не пройдет. Если позволите, я возьму свой отряд, состоящий из воинов "ста золотых"[43]. Они уже давно служат со мной на границе и умеют ходить по горным тропам.
- Разрешаем и желаем удачи. - Император поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Ли Лин поклонился и вышел вместе с князем.
Вслед за ними покинул шатер и Сыма Цянь. Он хотел поговорить с Ли Л ином, в отряде которого служил его сын Гай. Гаю не было еще и двадцати, но он уже попал в число воинов "ста золотых", отличившись в пограничных схватках с племенами дунху, Сыма Цянь всегда мечтал, что сын пойдет по стопам отца и Деда, то есть станет ученым летописцем. Но он стал солдатом и вел жизнь, полную опасностей. Впрочем, Сыма Цянь в дни молодости тоже охотнее брал в руки меч, чем кисточку, и сменил лук на банку с тушью, когда уже совсем побелела голова…
Ли Лин сидел в палатке, склонившись над рисунком Сеньгинского нагорья. На звук шагов он поднял голову.