Глава 8
Битва разгоралась все жарче. Император стоял в колеснице и внимательно следил за ходом событий. Над его головой полоскалось знамя тончайшего дунского шелка, надетое на древко из пластины китового уса. В руках император держал вырезной тутовый лук, словно сам собирался принять участие в сражении.
Лицо Сына Неба было спокойно и ясно, только в глазах иногда загорались гневные огоньки, когда он вспоминал об оскорбительном письме шаньюя.
Рядом с императором стоял его фаворит Чэнь Жун, изящный и женственный, даже несмотря на боевые доспехи.
"Кажется, все идет хорошо, - думал император, глядя, как его гвардия медленно, но неуклонно продвигается к пересохшему руслу реки, тесня беспорядочные хуннуские сотни. Особенно успешно действовала средняя колонна во главе с Ли Гуан-ли.
Золоченый шлем полководца, украшенный пером белой цапли, блистал далеко впереди, в самой гуще хуннуских всадников.
- "Когда они побегут, я пущу по их пятам колесницы", - сказал император. - Это будет славная потеха. И начнешь ее ты, Чэнь.
- Да, государь, - без особой радости отозвался начальник "молодых негодяев". Он выглядел озабоченным.
- Отчего у тебя такой странный вид? - спросил император.
- Вид у меня не странный, ваше величество. Странно другое: почему река обмелела в такое время года, когда в горах еще не успели стаять снега?
- Признаться, меня это тоже удивляет. - Император вдруг протянул руку: - Смотри! Они побежали! Они бегут, Чэнь! Пора - и пусть светит над тобой Солнце удачи!
Хуннуское войско и впрямь обратилось в паническое бегство. Одна только сотня на рыжих конях еще пыталась сдержать натиск императорской гвардии, но и она вскоре повернула коней, чтобы избежать окружения.
И тогда в четкие проходы между тремя отрядами пехотинцев полетели боевые колесницы, запряженные шестериком. Казалось, их несли на своих перепончатых крыльях золотые драконы, вышитые на белых полотнищах знамен.
Хунну беспорядочными волнами перекатывались на противоположный берег Люани, но колесницы уже сближались с ними на расстояние выстрела, а следом бежали потные, охмелевшие от крови все новые и новые отряды пехоты.
- "Теперь ты видишь, кто из нас трус, хвастливая степная крыса", - про себя сказал император, мысленно обращаясь к шаньюю, и отдал приказ двинуть в бой конницу, которую он приберегал для преследования опрокинутых войск.
Восемьдесят тысяч всадников на свежих, застоявшихся конях ринулись к реке. И когда ее передовые сотни ступили на пересохшее русло, до слуха императора донесся глухой гул, похожий на рев водопада. Рев все приближался, нарастал, и через минуту на равнину ворвался чудовищный водяной обвал. Он смял всадников, не успевших выбраться на берег, и они сразу пропали в прожорливом клубящемся потоке.
Одичавшая река в мгновение ока рассекла китайское войско на две части. Почти вся конница осталась на левом берегу и беспомощно смотрела, как из ближних лесов стали вылетать неисчислимые сотни, охватывая пехоту и колесницы широкой подковой. Императорское войско попятилось, но было поздно. Свежие лавы хунну обрушились на него, как песчаная буря, и началось побоище.
Тысячи стрел засвистели в воздухе, и каждая из них находила свою жертву. Подкова изгибалась все круче, словно сжимаемая невидимой исполинской рукой. И когда концы ее сомкнулись за спиной гвардии, император потерял сознание и упал лицом вниз…
Очнулся он от резкого незнакомого запаха, который, казалось, разрывал легкие. У-ди открыл глаза и увидел склонившегося над ним придворного лекаря. Лекарь держал в руке зажженный пучок ароматических трав. Рядом молча стояли князь Ли Гуан-ли и Чэнь Жун. Лица у них были окровавлены, доспехи порублены и помяты. Император посмотрел на них бессмысленным взглядом и заплакал.
- Проводите меня в шатер, - сказал он наконец.
Поддерживая под руки, его повели к шатру, навстречу попадались раненые солдаты. Они опускались перед императором на колени и целовали землю между ладонями.
В шатре император сказал:
- Я хотел бы сейчас вернуться на запад[49].
Ли Гуан-ли покачал головой:
- Не нужно предаваться отчаянию, о Луч надежды! Мы проведем в стране новый набор солдат и выставим войско вдвое сильнее прежнего.
- Ты же сам не веришь своим словам, Ли. Разве собранные толпы крестьян и ремесленников смогут заменить мою гвардию? - Император застонал, и слезы снова потекли по его лицу. - Неужели никто не вернулся с той стороны?
- Почти никто, ваше величество, - ответил Чэнь Жун, опуская голову, - Пробились из окружения только мы с князем, да с нами горстка конницы. Остальные убиты или утонули в Л юани.
- Белый тигр, - сказал император, глядя в одну точку, и еще раз с горечью повторил: - Белый тигр…
И никто не понял его, кроме князя. Мыча, как от зубной боли, У-ди некоторое время сидел неподвижно, потом сказал:
- Позовите Сыма Цяня. Он умен и может дать дельный совет. Пригласите также всех наших сановников.
Скоро шатер наполнился вельможами. Они с постными минами бесшумно проходили в приемную комнату и присаживались на корточки - одни дальше, другие ближе к императору, соответственно рангу каждого. Пришел и Сыма Цянь и скромно уселся в сторонке. Лицо у него было желтое и измученное.
Император обвел собравшихся мутным взглядом и заговорил без всякого выражения':
- Вы знаете, что мы потеряли весь цвет нашей армии. Хотелось бы услышать от вас слова совета. Говорите.
Первым поднялся двоюродный брат императора Тао-ди, обрюзглый старик с редкими ковыльными усами. Он не занимал при дворе никакой должности, но славился тем, что умел превращать в непотребный разгул любой императорский пир.
- Нас постигла временная неудача, - бодро начал Тао-ди, - Я считаю, что мы должны послать шаньюю богатый дар и заключить с ним перемирие. А тем временем мы соберем новое войско, и тогда шаньюю придется плохо. Я сказал!
- Но шаньюй может принять дары и тут же напасть на нас, - нетерпеливо возразил Чэнь Жун.
Вельможи с плохо скрываемой ненавистью посмотрели на начальника "молодых негодяев", однако никто не посмел осадить выскочку, столь бесцеремонно нарушившего придворный этикет. Стоит этому красивому наглецу шевельнуть пальцем, и завтра тебя обвинят в непочтении к священной особе императора.
- Чтобы шаньюй не напал на нас врасплох, мы запремся в крепости Май. Стены у нее достаточно надежны, - с важностью ответил брат императора.
Поднялся Ли Гуан-ли.
- Это недостойные слова, Тао-ди, - резко заговорил он. - Верно, мы потеряли почти половину нашей армии. Но и теперь у нас осталось сто пятьдесят тысяч боеспособных солдат. Это пятнадцать ван-ки, столько же, сколько и у шаньюя. Если армия переходит к обороне в укрытиях - значит, она утратила воинский дух. Шаньюй поймет это и, обойдя крепость, пойдет в глубь страны, чтобы грабить, жечь и убивать. Хочу еще добавить, "что с нашей стороны будет предательством бросить на растерзание хунну Ли Лина и его воинов "ста золотых". Ему нужна наша поддержка, иначе шаньюй обрушится на него всеми силами и уничтожит. Или вы думаете, хунну потерпят у себя в тылу Ли Лина, который отбил у них обозы, надеясь на нашу помощь? Я предлагаю сражаться!
- Сражаться бессмысленно! - перебивая друг друга, заговорили вельможи. Нужно сначала собрать свежее войско, а до этого заключить перемирие.
- Перемирие!
- Заключить перемирие!
Император движением руки остановил сановников:
- Послушаем, что скажет почтенный Сыма Цянь.
Историк поднял седую голову и, ни на кого не глядя, тихо сказал:
- Я присоединяюсь к князю. Мы не можем бросить в беде Ли Лина. Это значит попрать ногами солдатскую честь.
- Он говорит так потому, что в отряде Ли Лина его сын! - крикнул кто-то из вельмож, и вокруг поднялся злобный гул голосов.
- Ради спасения отечества можно и нужно пожертвовать небольшим отрядом, - сердито вмешался брат императора.
У-ди покосился на него и опять обратился к Сыма Цяню:
- Ну, а что же все-таки можешь посоветовать ты? Мы продолжаем сражение, а дальше?
- Я готов от всего сердца предложить вам свой план, ваше величество, но боюсь, что вы им не воспользуетесь. - Сыма Цянь покачал головой. - Вы должны пойти навстречу стремлениям народа, и тогда вся Поднебесная поднимется по вашему зову. Но к успеху приведет только твердость в принятии решения, ибо сомнение - гибель для всякого дела. В народе говорят: "Нерешительный тигр не стоит жалящей пчелы, и рысак, который топчется на месте, хуже самой захудалой клячи, которая хоть и медленно, но идет вперед".
Среди сановников пробежал ропот.
- Если поступить так, как ты говоришь, - недовольно сказал император, - рухнут вековые устои государства. Реку нельзя напитать солью, сколько ее ни высыпь. Народ не сделаешь довольным, сколько ему ни дай.
Император помолчал и махнул рукой:
- Ступайте все. Мы должны подумать…
* * *
Облако проплывало низко, и отряд Ли Лина вошел в него, как в молоко. Сразу стало холодно и сыро. Фигуры воинов казались расплывчатыми, серыми тенями.
Туман заглушал голоса и шаги, они звучали неясно, словно сквозь войлочную прокладку.
Пошел дождь, потом он сменился мелким колючим градом. Тропа обледенела. Идти дальше становилось опасно, и Ли Лин приказал сделать привал.
Усталые солдаты, мечами сколов наледь, засыпали прямо на тропе. Во сне они безотчетно поджимали ноги, потому что тропа вилась по узкому каменному карнизу.
Ли Лин тоже задремал, прислонившись спиною к скале. Перед ним горел небольшой костер, и сидевший рядом ординарец Сыма Гай изредка подбрасывал в огонь веточки кипца. Кроме кипца, на известковых скалах ничего не росло.
Костер излучал мягкое тепло, и, наверное, поэтому перед сомкнутыми глазами Ли Лина стали одна за другой проплывать забытые картины. Он увидел родную реку, тихую и зеркальную. На берегах ее шуршала зеленая осока и кудрявились плети бобов.
Ли Лин шел прибрежным лугом, заросшим имбирем, душистым ирисом и цветом шэгань. Над водой реяли ярко-синие стрекозы с выпуклыми, словно навсегда удивленными глазами.
К берегу, пугливо озираясь, подошел олень и стал пить. Напившись, он долго стоял задумчивый, и с его добрых губ падали медленные прозрачные капли. У Ли Лина был с собою лук, но он не стал стрелять, а только хлопнул в ладоши. И олень, закинув на спину тяжелые рога, в несколько прыжков скрылся в тополевой роще…
Сыма Гай коснулся плеча Ли Лина, и тот открыл глаза.
- Туман рассеялся, - сказал юноша.
Ли Лин поднялся на ноги, разминая занемевшую спину. Солдаты тоже нехотя вставали и принимались размахивать руками, пытаясь прогнать озноб.
Скоро отряд двинулся в путь. Скалы, нависшие над карнизом, были усыпаны каплями росы, похожими на зерна горного хрусталя. Изредка из-под ноги воина срывался камень и летел вниз, в бурлящий, белопенный поток. Течение реки было здесь настолько сильным, что даже большие камни делали несколько рикошетов, прежде чем погрузиться на дно.
Одна из таких вот речек поглотила последние запасы пищи. Ли Лин взял с собой из лагеря небольшое стадо баранов. Их гнали в хвосте отряда, и солдаты надеялись досыта поесть, когда выйдут к Сеньгинскому ущелью. Но вожак, старый желтоглазый козел, сорвался с тропы, и за ним попрыгало все стадо.
Теперь, чтобы не умереть с голоду, оставалось одно: любой ценой отбить хуннуские обозы, даже если их охрана втрое сильнее.
К вечеру третьего дня Ли Лин вышел из отрогов Сеньги на степную дорогу и отправил вперед разведывательный отряд. Разведчики скоро вернулись с вестью, что обозы расположились лагерем в десяти ли отсюда. Сколько в лагере охраны - сказать трудно. Но скорее всего, немного. Ведь шаньюй не ожидает нападения с тыла.
Ли Лин действовал быстро и решительно. В сумерках его отряд незамеченным подошел почти вплотную к лагерю и окружил его. В лагере горели костры, и ветер доносил до китайских солдат мучительно-приятный запах жареного мяса. От этого запаха кружилась голова и во рту скапливалась голодная слюна.
По команде Ли Лина солдаты бегом двинулись на лагерь. Хунну в панике метались в кольце, крича и хватаясь за оружие. В свете костров они представляли отличные мишени для китайских лучников. Только немногие успевали вскочить на коней и тут же вновь сползали на землю, пронзенные стрелами и дротиками.
Схватка подходила к концу, когда случилось непредвиденное. Один из хунну, бородатый человек огромного роста, закованный в железный панцирь, выхватил из костра пылающую головню и сунул ее в морду ближайшему верблюду. Животное шарахнулось в сторону. Раздался треск сломанной повозки и истошный крик боли, подхваченный вдруг со всех сторон. В мгновение ока весь скот, привычный к шуму битвы и до этого смирный, взбесился. С диким ревом волы и верблюды ринулись в степь, разорвав, как паутину, кольцо китайских солдат. И в эти разрывы бросились следом уцелевшие воины, пешие и конные.
Перед глазами ошеломленного Ли Лина на огненно-красном жеребце промелькнул и бородатый великан-латник. Меч, поднятый над головой латника, тоже был красный. Ли Лин не успел еще натянуть лук, как всадник уже пропал, растворился в темноте…
Спустя полчаса китайские солдаты сидели вокруг тех же костров и готовили ужин. Опрокинутые повозки были снова поставлены на колеса, раненые перевязаны, а убитые и растоптанные насмерть положены вместе и накрыты войлоками.
В тишине негромко перекликались часовые, да где-то спросонья вскрикивала птица бормотушка. Ли Лин сидел у костра, подперев голову коленями, и размышлял о постигшей его неудаче. Он рассчитывал, что шаньюй узнает о потере обозов не сразу, а лишь после своего разгрома. Теперь же об этом нечего было и думать. Скоро нужно ждать гостей. А может быть, шаньюй уже разбит и остатки его войска бегут по Сеньгинской дороге? Тогда их здесь ждет достойная встреча…
Ли Лин завернулся в плащ и лёг ногами к огню. Над головой помигивали холодные колючие звезды. Военачальник смотрел на них, и опять вспоминалась ему родина и полузабытые стихи:
Красные бобы в долинах Юга
За весну еще ветвистей стали.
Наломай побольше их для друга
И утешь меня в моей печали…
Сон Ли Лина был глубоким и спокойным.
А в этот самый час армия императора под покровом темноты входила в крепость Май, чтобы укрыться от хунну за толстыми надежными стенами. Предательство совершилось.
Глава 9
Благородство человека отражается в его глазах, заботы и печали - в его лице, а успехи и неудачи зависят от его решительности.
Сыма Цянь
Вырвавшийся из окружения Артай без устали нахлестывал плетью своего измыленного жеребца. По приказу Ильменгира он сопровождал в тыл пленного китайца. Возвращаться в тот же день было поздно, и Артай решил заночевать с обозами.
Никто в стане не ожидал ночного нападения. Люди, назначенные в дозор, сидели вместе со всеми у костров в ожидании ужина, когда из темноты вдруг посыпались стрелы и дротики.
Откуда взялся китайский отряд, Артай не понимал до сих пор. Да и думать об этом не хотелось. Он знал только одно: надо как можно скорее предупредить шаньюя, что в тылу у хунну появилась опасность.
Артай слезал с коня, только когда приходилось перебираться через ветхие неогороженные мосты. Все они были устроены одинаково: четыре нетолстых бревна, закрепленные в концах тяжелыми валунами, составляли основу моста. Полотном ему служил валежник и плоские камни.
Конь храпел, упирался в поводу, и в косящих его глазах дрожал отраженный свет полуночного месяца. Перейдя мост, Артай снова брался за плеть.
Иногда в нем рождалось смутное чувство, что он напрасно торопится известить шаньюя. Пусть император разобьет хунну, и тогда они, побежав назад, погибнут в степях все до единого. Народ Артая только выиграет от этого и навсегда избавится от сильного и беспощадного врага. Но другой голос говорил воину: "А ты подумал, что станется с Антон, твоим побратимом? Мальчик погибнет, и в его смерти будешь виноват ты". "Вспомни и другое, - твердил тот же голос. - Вспомни слово, данное шаньюю, когда он подарил тебе жизнь: "Клянусь Солнцем и тенями предков, я буду твоим верным воином и пойду за тобой в любую страну, только не в землю динлинов!" Подумай хорошенько, Артай, сможешь ли ты простить себе двойное вероломство".
И он снова пришпоривал аргамака.
В хуннуский стан Артай попал под вечер следующего дня. Конь у него пал, и остаток пути пришлось проделать пешком. Покрытый с ног до головы белой известковой пылью, Артай подошел к шатру шаньюя. Дорогу ему загородили два горца-кимака.
- Важная весть для нашего владыки, - сказал Артай и облизнул губы. - Только дайте сначала попить.
Напиться ему принесли, но в шатер не пустили.
- У шаньюя посол императора, - сказал один из горцев. - Подождешь.
- Ждать нельзя. Я скакал день и ночь и насмерть загнал коня.
- Подождешь, - грубо повторил кимак и тупым концом копья толкнул Артая в грудь. - Отойди в сторону!
- Ты, бараний помет, завернутый в рысью шкуру! - взревел великан и приподнял стражей за ворот.
Кимаки пронзительно закричали, суча ногами в воздухе. На крик уже сбегались другие горцы, когда из шатра вышел Ильменгир.
- Отпусти их, - сказал он, узнав Артая. - Ты как посмел устраивать шум возле покоев шаньюя?
- Прости, великий гудухэу, но эти ослы не пускали меня в шатер. Я привез…
- Иди за мной, - прервал динлина Ильменгир и, когда они вошли в одну из полутемных комнат шатра, сказал: - Теперь говори, что случилось.
- Случилась беда, - хмуро ответил Артай и начал рассказывать о захвате китайским отрядом всех обозов с оружием и съестными припасами.
- Отряд большой?
- Не знаю.
Ильменгир задумался, разглядывая перстень, надетый на мизинец правой руки. Огонек единственного светильника отразился и вспыхнул в камне перстня, как зеленый волчий глаз.
- Слушай меня внимательно, - сказал наконец советник, - В тылу у нас нет никаких вражеских отрядов, и ты ничего не видел…
- Я понял, великий гудухэу, и не скажу никому ни слова. Но как быть с этим отрядом?
- Не беспокойся. Сегодня я сам поведу туда тысяч тридцать конницы. Думаю, этого хватит. Если китайцы и проникли к нам в тыл, то только горами, и в малом числе. Летать они не умеют. А теперь ступай. Когда вернемся в Орду, получишь табун лошадей…
Артай вышел, а Ильменгир пробормотал: